Изгои (джен)

— Заработал? — Ойген даже опустил нож, которым чистил картошку и поднял голову. — Как?

— Ты знаешь, это настолько очевидно, что я удивляюсь, почему мне это не пришло в голову раньше, — ответил Рабастан, пристраивая очередную скатанную фрикадельку на край тарелки. — Я ведь всё равно много гуляю — почему бы мне не обзавестись приятной компанией и не брать за это ещё и деньги?

— Поясни, — Ойген был донельзя заинтригован.

— Ну помнишь, я спрашивал, не будешь ли ты против собаки? Но нам её все равно пока нечем кормить. А у магглов есть, оказывается, такая профессия — догволкер, — Рабастан смочил руку и зачерпнул новую порцию фарша. — Магглы заводят собак, а выгуливают их другие люди. И получают за это около десяти фунтов в час. За одного среднего пса. Если собак уже две — семнадцать или даже восемнадцать фунтов. Я на днях гулял и встретил в парке девушку с тремя собаками, — начал он рассказывать. — Я вообще её регулярно встречаю. Даже собаки меня узнают. Мы с ней разговорились — и вот так… в конце концов, она мне подработать и предложила: у неё возник ещё один новый клиент, но у него активный и не слишком-то дружелюбный пёс, не склонный гулять, как она сказала, в связке. Трёхлетний эрдельтерьер. И нужное время она освободить не может. Я утром попробовал — и вот, — он кивнул на стол. — Вообще, на этом можно очень неплохо зарабатывать, как оказалось.

— Гуляя с собаками? — недоверчиво переспросил Ойген, отправляя в раковину очередную очищенную картофелину. — За это столько платят?

— Да, платят. Даже больше, чем тебе, — рассмеялся Рабастан. — Мы с этим господином говорили — ему, кажется, всё понравилось, и, конечно же, псу тоже. Они хотели бы договор. И я вот что подумал, — по его губам скользнула хитрая улыбка. — Там ведь никто особо не разглядывает документы. Никто не станет проверять, кто я на самом деле. И потом, мы с тобой ведь, в общем-то, даже похожи, а фотографии на наших удостоверениях чудовищны… что скажешь?

— Ты назовёшься мной? — на всякий случай уточнил Ойген.

— Иначе мне я рискую лишиться пособия. Конечно, всё равно однажды придётся от него отказаться — рано или поздно — но я бы предпочёл слегка подождать. А ты… кому какое дело, когда ты там в кафе за стойкой сидишь. Налоги же ты заплатишь… мы заплатим. Это ведь даже… почти не незаконно. Один человек оформлен — и один человек работает. Какая разница, какой?

— Асти, да ты мошенник! — воскликнул Ойген, хохоча и обвиняюще ткнув в его сторону вытянутым указательным пальцем.

— Разве что совсем чуть-чуть, — Рабастан тоже засмеялся. — И это такая ерунда на фоне остальных обвинений. Ну? Что ты скажешь?

— Но… ты ведь, выходит, этим господину и псу уже представился, — почему-то Ойген совершенно этого не ожидал от Рабастана.

— Ну, — Рабастан с показным смущением замялся. — Я… не то чтобы только сейчас это придумал.

— И назвался Ойгеном Муром?

— Это не наказуемо, — Рабастан положил на тарелку последнюю фрикадельку. — Но да — именно им я назвался.

— Я… я даже не знаю, что сказать, — Ойген с трудом нащупал, в пакете последний клубень. — Это просто… пожалуй что оскорбительно! Десять фунтов в час!

— За то, что я и так, по сути, делаю каждый день, — кивнул Рабастан. — Единственная разница — теперь я буду несколько привязан к определённому времени. Но я не вижу в том большой беды. Хотя вот, правда, подменять тебя теперь так просто уже не получится… верней, получится, но не в любой момент. Прогулка дважды в день: в шесть часов утра и в семь вечера. По часу. Плюс мне ещё туда нужно добраться — в целом, я смогу тебя сменять не раньше половины девятого. Или даже чуть позже.

