Изгои (джен)

Домой Ойген вернулся, потягиваясь от приятной усталости, и засыпал Ойген почти что счастливым. И всё же, его не то чтобы что-то мучило — скорей, не давало покоя, едва ощутимо скребло, мешая просто расслабленно радоваться тому, как всё удачно сложилось. Для всех. И, прежде всего, конечно же, для вызволенного из кошачьего Гуантанамо Болдуина — Ойген, конечно же, поискал информацию об этом месте в новостных сводках, но не то чтобы найденное его действительно впечатлило, может быть, потому что он привык к Азкабану, а, может быть потому, что запертый в душной комнате кот тёрся о его ноги и сидел у него на руках. Сколько он там провёл? Пару лет? И до этого тоже был никому не нужен.

Но повезло и самому Ойгену. Ну что бы они с Рабастаном делали с пожилым котом? И как бы Рабастан отреагировал, если бы тот решил, что время его пришло? Толлет, по крайней мере, выглядел так, будто знает, на что именно согласился. Да, тут и им всем повезло. Всем! И он радовался — но…

Что же было не так, он сумел сформулировать для себя только утром, переписываясь ещё в постели, по уже сложившейся между ними традиции, с Ролин. И он вспоминал вчерашний день, словно перебирая яркие бусы — ироничные улыбки и дельные предложения во время переговоров; пиццу; то, как Толлет, знакомясь с портфолио Лимбуса, вполне справедливо указывал на очевидные в целом ошибки… Вполне дружески, и совсем не обидно — но Ойгену ещё тогда было досадно, что, когда они всё это делали, набивая свои собственные шишки, некому им было подсказать, как подсказывал Северус, не позволяя запороть на уроке зелья. Но теперь всё это уже не важно…

Они все были, нет, не дилетантами, но достаточно ограниченными ремесленниками. Во многом. И всё ещё учились в процессе, чтобы когда-нибудь с гордостью называть себя признанными профессионалами — но пока что им до этого было ещё далеко. И хотя это, в общем-то, нельзя было считать новостью, осознать так, прямо в лоб, оказалось не слишком неприятно. И как хорошо, что при переписке не видно выражение лица…

Рабастан привычно сидел за компьютером, и Ойген ушёл умываться и завтракать, и надолго застрял на кухне, глядя в окно, за которым ничего не происходило — а потом, заварив чай, принёс отдельно заваренный в чашке травяной настой Рабастану и поставив её перед ним, спросил:

— Тебя можно отвлечь? Ненадолго.

— Можно, — согласился тот, отворачиваясь от монитора. — Что у тебя случилось?

— Даже не знаю, как лучше сказать. Вчера, мы, кажется, нашли неплохого дизайнера, — кисло проговорил Ойген.

— Печально, — понимающе кивнул Рабастан, — Сочувствую.

И Ойген усмехнулся в ответ:

— Да нет же — на самом деле, всё здорово. Да и вообще… у меня сплошь отличные новости.

— Я вижу, — снова кивнул Рабастан, и Ойген рассмеялся:

— Нет, на самом деле Толлет — профи, каких поискать. Честно говоря, нам до его уровня ещё расти… и это донельзя обидно, знаешь?

Рабастан негромко фыркнул и, вдруг улыбнулся иронично и очень тепло:

— Добро пожаловать в клуб, — и отсалютовал чашкой.

— Какой клуб? — переспросил Ойген.

— Осознавших глубину собственного несовершенства, — Рабастан чуть приподнял брови и спросил с иронией: — Что, непривычно?

— Очень! — признался Ойген, кривя насмешливо губы в ухмылке. — И довольно, знаешь ли, неприятно.

— Ничего, привыкнешь, — пообещал Рабастан. И покивал в ответ на его недоверчивый взгляд: — Привыкнешь. По-другому невозможно развиваться. Я привык — тебе будет полегче.

— Ты? — с острым интересом спросил Ойген.

— Я, — спокойно кивнул Рабастан. — Я… в некотором смысле, я всегда живу так. Ну, или почти — что несущественно. Всегда можно лучше, — он улыбнулся немного грустно. — Даже если вдруг я вижу, что работа действительно хороша — я или сразу знаю, что она могла бы быть и лучше, или понимаю это через некоторое время. И это не говоря о досадных ошибках — ты себе не представляешь, как сложно рисовать оргию, чтобы, скажем, не обнаружилось потом лишних рук…

— А почему это не отбивает у тебя охоту что-то делать? — Ойген нахмурился, оставив вопросы об оргии на потом.

— Почему не отбивает? — возразил Рабастан. — Это, собственно, как раз случилось, когда я… болел. Наверное, в тот момент это чувство стало для меня… всеобъемлющим. Но тут… стоит просто взять и сказать себе, что ты вместо того, чтобы себя жалеть, будешь делать всё, что можешь. Вот сейчас. Совершенство всё равно не достижимо — а главное, оно никому не нужно.

— Почему не нужно? — помолчав, очень серьёзно спросил Ойген.

