Изгои (джен)

Ойген смотрел на монитор, замерев и разом позабыв об остальных делах, охваченный предвкушением. Он начал писать сообщение, затем стёр, затем начал писать снова и, наконец, отправил, увидев как оно высветилось в окне:

Йоген (16:02 20/05/2002)

Да! Я уже на работе, но могу завтра в любое время. А что за инструмент?

Набукко (16:04 20/05/2002)

Тебе понравится. Завтра в 12:20 на Вест Норвуд. Там недалеко.

Йоген (16:04 20/05/2002)

Буду! Дорого?

Набукко (16:05 20/05/2002)

Не слишком. Инструмент продаёт моя кузина.

Йоген (16:30 20/05/2002)

А почему?

Набукко (16:30 20/05/2002)

Распродаёт потихоньку вещи своего мужа — и вот дело дошло до гитары.

Уточнять подробности и цену Ойген не стал: Питер представлял себе его бюджет и вряд ли позвал бы смотреть на гитару за полторы тысячи, а обсуждать чужую семейную жизнь в аське было просто невежливо.

Следующего дня Ойген ждал с тем же нетерпением, что и свой первый поход в Хогсмид на третьем курсе. На месте он был едва ли не в полдень — и в ожидании Питера ходил туда-сюда по платформе. Тот появился вовремя, и они, поднявшись наверх, пошли по Норвуд-Хай-стрит на юг, а затем свернули на одну из боковых улиц.

— Гитара принадлежала мужу моей кузины, — негромкого рассказывал Питер. — Джей был талантливым гитаристом. Гастролировал с двумя коллективами, в студии сессионным музыкантом работал… Его не стала полтора года назад. Прости, ты ведь не суеверен?

Ойген только покачал головой, и его губы исказились в горьковатой ироничной усмешке. Они повернули ещё раз — и подошли к дому с тёмно-серой дверью. Поднялись на крыльцо, Питер громко постучал — и та почти сразу открылась.

На пороге стояла высокая чернокожая женщина лет, наверное, тридцати… хотя Ойген не мог говорить об этом уверенно. В какой-то момент он просто решил для себя, что для женщин всех рас время течёт по-своему, особенно если они красивы.

— Это моя кузина Кассандра, — Питер обнял её. — А это Ойген Мур, о котором я тебе говорил.

— Кэсси, — улыбнулась она ему мягкой белозубой улыбкой, и Ойген улыбнулся в ответ, любуясь её линией скул, которые отлично подчёркивала короткая стрижка. Его кузина совершенно не была похожа на Питера, и Ойген бы ни за что не опознал в них родню — впрочем, улыбались они одинаково обаятельно, и смотрели так же спокойно. Пожалуй, именно спокойствие её глаз придавало ей особое обаяние.

Они прошли в большую, казавшуюся пёстрой гостиную — впрочем, оглядевшись, Ойген понял, что пестроту той придавал большой… нет — огромный хлопковый ковёр, сплетённый из чёрных, белых, оранжевых и зелёных нитей, закрывающий собою почти что весь пол. И обтянутая чёрной кожей мебель почему-то лишь поддерживала это ощущение пестроты. Странный эффект, подумал Ойген, нужно будет при случае спросить Рабастана, почему и как это может происходить.

Пока он осматривался и разглядывал висящие на стенах жаркие пейзажи пустынь, Кэсси вернулась, легко неся чёрный кофр, сплошь обклеенным наклейками фестивалей. Она положила его на журнальный столик, щёлкнула замками, открыла — и Ойген залюбовался открывшемся ему видом. Гитара и вправду была красивой: красно-коричневый с ясно различимым рисунком дерева корпус, покрытый вишнёвыми лаком и с перламутровой латунной полоской по контуру; тихо мерцающие золотистым полоски ладов и колки — всё это придавало ей драгоценный вид.

— Это Такамине, ограниченная серия девяносто первого года, — сказала Кэсси. — Замечательная электроакустическая гитара.

— Электроакустическая? — переспросил Ойген. Он, определённо, уже слышал это от Мика и продавцов, но, честно признаться, не до конца понимал, что именно это значит.

— Видишь, — Питер аккуратно взял гитару за гриф и повернул её боком, — это — звукосниматель, — указал он на нижний порожек, — а вот здесь, внизу, она подключается в линию и её можно записывать даже без микрофона.

— Хочешь сказать, эту гитару, при желании, можно к компьютеру подключить? — удивился Ойген.