— Тебе это действительно будет удобно? — уже серьёзно спросил Ойген. — Далеко отсюда?

— Минут двадцать-двадцать пять пешком. Не слишком. Да, удобно — я ведь всё равно гуляю, — слегка пожал Рабастан плечами. — И ты сам знаешь: чёткое расписание в моём случае — это хорошо. Да, выйдет, в целом, две прогулки по два часа — утром и вечером — но я не против. Хотя, конечно, хорошо бы было отыскать кого-то поближе. В будущем. Но пока так.

— Двадцать фунтов в день, — сказал Ойген. — Шестьсот или шестьсот двадцать в месяц. Асти, это же просто отлично!

— На самом деле, больше, — Рабастан включил воду, аккуратно смывая следы фарша с рук. — В смысле, денег будет немного больше: мы с доктором Купером решили попробовать с марта отменить оставшиеся лекарства. И посмотреть, что будет. Если мне станет хуже — вернём, но я надеюсь, что всё получится.

— Отменить? — неверяще переспросил Ойген. — Совсем всё?

— Да там всего два препарата осталось, — ответил Рабастан слегка легкомысленно. — И оба — уже в минимальной дозе. Теперь останутся лишь витамины — и я бы, кстати, и тебе их посоветовал.

— Витамины, — повторил Ойген, чувствуя, как его губы растягиваются в широкой счастливой улыбке. — Асти. Получается, ты здоров!

— Ну, — протянул Рабастан задумчиво, — точнее будет говорить, что я в стойкой ремиссии. Депрессия имеет свойство возвращаться… но, к счастью, это не тяжёлый психоз или… ши… кхм… Ойген, депрессия накатывает постепенно, а не обрушивается внезапно. Я знаю, на что обращать внимание и за чем следить. И что делать, если пойму вдруг, что что-то идёт не так. И доктор Купер мне всегда — как он сказал — будет рад. И я буду профилактически консультироваться. Но, в целом, да. Я здоров.

— Ох, Асти, — Ойген всё-таки не удержался и растроганно его обнял. — И ты мне не говорил ничего.

— Ну вот говорю теперь, — Рабастан легко ответил на объятье. — Так что я, как полагается всем ирландцам, смогу даже с тобой отметить приближающийся к нам День святого Патрика. Если не увлекаться.

— Кстати, да! Он же ведь совсем скоро, — Ойген вновь вернулся к своей картошке и, ополоснув в раковине крупно нарезал и бросил в воду. — В воскресенье семнадцатого, я работаю… и это конечно, досадно. Но Уолш что-то такое ведь говорил, что мне следует поменяться с кем-то… но я не уверен, что получится.

— Ну, значит, отпразднуем днём, если что, но у Уолша другие планы — мы же теперь вроде как часть диаспоры, — Рабастан совсем не выглядел расстроенным. — И, кстати — раз уж мы об этом заговорили… Давно хочу у тебя спросить.

— Да?

— А как зовут нашу мать?

— Что? — Ойген даже испугался в первый момент.

— Нашу ирландскую матушку, — терпеливо повторил Рабастан. — У неё ведь есть имя?

— Эйрин? — произнёс Ойген первое, что пришло в голову.

— Тебе не кажется, что это как-то слишком уж очевидно? — иронично поинтересовался Рабастан.

— Не кажется! — горячо возразил Ойген. — Но если ты… я имею в виду, что я никому имени её не называл. И в документах его нет. У нас нет на руках свидетельства о рождении.

— Тут Аврорат не доработал, — усмехнулся Рабастан.

— И раз уж… нам надо ещё как-то отцов назвать, — с азартом предложил Ойген.

— Соус, — Рабастан поднял брови.

— По-моему, такого имени нет, — Ойген озадаченно нахмурился.

