Изгои (джен)

К своему немалому удивлению, ответ от АйТи Гранд Инвест Гроуп Ойген получил буквально через пару дней. И, читая письмо, Ойген точно не знал, на какой именно эмоции ему стоит остановиться. В отличие от привычной чопорной вежливости соотечественников, письмо от русских можно было назвать освежающим. В той мере, как кажется освежающим вылитый на тебя внезапно стакан воды. Если бы они просто ему отказали! Но нет, одной констатацией факта они и не думали ограничиться, вместо этого достаточно откровенно и подробно не то указали, не то потыкали носом в слабые места в его бизнес-плане и радужных перспективах будущего. И особенно фееричным казался на этом фоне Ойгена общий итог письма, если вынести за скобки то, что у них выдавалось за бизнес-стиль — не то чтобы Ойген придирался к конкретным фразам, скорее, русских выдавал некий особый дух: мол, ребята, поэтому мы денег и не дадим, заходите ещё, будем рады.

И Ойген впервые в жизни, читая отказ, даже не столько расстраивался, сколько пребывал в некоем культурном шоке и отдельно был впечатлён ещё тем, что его документы и впрямь внимательно прочли и даже потратили довольно много времени на ответ. Как сказал бы Долохов, от всей широты души…

Пожалуй, Ойген испытывал что-то подобное, когда на формальную фразу о том, как дела, Долохов, вместо того, чтобы отделаться тем, что положено по этикету, действительно не дай Мордред мог начать отвечать, и даже выпить позвать по этому поводу с горя. И с таким обычно лицом, что отказывать как-то даже боязно и неловко…

От абсурдности этих воспоминаний Ойген, не выдержав, рассмеялся, и снова перечитал письмо. Что ж, неизвестному критику из АйТи Гранд Инвест Гроуп, которого занесло так далеко от его загадочных русских земель, стоило отдать должное: претензии действительно были по делу, и изложены прямо, как удар топора, без привычных вежливых экивоков.

— Бестолочь ты, Мальсибер, — услышал Ойген как наяву хрипловатый голос. — Верно приятель твой говорит. Встал — и делай до полного просветленья… Пока не получится. Кто головой работать не хочет — работать будет руками… — и Ойген вставал и пытался сделать никак не дающеюся боевую связку из простых и грубых проклятий, которую Долохов снова играючи отбивал, а затем ещё как-то умудрялся уронить его на пол…

Интересно, какой же выбор сделал сам Антонин? И куда он потом попал? — Ойген ни секунды не сомневался, что тот бы выбрал провести остаток жизни в тюрьме. Нет, Долохов наверняка выбрал пусть даже и такую ущербную, но всё-таки свободу — и теперь, наверно, метёт где-то улицу. Ойген и сам не знал, почему представил Долохова именно так — как всегда небритым и с метлой в руках — но уж больно гармоничным выходил этот образ…

И всё же нужно было вернуться к делам. Отказ — каким бы полезным тот ни был — оставался отказом, и Ойген вновь мучительно пытался придумать, что им делать, и как удержать на плаву то, что они, вся их команда Лимбуса, построили вместе. Он не собирался сдаваться и хоронить Зеркала, которые занимали почти всего его мысли.

И, видимо, поэтому он совсем упустил из вида, что двадцать шестое апреля уже подкралось совсем близко: до субботы осталась всего пара дней, когда чарующий голос Ролин в телефонной трубке, делавший его смену сносной, вдруг напомнил:

— Ойген, ты же помнишь, что в эту субботу в десять часов эфир?

— Ох, эфир уже в эту субботу? — встрепенулся вдруг Ойген, который уже переживал внутри себя удручающую необходимость прощаться, но теперь прощание пришлось отложить. Конечно, он помнил о субботнем эфире — но как-то несколько упустил, что означенная суббота уже приблизилась к ним вплотную. — Уже?

Ролин рассмеялась:

— Суббота — двадцать шестое апреля. Ты совсем потерялся в календаре?

— Потерялся, — признал он. — Как хорошо, что ты напомнила!