— Да, — Питер кивнул, — если у тебя есть, через что вывести звук на него. Хотя бы простая внешняя звуковая карта.

Это было даже лучше, чем Ойген себе представлял. И если она к тому же звучит так же, как выглядит…

— Провод в комплекте, — улыбнулась печально Кэсси. — У Джея в последние годы было много гитар и женщин. Эта была у него одной из первых, и он её очень любил.

— А из чего она? — задал Ойген, кажется, очень глупый вопрос.

— Дерево коя, — она почему-то совсем не удивилась. У неё был низкий и чуть хрипловатый голос, который казался невероятно органичным в этой комнате. — Оно поёт уже само по себе. На грифе эбеновая накладка.

Ойген смутно припоминал, что когда-то слышал, что из этого дерева делали столики для японских шашек — а ещё волшебные палочки, но, возможно, он что-то путал, и какие-нибудь аборигены выдалбливают из него лодки на тропических островах.⁽¹⁾

— Кэсси, сыграй что-нибудь? — попросил Питер, и она, сев на диван, закинула ногу на ногу и положила гитару себе на колени. Покрутив колок позвенела струной, настраивая, а затем начала играть — и Ойген с первых нот даже не услышал, а ощутил всем телом живой, настоящий звук, отдававшийся в нём с каждым медленным ритмичным ударом по струнам. А затем Кэсси начала петь, медленно, тягуче роняя слова, и Ойген буквально почувствовав что от её грудного низкого голоса воздух буквально стал гуще, и он целиком окунулся в блюз:

— На тебе моё заклятье, потому что ты — мой. Лучше прекрати делать то, что делаешь. О, я не лгу, нет, я не лгу, Ты знаешь, мне не вынести этого… — О да, это было сродни настоящей магии, и по телу Ойгена, отзываясь на музыку, пробежала томительная волна. — Мне не важно, хочешь ли ты меня, прямо сейчас я твоя. Ты знаешь, малыш, я не выношу этого, ты не хочешь меня, но я твоя. На тебе моё заклятье, потому что ты — мой…⁽²⁾

Он стоял и смотрел на них, на гитару и на кузину Питера — такую спокойную, красивую, изящную, словно вырезанная их эбенового дерева фигурка, в клетчатой чёрно-белой рубашке с закатанными рукавами и понимал, что хочет её. Их обеих.

Когда она вытянула последние ноты и заглушила струны рукой, всё, что он смог, это выдохнуть:

— Это было прекрасно. Спасибо.

— Вы можете сами попробовать, — предложила Кэсси, вставая, и Ойген с трудом преодолел соблазн согласиться и коснуться ещё тёплого от её тела дерева.

— Увы, я даже не знаю, как держат гитару, — признался он с сожалением. — Это не для меня, а для моего брата. Подарок на день рождения. Он играет… и поёт. Тоже.

— У него группа? — спросила она, и Ойген покачал головой:

— Нет. Он просто играет. Для себя. Но у нас… у него нет инструмента. Мы… Питер вам не рассказывал?

— Нет, — сказала она, и Ойген несколько запоздало подумал, что она вполне может не захотеть продавать инструмент уголовнику.

— Мы два года назад… освободились и всё начинали с нуля, — всё же признался он. — И я ищу подарок, который действительно бы его порадовал. — А затем спохватившись, зачем-то добавил: — ИРА.

— О, — Кэсси так внимательно посмотрела на Ойгена, что он остро смутился:

— Я жалею. Мы оба. Но уже ничего не изменить.

— В юности все — бунтовщики, — грустно проговорила она. — Или почти все. Мне это хорошо знакомо.

— Ваш муж? — словно угадал Ойген.

— Для него это не кончилась хорошо, — Кэсси склонила голову на плечо. — Наркотики и авто — не лучшее сочетание. Но в музыкальной среде эта проблема стоит всегда. Почему-то самые яркие думают, что они бессмертны…

Ойген прекрасно осознавал, что она имеет в виду, но не знал, что на это ответить.

— Тебе гитара понравилась? — спросил, буквально спасая ситуацию, Питер.

— Очень! — со всей искренностью произнес Ойген. — Сколько вы за неё хотите? — Спросил он, стараясь смотреть ей в глаза, а не на стройные, обтянутые джинсами ноги.