— Соус для фрикаделек, — улыбнулся ему Рабастан. — Пусти меня к плите, пожалуйста, — он встал на место Ойгена и начал открывать баночку томатной пасты. — И хорошо бы ещё понять, что не так пошло в жизни этой несчастной женщины, — продолжил он. — Что оба эти мерзавца бросили её с двумя детьми.

— Твой бросил её первым!

— Ну, хотя бы оставил фамилию, — философски заметил Рабастан. — Уже что-то.

— Вообще, — признался Ойген, отрывая зубчик чеснока, — я думал, что мы с тобой росли в разных семьях… я — с мамой и отцом, а ты — ну… со своим.

— Ещё чего, — Рабастан чуть вскинул брови. — Конечно, нет. И я даже не хочу комментировать твою попытку присвоить нашу маму себе. Мы росли вместе. И это нужно как следует обсудить — иначе может выйти глупо и неловко.

— Давай обсудим, я весь открыт предложениям, — Ойген ощущал практически эйфорию. Рабастан здоров! Да, он всё понимал про ремиссию, когда-то он прочёл о депрессии всё, что смог найти, от примитивных популярных статеек до настоящих серьёзных научных статей, но всё же… всё же Рабастан здоров. И они оба постараются больше никогда не допускать подобного.

— Ты как будто конспектировать собрался, — засмеялся Рабастан. — На самом деле, полагаю, проще всего будет просто адаптировать наши собственные жизни. Детям колдовать нельзя — и нам с тобой это сейчас на руку.

— Разумно, — согласился Ойген — и вдруг хмыкнул озадаченно: — А я… я ведь не так уж много о тебе и знаю.

— Как и я, — согласился Рабастан. — Полагаю, для начала можно договориться о том, что мы в детстве не были особенно дружны. Не важно, почему — никто не будет спрашивать. Хотя бы потому, что я учился рисовать, и остальное меня мало интересовало — а ты был нормальным. Отсюда разные воспоминания… но что-то общее должно быть.

— Ты тоже был нормальным, — Ойген шутливо возмутился.

— Не был, — спокойно возразил Рабастан. — К сожалению, мои родные родители тогда не понимали этого — как и… — он чуть запнулся, — никто не понимал. Я не про сумасшествие, конечно, — он поставил сковороду на плиту, налил туда кипятка, опрокинул в него томатную пасту и начал размешивать деревянной лопаткой. — Не в том смысле, в каком это понимают у нас, у магглов представления несколько отличаются, я читал. Но… я не был нормальным ребёнком. Никогда. Меня, на самом деле, мало что интересовало: мне нравилось летать и рисовать. И в море выходить на лодке. Ещё, пожалуй, читать книги — иногда. А в школе — колдовать. Да, чары я любил — ещё трансфигурацию. И всё — всё остальное представлялось мне ненужным хламом, но родители, конечно, требовали, чтобы я учился. Не стоило, — он чуть качнул головой.

— Мне жаль, — расстроенно проговорил Рабастан. — Они…

— Не понимали, — Рабастан кивнул. — И не хотели зла. Конечно, не хотели. Но всё это уже давно не важно — однако нам с тобою пригодится, — Рабастан положил лопатку и обернулся к Ойгену. — И объяснит и несколько разный взгляд на многие вещи, и разные воспоминания, и не слишком-то братское общение даже сейчас. Да, пусть даже в тюрьме мы сидели с тобой в разных камерах. Но что-то общее должно быть.

— В каком смысле «не слишком-то братское»? — Ойгену вдруг стало горько. — Мы разве… мне казалось, мы с тобой сроднились практически, — чтобы выдавить из себя улыбку, ему пришлось приложить усилие.

— Ты единственный ребёнок в семье, — сказал Рабастан, подумав. — Это… не так просто вот так объяснить. К примеру, ты никогда не обращаешься ко мне как брату — хотя бы на людях. И это замечают… или заметят, когда начнут чаще нас видеть вместе. При том, что я с тобой, конечно, согласен, — он вдруг смутился, снова взял лопатку и повернулся к сковороде.