— Эфир в девять тридцать — приезжай к половине девятого, — предложила Ролин. — Нужно будет подготовить тебя к эфиру, а если приедешь ещё немного раньше, я даже экскурсию смогу тебе провести.

— Ох, — Ойген нервно облизнул губы. — Ролин, я волнуюсь. И ужасно глупо себя чувствую.

До встречи с Ролин Ойген слабо себе представлял, что за магия творится с другой стороны динамика. Даже когда они были при власти, это прошло как-то мимо него, и всё его взаимодействие с волшебным радиовещанием сводилось к тому, чтобы выключить радио, когда по нему выступал эта бесполезная жертва Империо Пий Тикнесс, и включить погромче, когда в эфире вещал «Поттеровский Дозор». В конце концов, всегда можно было сказать, что таким образом Ойген пытается выследить неугодных режиму — и даже почти не соврать… к тому же, как шутил иногда Северус, у их диджея был удивительно недурной вкус, хоть и чувства самосохранения никакого...

И вот теперь Ойгену самому предстояло оказаться там, невидимым, но слышимым целой толпой людей, и он чувствовал почти такое же нервное возбуждение, как перед сдачей С.О.В. Да именно так, Т.Р.И.Т.О.Ны он сдавал намного спокойней и думал уже о других вещах…

— Чувствуй, — Ролин засмеялась снова, и этот смех приятно прокатился по его позвоночнику. — Это можно: по радио твоего лица не видно, а голос станет куда живей.

Ойген рассмеялся и с притворно возмутился в ответ:

— Ты меня нисколько не утешаешь!

— Я тебя утешу лично, — промурлыкала она в трубку. — Ты же не планируешь после эфира возвращаться на смену?

— Нет, конечно, — Ойген ощутил слабый укол совести: он опять договорился о замене с Саймоном. Думать о том, какую он получит за этот месяц зарплату, Ойген себе и вовсе не разрешал — что он мог поделать? Он же не просто так пропускал смены, а исключительно и во имя дела — однако денег это ему не добавляло. — Я надеялся, что ты потом меня утешишь за провал.

— О, я так не думаю, — возразила Ролин чуть игриво. — Я уверена, передача выйдет отменной. Ты ведь и сам знаешь, как для них это много значит.

Ойгену очень хотелось деталей, но Ролин, храня интригу, довольно скупо делилась подробностями будущего эфира, предпочитая отделываться от любопытства Ойгена нежным и чувственным поцелуем. Однако кое-что Ойген всё же сумел сложить из кусочков. Он знал, что Ролин всерьёз взялась за тему потерявших и нашедших друг друга сирот, и поражался тому, какую работу она проделала. Он знал, что она встречалась не только с ними, но и с их нынешними семьями, побывала там, где когда-то был их домашний приют, поговорила с соседями и даже чиновниками… У неё была куча материалов и интервью, но сунуть в них нос Ойгену, конечно, не удалось — в этом Ролин чем-то напомнила ему Рабастана, с той разницей, что тот возмущался или же обижался, она же плавно переключала интерес Ойгена на что-то другое. Например, на саму себя…

Так что Ойгену оставалось лишь верить в Ролин, ощущая прилив, возможно, слегка неуместной гордости. Но ведь он в самом деле имел самое непосредственное отношение к происходящему! Ведь это же он нашёл их. Вернее, не нашёл, конечно, нет — но он помог и поучаствовал. И, видимо, и вправду может записать себе это… куда-нибудь. На свою страницу Книги Судеб, где до сих пор было так мало чего-то действительно важного и хорошего… и всё же хотел бы Ойген тоже обладать хотя бы половиной уверенности Ролин!

— Поговори со мной ещё! — попросил Ойген. Народа в зале было немного, и он скучал и нервничал, и уже ужасно устал переживать по поводу так и не находящихся инвесторов и вообще накопившихся в его жизни проблем. — Иначе я вообще не смогу уснуть до самой программы и буду на ней рассеян, испуган и…

Ролин засмеялась, а затем спокойно и нежно заговорила с ним — и Ойген, полузакрыв глаза и слушая её голос в трубке, чувствовал, как расслабляется узел, в который завязались внутренности в его животе, и он снова готов очаровывать всех… или, по крайней мере, ту единственную женщину, которую ему сейчас так хотелось увидеть.

