Изгои (джен)

Ойген лежал на траве в сквере и смотрел в небо, жмурясь от его пронзительной голубизны. Вокруг шумели листья и звенели голоса, и легко можно было представить, что это школьная лужайка, и у них только что закончились уроки, и сегодня пятница, и впереди ещё все выходные…

Он лежал и вспоминал подслушанный им разговор. И думал, что даже не заметил, как перешёл ещё одну черту — и теперь его границей стала следующая, правда, он пока не знал, какая. Про них никогда не знаешь, пока не упрёшься… или не переступишь незаметно. Вот так и опускаются, сами того не замечая. Ему, повезло, конечно, что Мэри и сама пытается им управлять, а не просто смотрит на него восторженно. И если он собирается и дальше ею пользоваться, ему следует, по крайней мере, что-то отдавать взамен. Ну, или уж махнуть рукой и идти дальше — заключить с ней брак, к примеру. А потом и унаследовать имущество. Не так сложно сделать это полностью законно: для этого не надо убивать. По крайней мере, напрямую. Мало, что ли, способов?

Что-то врезалось ему в живот — не очень больно, но всё же крайне неприятно. Видимо, у него сработал когда-то выработанный рефлекс, и Ойген, поймав этот предмет, перевернулся и через секунду уже стоял, оглядываясь и понимая, что держит в руках обыкновенный мяч.

— О, извините, сэр! — к нему уже бежал чёрный мальчишка лет, наверное, восьми. — Отдайте мяч, пожалуйста!

Другие мальчики — его же возраста и несколько постарше — стояли в стороне и нетерпеливо переглядывались. Мальсибер размахнулся было — а потом, даже не успев удивиться сам себе, сказал, подбросив мяч:

— Только если примете в команду.

Мальчишка затормозил и поглядел на него со смесью недоверчивости и недоумения и повторил уже, скорее, требовательно:

— Отдайте мяч!

— Держи, — он размахнулся — и швырнул мяч в сторону ожидавших мальчишку ребят, попав им точно в дерево позади них: сказались навыки охотника. Мальчишки засвистели, и Ойген крикнул им: — Примете играть?

Ему замахали руками, он побежал к ним — и…

Правила основных спортивных игр Ойген знал, и, хотя футбол он до сих пор видел только на экране, это ничему не помешало: здесь, похоже, не слишком строго соблюдали все нюансы. Зато как они играли! Это действительно была игра, которая словно выдернула его из реальности, и он носился, как мальчишка, и кричал вместе с остальными игроками, срывая голос, и сдирал кожу, падая и вообще не ощущая боли.

Как же ему не хотелось уходить потом! Но гонять мяч до бесконечности было невозможно, и они разошлись, в конце концов, сто раз похлопав друг друга по плечам и пожав руки. Однако домой Ойген не пошёл, отправившись бродить сперва по скверу, а после и по улицам. Когда он, вообще, гулял в последний раз? Вот так, бесцельно? Кажется, ещё до Азкабана… первого. Летом, в Италии… Двадцать лет прошло. Да, двадцать. Половина уже прожитой им жизни…

Хотя разве он живёт? Он выживает и пытается хоть как-то приспособиться — но он всё делает неверно. Вместо того, чтобы говорить себе, что он сможет выжить среди магглов, сможет адаптироваться вопреки всему, ему просто следует сказать себе, что это — новая, другая жизнь. Которую он, как и положено, начинает с ничего — с нуля. Тот волшебник, кем он был когда-то, умер, его жизнь закончилась — и он просто заново родился. Магглом, да — просто так уж вышло, что родился он на сей раз не младенцем. Но вся эта жизнь новая, отдельная, другая, и тосковать по тому времени, когда он был волшебником, так же глупо, как страдать по той жизни, что была до его рождения. Да, он до сих пор не знает всех её правил — так ведь дети тоже учатся. У него, конечно, меньше времени, но ему ведь и не нужно, например, учиться в школе. Он свободный взрослый человек, не дурак и не урод, и это далеко не худшие условия, в которых он мог бы оказаться.