— Пятьсот фунтов, — ответила Кэсси. — Наличными. — И эти слова Ойгена неожиданно отрезвили. — Знаю, что дёшево, — перехватила она его взгляд, — но — видите электрическую часть? — Кэсси вновь повернула гитару тем боком, в который была вмонтирована маленькая чёрная пластиковая панель с переключателями. — Она выходила из строя, и Джей чинил её сам… видите небольшой скол? И хотя всё прекрасно работает, я просто хочу продать гитару за её честную стоимость. И пойти дальше, — она отвела взгляд от гитары и положила обратно в кофр.

— Мне нужно подумать, — расстроенно сказал Ойген. — Хотя бы пару дней.

Это было такое стыдное чувство — что он не мог просто взять и заплатить ей прямо сейчас эти деньги. Пятьсот фунтов — больше половины их месячного квартирного платежа. И почти в два раза больше, чем стоил планшет, и Ойген помнил, как они его покупали и что случилось потом. А ведь он не рассчитался ещё в этом месяце за коммуналку и даже аренду офиса…

Они обменялись ещё парой фраз и, простившись, ушли — и уже на улице Питер сказал:

— Это действительно хороший инструмент. И с историей…

— Инструмент прекрасный, — согласился Ойген — и, кажется, у него был настолько расстроенный вид, что Питер просто кивнул понимающе и сказал:

— Думай. Кэсси не слишком торопится.

И Ойген мучительно думал уже больше недели. Гитара была прекрасна, и забыть её Ойген не мог — как и тихую радость на лице Рабастана, когда тот взял в руки гитару, впервые за несколько лет, и то, как они пели на день святого Патрика, перебудив соседей. Но также он помнил, что в этом месяце им придётся заплатить ещё что-то Саймону, который честно тащил на себе огромную часть работы. Все разумные доводы были за то, что от этой затеи следует отказаться, по крайней мере, сейчас. Месяц он мог бы вполне потерпеть — но это царапало его изнутри, и он просто откладывал это решение.

А потом история с Изи неожиданно обрушилась на него, и целая ночь выпала из его жизни. Он, признаться, весьма перенервничал, урывками спал, и теперь ему нужно был принять окончательное решение.

Но у него было только четыреста шестьдесят фунтов — даже с учётом того, что он позаимствовал бы немного со счёта компании, из той суммы, что они выделили на ремонт. До зарплаты оставалась ещё неделя — и её нужно было как-то прожить. И ещё они с Рабастаном собирались в кино…

Набукко (16:02 29/05/2002)

Ну как, надумал?

Курсор мерцал в окошке ожидая ответа Ойгена, так долго, что это было уже неприлично, отправил ответ:

Йоген (16:15 29/05/2002)

У меня есть только четыреста шестьдесят. Увы. (((

Набукко (16:28 29/05/2002)

Просто позвони ей.

А затем прислал её телефон.

Наверное, Ойген просто сошёл с ума, или на него так повлияли откровения Изи, и то как она писала о музыке, может быть, инструмент, стоящий в её гостиной, а может быть просто свойственное подросткам отчаяние, и слова Рабастана о том, что желания в себе нельзя задушить… Но так неловко ему уже давно не было. Ойген прекрасно понимал, что гитара стоит намного больше, и просить снизить цену ещё было свинством — но ему действительно неоткуда было взять эти сорок фунтов. Просто неоткуда. Не у Питера же занять… и не у Рабастана.

Кэсси ответила не сразу — и уже когда на седьмом гудке Ойген решил, что, видимо, не судьба, вдруг услышал в трубке её низкий голос. От неожиданности он дёрнулся и едва не выронил телефон. Она его сразу узнала, и вместо того, чтобы, смущаясь, представиться, Ойген перешёл к сбивчивым объяснениям, что прекрасно понимает, сколько на самом деле стоит эта гитара, и что у него нет никакого права просить её, но… но у него есть столько, сколько есть, а день рождения у его брата завтра.

Кэсси выслушала его молча, и когда он тоже умолк, просто сказала:

— Она ваша. Если обещаете, что новый хозяин действительно будет о ней заботиться и играть.

— Я клянусь, — сглотнув комок, твёрдо произнёс Ойген, и негромко спросил: — Когда мне можно приехать?

— Дома я буду в восемь. Ориентируйтесь, как вам будет удобнее. Я поздно ложусь.

Отключившись, Ойген несколько секунд стоял, лихорадочно соображая, что ему делать и как всё успеть. Деньги из дома незаметно забрать было просто: достаточно было дождаться, когда Рабастан отправится на прогулку. Потом доехать до… нет — по времени не получится. Хотя…

А смена… можно попросить Саймона. Если он здесь, конечно.