Субботний вечер наступил совсем скоро, и в четверть девятого Ойген, болтая по телефону с Ролин, входил в ярко освещённое в здание, где располагалось Радио Мэджик, с тем трепетом, что был знаком ему по первым круглым столам и встречам с инвесторами. Сейчас-то он уже привык к ним — но вовсе не так давно… А вот на радио он был впервые — и тем более впервые должен был там выступать. Не в главной роли, но всё же…

Спустя буквально пару минут из дверей лифта появилась сама Ролин с бейджем в руках.

— Твой пропуск, — проговорила она, улыбаясь. — Ты же не думаешь, что у нас тут пускают кого угодно? — она послала мимолётную вежливую улыбку охраннику.

— Значит, я не отношусь к категории кого угодно? — Ойген подставил ей грудь, чтобы она прикрепила к ней пропуск.

— Ты — Ойген Мур, — её глаза улыбались. — Гость в моей студии.

Ролин стояла к нему совсем близко, но Ойген всё равно ощущал это пространство, означавшее степень близости между ними, которое Ролин оставила для него — не только в физическом плане. И выбор был лишь за ним… и в этот раз он не позволил себе колебаться:

— Только лишь гость? — Ойген уверенно притянул Ролин за талию ещё ближе к себе, и она коснулась своим лбом его лба.

— Не только, — выдохнула она. — И, раз уж у тебя привилегии, я помню, что обещала тебе экскурсию в святая святых. И да, — добавила она, глядя прямо на него, — я не сказала тебе привет.

— Привет, — эхом откликнулся Ойген — а потом поцеловал её прямо на глазах у охранника.

Время до эфира пролетело совсем незаметно. Ойген ходил по коридорам студии, оказавшейся не слишком большой, пожимал руки или улыбался людям, которым его представляла Ролин, с кем-то даже обменялся визитками… А потом Ролин, отправившись встречать остальных гостей, оставила его в аппаратной с шутливо кокетничавшей с ним звукорежиссёром, с которой они болтали о том, как всё здесь устроено, пока светловолосая ассистентка принесла им чай.

Самому Ойгену предстояло появиться только во второй четверти выпуска, а пока он мог посмотреть, как магия радио творится из самого его сердца.

Когда по другую сторону отделявшей студию от аппаратной стекла открылась дверь, и он увидел вошедших и оглядывающихся ребят, Ойген помахал им рукой. Они не сразу его увидели, и первой заметила его Фелисити — та самая приветливая светловолосая медсестра.

Она замахала рукой и назвала Ойгена по имени — но когда он попытался сказать что-нибудь ей в ответ, показала, что не слышит его. Ойген немного беспомощно огляделся, и звукорежиссёр нажала кнопку на пульте и вручила ему микрофон.

— Привет! — Ойген даже символически приподнялся. И когда остальные вздрогнули, услышав голос, что раздался из динамика рядом с ними, Фелисити снова помахала в ответ:

— Здравствуйте, мистер Мур!

— Привет, — немного неожиданно поприветствовала его даже колючая и резковатая Флора. Бастет, вновь вздохнул Ойген в душе, это имя ей чудовищно не подходило! Сегодня её волосы были уже не малиновыми, а ярко-бирюзовыми, а сама она была, определённо, настроена намного дружелюбнее, чем в прошлый раз.

Там, за стеклом в студии, их было шестеро. И Ойгену так же со смехом, через стекло представили Генри. Такого же вихрастого и курносого, как на детской их фотографии, которую Ойген успел за это время изучить в мельчайших деталях. А вот ростом Генри, как оказалось, не вышел: так, впрочем, часто бывает, и высокие поначалу дети быстрей других перестают расти. Уже позже, когда они во время музыкальной паузы встретились в коридоре и пожали друг другу руки, Ойген узнал, что он был дальнобойщиком. Он оказался человеком простым, весёлым и открытым, и чуть не задушил в объятьях Ойгена:

— В кафе-то я тогда не смог прийти — был в рейсе! А так хотелось вас поблагодарить. Ребята говорили, что вы с ними собирались в паб…

— Да, собирались, — Ойгену стало неловко. Они действительно ему писали пару раз, всегда до ужаса не вовремя, и он отказывался… а ведь он же хотел с ними встретиться, действительно хотел. — Но у меня сейчас какой-то затянувшийся аврал — и я мечтаю, что однажды он закончится, и я сумею вспомнить про существование пабов и неспешных вечеров.