Да, определённо, если смотреть так, жизнь представлялась совсем в другом свете, думал Ойген, разглядывая одинаковые домики с крохотными газончиками перед ними, куда не поместился бы даже складной столик. Впрочем, если приглядеться, они были не такими уж и одинаковыми: в одном из окон на подоконнике сидел пушистый чёрный кот, большой и важный, и внимательно смотрел на улицу, в другом на стекло были наклеены кораблики, перед третьим окном стоял цветочный ящик с ярко-синими фиалками… Ему было интересно всё, словно бы он заново открывал для себя этот мир, и он сам не заметил, как прошёл пешком четыре станции подземки, и спохватился только когда на часах было уже два.

Домой Ойген вернулся на подземке, купив по дороге в супермаркете букетик мелких нежно-розовых роз и шоколадное мороженое, а ещё пакетик сливок и полуфунтовый кусок индейки, которой предстояло стать их с Рабастаном обедом и ужином для Мэри. Вместе со спагетти. Да, разогревать их он по-прежнему полагал варварством, но Мэри против не была, а ему в час ночи было уже всё равно.

Когда еда была готова, Ойген поставил тарелки на поднос и поднялся наверх. И пока они с Рабастаном ели, с воодушевлением рассказывал ему:

— …просто представь, что ты родился заново. Мы оба. Это же и в самом деле так: мы магглы! У нас даже тело, в некотором смысле, изменилось. И уже не важно, кем мы были прежде: теперь мы просто заново живём. Другая жизнь, — он засмеялся. — По-настоящему другая. И нормально, что в ней и мы другие, и умеем что-нибудь другое.

Рабастан ему не отвечал, но слушал очень внимательно — и когда, прощаясь, Ойген его обнял, ему показалось, что тот слегка сжал его руку. Может быть, конечно, он принял желаемое за действительное, но это ощущение было очень реальным.

Работалось сегодня Ойгену прекрасно, хотя его на редкость много отвлекали, то подходя, то подзывая к себе — и он даже не заметил, как пролетела его смена. Он совсем не ощущал усталости, и когда Мэри вышла к нему навстречу, даже слова ей сказать не дал — притянул к себе, обнял и поцеловал долго и горячо. Она поддалась сперва, а затем вдруг оттолкнула его, вывернулась из рук и, отступив назад, спросила:

— У тебя другая? Да?

— Что тебя заставило так думать? — весело спросил он.

— Там цветы! — сказала Мэри обвиняюще, указывая в сторону кухни. — И мороженое в морозилке!

— И стейки, — кивнул он, улыбаясь весело. — И даже ягоды — ты их просто не нашла. Как это связано с наличием у меня другой женщины?

— С чего бы тебе покупать цветы, если…

— С того, что у нас сегодня праздник, — о нет, он не собирался допустить скандал. — Я утром получил свой первый гонорар за сайт. А такие вещи нужно праздновать, — он обнял её и поцеловал. — Стейки будут завтра — не посреди же ночи жарить их — а сегодня… ты поужинала?

— Но цветы? — переспросила она недоверчиво. — С чего вдруг?

— Ну, я же тебе когда-то обещал, — легко сказал он и повторил: — Ты ужинала?

— Да, — ответила она. — И злилась! И… ты же сейчас наверх пойдёшь? — она вдруг смутилась.

— Я пойду разогревать ужин для нас с Асти, — ответил он без всякой задней мысли и, обойдя Мэри, зашёл сперва, конечно, вымыть руки — а когда вошёл на кухню, увидел, как она наполняет вазу с помятыми и даже сломанными кое-где розами водой. — Мэри? — вопросительно проговорил он, и она, залившись краской, быстро проговорила:

— Я разозлилась, когда их увидела.