— А… — Ойген растерялся. — А как я должен к тебе обращаться? Именно как к брату? Просто… называть тебя так? Вместо обращения по имени?

— Хотя бы, — Рабастан вдруг выключил плиту и, подойдя к столу, сел, отодвинув стул, и жестом предложил и Ойгену последовать его примеру. — Я давно хотел поговорить с тобой об этом. Если ты не против.

— Нет, конечно, — Ойген тоже сел, взволнованно на него глядя.

— Я думаю, — очень серьёзно проговорил Рабастан, — нам нужно договориться, кто мы на самом деле друг другу. Играем ли мы братьев для других, или это уже не просто игра. Лично я, — он посмотрел Ойгену в глаза, — назвал бы так тебя вполне серьёзно. Так что, в сущности, решать тебе. Извини, — он улыбнулся одними губами.

— Я… — у Ойгена вдруг пересохло в горле. — Я всегда хотел брата. Старшего — но когда подрос и понял, что он не может появиться ниоткуда, то хотя бы младшего. Или сестру. Я за, — он нервно улыбнулся. — Но я, на самом деле, не знаю, как это. Это же почти как дружба? В общем-то. Да?

— Нет, — взгляд Рабастана потеплел. — Нет, это совсем не дружба. Ничего похожего. Дружба приходит потом — мне кажется, у нас получится.

— Скажи, в чём разница, — Ойгену казалось, что напряжение внутри него звенит. — Объясни мне.

— Мы ведь не были с тобой друзьями, — сказал Рабастан. — Так — сперва знакомыми. Пожалуй, даже не приятелями. Потом соратниками, делали одно не слишком приятное дело, но это совсем не то… И я… до сих пор не очень понимаю, почему ты попросту не сдал меня в лечебницу. Тебе проще было бы во много раз.

— Нет, не было бы, — отрезал Ойген.

— Это, собственно, и есть родство, — улыбнулся Рабастан. — Не знаю, как это случилось. И когда. По сути, ты и я ведь не друзья — но родственники. Хотя у меня и нет опыта такой близкой дружбы, как была у вас. Друзей вроде Эйва или Снейпа у меня ни разу не было. А у тебя не было братьев, — его голос, кажется, даже звучал сейчас чуть ниже, чем Ойген привык. — Родство — совсем не то же, что и дружба. Друзей мы выбираем по себе… я прочитал когда-то, что дружба — это связь двух близких душ. Ну, или не двух, — он улыбнулся. — Мне не с чем сравнивать, но я всегда считал, что это верно. Вам троим ведь было хорошо и интересно вместе, вы друг друга понимали — это и держало вас. А братьев мы не выбираем — они просто есть. И тут уже не важно, понимаете ли вы друг друга или нет. Вы всё равно заботитесь и всё равно поддерживаете — даже если не согласны. К сожалению, — добавил он негромко — и замолчал.

— К сожалению? — переспросил Ойген.

— К сожалению, — повторил Рабастан, но объяснять не стал. — И, в общем, с братом не обязательно даже дружить, но всё равно поддерживать друг друга. По сути, — он опять заулыбался, — ты как раз и сделал это. Со мной. Ты не обязан был — мы никогда не дружили и близки не были. Ты ничего мне не был должен. Вот это и есть братские узы. Если в двух словах. В общем, ты подумай, — он поднялся и, вернувшись к плите, вновь зажёг конфорку.

— Да тут думать нечего, — Ойген нетерпеливо вскочил и подошёл к нему. — Ты сам сказал, что всё уже случилось. Значит, братья, — он протянул Рабастану руку.

— Тогда, братишка, снимай уже картошку и займись пюре, — Рабастан повернулся к Ойгену, посмотрел ему в глаза, потом — на его руку, и пожал её.