— Зато работа есть, — оптимистично сказал Генри. — Это ж главное!

— И лето скоро, — поддержала его Фелисити. — Можно будет на веранде посидеть. Мы вам так благодарны, — она прижала руки к груди. — Без вас ничего бы не получилось. Без вас и Зеркал. Вы знаете, у нас теперь даже тематическая группа есть, мисс Дакао о ней расскажет.

— Группа? — Ойген действительно удивился.

— Для таких потерявших друг друга, как мы, — пояснил Уоррен Мей. — Чтобы им было куда прийти, как нам... Нас там уже более сорока.

Ойген несколько растерялся, смутившись. Он никак ничего подобного не ожидал — даже не думал, что на Зеркалах, оказывается, есть что-то такое… серьёзное и настоящее. Пока он думал, что бы ответить, его спасла Ролин:

— Три минуты до конца музыкальной паузы и рекламного блока, — она подошла к ним. — Пора по местам, — добавила она, и Ойген почувствовал, как Ролин ободряюще сжала его плечо и улыбнулась. — Между прочим, твой выход, номер семь.

А потом они вернулись все вместе в студию, Ролин уселась в своё кресло, надела наушники, улыбнулась всем — и…

— …И снова доброго всем вечера, — проговорила она в микрофон, и её голос вдруг словно стал глубже. — Сегодня с нами в студии создатель «Зеркал» Ойген Мур, человек, без которого эта история не смогла бы произойти. Привет, Ойген.

— Привет, Ролин, — поздоровался Ойген, а потом... потом его словно подхватило и понесло. Ролин задавала ему вопросы, он отвечал, шутил, перебрасывался репликами с ребятами... Сейчас, здесь, находясь в этой небольшой студии, он буквально чувствовал всех, и без всяких предварительных репетиций беседа свободно лилась сама собой. Впрочем, Ойген хорошо понимал, что за всем этим стоит высокий профессионализм Ролин. Она виртуозно избегала одних тем, поднимая другие, и помогала незаметно передать слово от одного гостя к другому, словно перебрасывая между ними невидимый мячик. Разбавляла их разговор вставками интервью с теми людьми, кто открывал их приют, с соседями, чиновниками, всеми, кто вообще их помнил — и Ойген видел недоверчивое удивление, вспыхивающую радость или печаль на лицах собравшихся в студии.

Ролин была в своей стихии, и она была в ней пугающа и прекрасна — и Ойген ловил себя на том, что, кажется, снова влюбился. Он вместе со слушателями заново узнавал историю потерявших друг друга детей — и так и не встретившийся с ними девочки. Леноры.

Шестая гостья, пришедшая вместе с ребятами, увы, оказалась совсем не Ленорой, а её возлюбленной и близкой подругой Дженис Уайт. И она, стирая со щёк слёзы, рассказывала, что Ленора не дожила до появления поисковой страницы на Зеркалах всего полгода. Увы, рак беспощаден ко всем. И как Ленора до конца мечтала их всех найти, но у неё не получалось — и… и как хорошо, что её помнят. Ойген смотрел, как они все обнимались с ней и плакали, и сам смахнул что-то влажное с глаз, когда видел и чувствовал, с какой благодарностью на него смотрели, и почти тонул в ней.

Сидя там, отвечая на вопросы, перешучиваясь и слушая истории ещё всего час назад совсем ему чужих людей, Ойген не знал, что этот эфир сыграет большую роль в его не таком уж и далёком будущем. Но догадывался, что им стоит ждать новой волны регистраций на Зеркалах, не единожды с благодарностью упоминавшихся во время эфира. И, радуясь вместе со всеми, почти со страхом думал о том, что им, кажется, всё же придётся найти деньги на аренду второго сервера.

Вот только где их взять — он даже не представлял.