— Да когда мне изменять тебе? — в его голос всё же прорвалась досада. Открыв холодильник и не обнаружив там кастрюли со спагетти и индейкой, он хотел было поинтересоваться её местонахождением, но Мэри не дала ему этого сделать:

— Да когда угодно! На работе, например, или до неё — меня же дома нет целыми днями!

— А где на работе? — ему вправду было любопытно, хотя куда больше Ойгену сейчас хотелось есть и спать. И Рабастана покормить, конечно. — Как ты себе это представляешь? Под стойкой?

— В комнате для персонала, например, — тут же ответила она — и он, не удержавшись от ехидства, поинтересовался:

— Ты так делала?

Она вспыхнула и задохнулась, а потом шагнула к нему и замахнулась, чтоб ударить, но он перехватил её руку и сжал её до боли:

— Не смей.

— Больно! Отпусти, — она дёрнулась, но как-то вяло, словно больше для проформы. Он разжал пальцы и жёстко повторил:

— Не смей. Первым руку я на женщину не подниму, но провоцировать меня — дурная мысль. Шутка вышла неудачной, признаю, — добавил он уже помягче. — Но в самом деле, Мэри, хватит ревновать. Я не разу не дал тебе повода.

— Когда дашь, будет поздно, — она потёрла запястье и сказала жалобно: — Синяк будет теперь.

— Пожалуй, — согласился он и извинился: — Мне жаль.

— Ты мне чуть руку не сломал, — Мэри продолжала растирать запястье. — Мне больно до сих пор.

— Мне жаль, — повторил он и всё-таки спросил: — А где ужин?

— Какой? — Мэри обиженно отвернулась и села спиной к Ойгену.

— Я днём оставил ужин для троих, — сказал он, сдерживая раздражение. — Как обычно. Свою часть ты съела — остальное где?

— Я выбросила, — буркнула она, и его будто обдало жаркой волной. Да сколько же можно?! Ему так остро захотелось просто развернуться — и уйти отсюда, и никогда не возвращаться больше, и даже не вспоминать об этой женщине… но куда ему идти? И как? Они с Рабастаном попросту окажутся на улице — им даже социального жилья никто не даст повторно. По крайней мере, не мгновенно.

Так что он опять попался. Снова загнал в угол сам себя — не так фатально, правда, как с Лордом, но, учитывая обстоятельства, не менее безнадёжно. Ну хоть жаловаться не на кого, и то хлеб…

Однако ужин приготовить нужно. Что ж, праздник, похоже, отменяется — но, по крайней мере, стейки быстро жарятся.

Он молча поставил разогреваться сковороду, положил пока что стейки на тарелку — чуть согреться — и занялся салатом. И лишь нарезав огурцы и перец, сообразил, что позабыл бальзамико — потому что прежде, в той жизни, в которой стейки и салаты были не стоящей особого внимания обыденностью, покупать продукты ему не доводилось. А в нынешней до этого момента у него на это просто денег не было. Впрочем, у него, по крайней мере, был лимон и масло — слабая замена, но, в конце концов, так тоже делают.

Когда всё было готово, и по кухне плыл одуряющий аромат жареного мяса, Ойген обернулся к тихо сидящей за столом Мэри и спросил:

— Ты будешь стейк сейчас, или оставишь на завтра?

— Ты же говорил, что они на завтра? — спросила она тихо. — И что праздник…

— Я не готов ложиться спать голодным, — ответил он, ставя на поднос тарелки и стаканы с простой водой — потому что со всем этим позабыл о чае, а дожидаться ещё и его сил у него не было. — И у меня, честно говоря, уже непраздничное настроение.

— Я ревновала, потому что боюсь потерять тебя, — сказала она виновато и расстроенно, но ему сейчас хотелось только есть, спать и хотя бы несколько часов её не видеть.

— И ты решила, что выброшенные цветы и ужин, и внезапная необходимость стоять в час ночи у плиты меня сильней к тебе привяжет? — спросил он и ушёл, забрав поднос.