— Потому что это стагнация, смерть, — спокойно сказал Рабастан. — Совершенство — это точка. Остановка. Пик, за которым лишь пустота. Жизнь несовершенна, — он негромко рассмеялся и спросил: — А что, этот ваш дизайнер и правда хорош?

— Он прекрасен! — тоже улыбнулся Ойген. — Хотя мы с ним ещё не работали. И ему очень понравились наши офисные руины — знаешь, стены, потолки… старая кладка… он даже что-то говорил про граффити, которыми, пожалуй, стоило бы замаскировать крошащиеся кирпичные стены…

— Граффити? — переспросил Рабастан с любопытством.

— Но я сказал, — Ойген кивнул, — что мы такое не потянем. Это сложное начинание, а мы едва успели закончить наш скромный ремонт. Уж не говоря о том, что я даже боюсь представлять себе лицо Уолша, когда он увидит облагороженные цветными баллончиками оконные проёмы и стены, — он засмеялся.

— Так как, ты говоришь, зовут этого вашего гения? — спросил довольно равнодушно Рабастан, беря чашку в руки и делая глоток.

— Бартоломью Робертс из «Флагман-студио» — как пират, — Ойген присел рядом с ним. — У него и сайт есть. Показать? Полистаешь его портфолио, ту его часть с веб-дизайном — и поймёшь, насколько мои страдания невыносимы! — добавил шутливо он, и Рабастан, вновь повернувшись к экрану и быстро щёлкая мышкой, свернул окна своих рабочих программ:

— Показывай.

Да, ему было действительно интересно, и Ойген хорошо это видел — но демонстрировать свою наблюдательность не торопился.

Оставив Рабастана разглядывать портфолио Толлета, Ойген ушёл на кухню и, помыв посуду, неспешно начал готовить маринад для найденной в холодильнике баранины — когда услышал за спиной шаги и, обернувшись, с некоторым удивлением увидел Рабастана. Ойген думал, что тот на какое-то время уйдёт в себя, разглядывать портфолио — но нет…

— Помочь? — предложил Рабастан.

Вдвоём они закончили всё быстро и, пока возились, Ойген рассказывал Рабастану в лицах вчерашнюю историю со спасённым котом.

— Ты знаешь, — сказал тот, дослушав, — вчера определённо был очень счастливый день. Бывают такие дни, когда везение словно порхает у тебя за плечами. Иногда…

— Тебе тоже повезло? — не удержался Ойген.

— В некотором смысле, — Рабастан улыбнулся едва заметно. — У тебя есть на сегодня планы?

— Надо заглянуть в почту и сделать пару звонков — но… у тебя имеются предложения? — он потянулся. — Я к ним открыт. У меня вообще, выходной сегодня. Надо же иногда отдыхать.

— Тогда… — Рабастан таинственно улыбнулся и предложил: — Как насчёт, для начала, выпить чая в саду?

Это оказалось восхитительной идеей: вопреки прогнозу на улице было тепло и солнечно, и Ойген, ощущая босыми ступнями нагретую солнцем траву и подставляя лицо ласковому ветерку, негромко проговорил:

— Как же тут хорошо… и даже миссис Фейтфулл сегодня что-то тихая.

— Я и с утра её не слышал, — заметил Рабастан. — И помнишь, ту старушку в доме напротив, которую в жару увозила скорая? Её недавно выписали — а этим утром ей снова сделалось плохо: я видел скорую. Надеюсь, всё обойдётся. А то мне уже начинает казаться, что тут скоро всё старое поколение кончится.

— Удивительно, как маггловские медики всюду успевают, — заметил Ойген, разливая им чай. Они всё ещё были в поиске приличного сорта, но этот был, в целом, неплох. — Магглы не могут аппарировать — а всё равно справляются. А ещё роют тоннели и тянут кабели по дну океана… что? — спросил он, улыбнувшись, глядя на вновь появившуюся на губах Рабастана загадочную улыбку.

— А ещё гоняют туда-сюда свои самолёты. И я тут… добыл кое-что. — Рабастан вдруг извлёк откуда-то… колоду карт. — Как насчёт проверить, не покинула ли тебя твоя удача? Ну, знаешь, благородный брэг, недостойный волшебников покер, — сказал он, опуская её на стол, и проведя привычно рукой сперва разложил её в линию, а затем собрал . — Мы же не играли с того момента, как освободились. Я соскучился.

— Да-а! — просиял Ойген, понимая вдруг, что тоже соскучился по картам. Он взял колоду и, ощущая как приятна на ощупь атласная поверхность бумаги. Он внимательно посмотрел на рубашку, на которой причудливо переплетались листья и ветви: — Красивый узор… они старые?

— Антикварные, — кивнул Рабастан с заметным удовольствием. — Ты переверни.