Но ведь должно же ему повезти? Или нет?

— Привет, — быстро сказал он в трубку. — Что ты делаешь сегодня вечером?

— Крашу наверху батарею. У тебя всё в порядке? — ответил вопросом на вопрос Саймон, и его голос прозвучал откровенно встревоженно.

— Да. Скажи, — Ойген стиснул трубку, — ты не мог бы меня подменить? На час. Ну, может, на полтора. Пожалуйста! В начале восьмого.

— Я сейчас спущусь, — ответил тот, и Ойген, сунув телефон в карман, страдальчески зарылся пальцами в волосах. Теперь, когда он решился на такую — он понимал это — авантюру, его слегка потряхивало от мысли, что всё может сорваться просто из-за возможных планов Саймона на этот вечер. У него же могут быть планы? — Ойген? — голос Саймона заставил Ойгена чуть подпрыгнуть. — Что у тебя стряслось?

— У Асти завтра день рождения, мне нужно съездить забрать подарок, — торопливо проговорил Ойген. — Ты можешь меня подменить? Или у тебя занят вечер?

— Могу, — Саймон улыбнулся, и у Ойгена от этой улыбки буквально свалился камень с души. — Только там всё закончу.

Ойген благодарно кивнул. Впереди его ждала пара часов работы, и они показались Ойгену долгими, как никогда. Начинать что-то серьёзное вроде бы смысла не было, и он возился с разными нудными мелочами — а время будто застыло, двигаясь как улитка в сосновой смоле. Впрочем, нет, оно всё же шло, как и дождь, к семи часам разошедшийся ливнем.

Но уж это точно не имело никакого значения — Ойген помнил кофр, и был уверен, что ему не страшна непогода последних весенних дней. Как и ему самому — и он даже не подумал захватить зонт, когда в начале восьмого выбежал из кафе и добежал сначала до дома, а оттуда — и до станции. Он мокрым спустился в подземку, нёсся по туннелю и лестницам, и спустя мучительные минуты в вагоне — снова по улице, где дождь уже начал стихать.

На пороге дома Кэсси Ойген оказался ровно в восемь и с него прилично текло — так что когда та впустила Ойгена в дом, то вместе с гитарой вынесла ему… полотенце.

— Спасибо, — Ойген торопливо промокнул и взъерошил волосы, вытер лицо и шею. — Ерунда — там тепло. Но спасибо. Вот, возьмите, пожалуйста, — попросил он, протягивая ей купюры. — Здесь четыреста шестьдесят. — Она улыбнулась и забрала их, и он, сунув руку в карман, достал мелочь. — И здесь ещё восемь мелочью — я…

— Ну, вам же нужно на что-то возвращаться, — возразила она с улыбкой и вложила ему в ладонь ручку кофра. — Поступим иначе? — предложила она. Ойген поймал взгляд её тёмных глаз и рвано выдохнул, когда она шагнула вперёд и, оказавшись почти что вплотную, приподнялась на цыпочки — и, обвив рукой его шею, прижалась губами к его губам.

У неё были тёплые, почти горячие губы, на которых ярко чувствовался вкус кофе, гвоздики и кардамона. Продолжая одной рукой держать кофр, Ойген обнял её свободной и крепко прижал к себе, прикрывая глаза. Они стояли у двери, за которой шёл дождь, и горячо и бесконечно долго целовались.

А потом она, наконец, оторвалась от него и проговорила, улыбаясь нежно и грустно:

— После смерти мужа я не целовалась ещё ни с кем. Для удовольствия, просто так. Удачи вам с братом.

— Спасибо тебе, — Ойген взял её руку в свою и поцеловал кончики пальцев — а потом вышел под дождь и, идя по улице и подставляя лицо тёплой весенней измороси, понимал, что улыбается, и думал, что за всю свою жизнь не целовался ни с одной с чёрной девушкой. И о том, какая необыкновенная на ощупь у неё кожа…

А ещё о том, что гулять им завтра придётся исключительно за счёт Рабастана.

1) Ойген Мальсибер никогда не был прилежным гербологом и ему простительно, что он не слишком уверенно отличает гавайскую акацию коа от тореи орехоносной, она же кая, хвойного дерева из южной Японии.

Вернуться к тексту

2) Кэсси исполняет «I Put A Spell On You» Нины Симон (которая на самом деле легендарный хит Джея Хокинса). https://youtu.be/qFP0-Wb4gpM

Вернуться к тексту