Ойген послушался, раскрывая колоду веером — и, присвистнув, рассмеялся, а затем начал быстро раскладывать их на столе по мастям: гады, рыбы, птицы и звери в старинных головных уборах, камзолах и платьях… Карты и впрямь были красивы — ему не доводилось таких прежде видеть. На пиковом тузе, обвитым чёрной змеёй с раздутым капюшоном, Ойген расхохотался в голос и, поглядев на Рабастана, спросил:

— Где ты такие взял?

— Конечно же на eBay, — довольно отозвался тот. — Они были в прелестной лаковой коробке, — он ушёл в дом и вернулся с небольшой шкатулкой тёмного дерева, поставив её перед Ойгеном — но тот, занятый разглядыванием карт, глянул на неё лишь мельком. Рабастан вновь уселся за стол, и некоторое время молчал, давая Ойгену время рассмотреть картинки — и, разумеется, прокомментировать увиденное:

— Павлин! — возбуждённо воскликнул тот. — Бубновый валет — павлин! Тебе не кажется, что художник неплохо знал нашего дорого Люциуса?

— Этой колоде около ста лет, — с улыбкой возразил Рабастан. — Классическая французская. Конец девятнадцатого — начало двадцатого века. Тираж совсем небольшой. Разве что тот, кто это нарисовал, был в каком-то смысле пророком. Мне нравится красный джокер.

— А мне оба! — ответил Ойген. — Чёрная лисица красному лису не уступает ничуть, ты посмотри, какой у неё взгляд под этой шапкой с бубенчиками! Не думал, что кому-то скажу, что готов вожделеть лису!

— Дамы здесь вообще прекрасны, а к вальтам художник, я бы сказал, питал неприязнь, — заметил Рабастан. — Павлин, заяц, жаба… вот карп, разве что. И все очень и очень порочные. Этот с моноклем на Селвина чем-то похож…

— Да, к дамам он явно нашёл подход, — подхватил Ойген. — Сова, львица, саламандра, щука… красотка какая. Как ты их вообще отыскал?

— Ты знаешь, — Рабастан опять заулыбался, — я уже давно думал, что нам нужны карты — но пластик… К нему я привыкать не готов. Да и красивых колод, так, чтобы захотелось, мне долго не попалось — разве что фентези всякое. — Они улыбнулись почти синхронно — отделять реальность от «фентези» они всё ещё привыкали, и иногда выходило смешно. — Но когда я увидел эти, и горящий аукцион — не смог удержаться. Да, я понимаю, что слишком увлёкся — но я их действительно захотел.

— Ты пустил нас по миру? — весело поинтересовался Ойген.

— Ну, не то чтобы… но сто фунтов есть сто фунтов, — впрочем, Рабастан ничуть не выглядел смущённым.

— Их тут пятьдесят четыре, — ответил Ойген. — Меньше пары фунтов за штуку. Ерунда.

Рабастан в ответ на такой подход лишь фыркнул.

— Я наткнулся на очень интересного продавца из Штатов, — продолжал он свой рассказ. — У него на аватарке сорока — и ты знаешь, это весьма отражает. У него настоящее сорочье гнездо, просто лавка старьёвщика! И всё такое… достаточно интересное… и я не удержался. Вообще, эта колода могла бы стоить дороже, но многие карты были отреставрированы — на рубашке почти незаметно, а вот лицевой стороне местами явно не повезло… И, конечно, видно, что где-то они расслаивались, и кто-то убил кучу времени, чтобы привести их в порядок. Но я решил, что это же только для нас с тобой, и не важно. Я просто захотел иметь их — жаль, что их нельзя полечить магией…

— Они прекрасны, — искренне проговорил Ойген. — И такие… настоящие, — он погладил карты кончиками пальцев. — Такие образы…

— …а ещё их очень приятно держать в руках, — подхватил Рабастан. — Словно держишь знакомую привычную вещь. Всё-таки некоторые вещи магглы умеют делать. Сдавай!

Ойген собрал карты и поинтересовался, пижонски тасуя:

— На что играем?

Его пальцы не утратили былой ловкости, и как же им было так приятно делать то, что они умели превосходнейшее делать, и Ойген тянул время, заставляя карты бегать в руках — хотя и понимал, что теперь сможет делать это в любой день. Когда только захочет.

— А! Сейчас, — Рабастан снова исчез в доме и вернулся с пакетиком фундука и двумя блюдцами. Разорвал обёртку и, разделив орехи по-братски, кинул себе последний, нечётный в рот.

Ойген, между тем, закончил тасовать — и сдал им по три карты. И сам же, рассмеявшись, первым, без всякого торга, положил свои на стол, открывая три туза — пиковый, бубновый и червовый.

— Так неинтересно! — засмеялся Рабастан, выкладывая на стол трефовую десятку, пикового короля и червовую шестёрку.

— Извини, не удержался, — Ойген тоже рассмеялся. — Всё. Клянусь! Я просто… как же я соскучился по таким вещам, — он собрал карты и, вновь перетасовав, дал Рабастану снять колоду — как полагалось.

А потом вновь раздал.

Они сделали ставки, и он проиграл — но разве это было им важно?