Изгои (джен)

Разбудило Ойгена тревожный и настойчивый зов: «Кось-кось-кось-кось!», — раздавалось с улицы.

Он то отдалялся, то приближался, и, в общем, не был таким уж громким, но буквально ввинчивался в мозг — настолько, что Ойген, полежав немного, не выдержал и, подойдя к стеклянным дверям, за которым было уже светло, отодвинул штору и выглянул на улицу. Но, конечно, не увидел за стеною остролиста ничего — хотя это «кось-кось» раздавалось, определённо, рядом. Высовываться на улицу Ойгену не хотелось совершенно, но «кось-кось» звучало так настырно, что он натянул свитер, носки, тапки — и, открыв дверь, вышел в их скромный садик и огляделся — и снова не увидел никого.

И вдруг осознал, что это «кось-кось» раздавалось прямо над ним — и Ойген, задрав голову, увидел высунувшуюся в окно худую старушку со всклокоченными седыми волосами, красном шарфе, намотанном кажется поверх ночной сорочки и красных перчатках.

— Кось-кось-кось! — на одной заунывной ноте то ли выкрикивала, то ли звала она. — Кось-кось-кось!

Ойгену вдруг стало жутко, и он, передёрнув плечами, вернулся в спальню и плотно закрыл за собой дверь. К сожалению, совсем заглушить звук это не помогло, но здесь, дома, он чувствовал себя спокойнее. Когда-то ему доводилось встречать таких старух — и стариков — настолько старых, что, как говорила его итальянская родня, заблудившихся в своих воспоминаниях. Папа, впрочем, называл их просто «выжившими из ума», и Ойген не знал, какой из вариантов казался ему более пугающим. И хотя он сам встречался с ними редко, видимо, увиденное в детстве сильно повлияло на него — настолько, что даже сейчас что-то у него внутри при виде этой старухи отозвалось тревожной нотой.

Впрочем, это ощущение прошло довольно быстро, и Ойген, умываясь и бреясь, уже думал, уместно ли расспросить Уолша об этой их соседке — вдруг он знает, что это за «кось»? И хотел бы он знать, с кем она там живёт… Мысль о том, что эта пожилая леди может, например, поставить на плиту чайник — и позабыть о нём, а потом и распахнуть окно, чтоб покричать в него, пугала Ойгена. Не то чтобы он много знал про бытовой газ, но, когда ещё жил в Хейгейте, с их неисправной плитой в какой-то степени разобрался — и представлял, что будет, если, например, залить горящую конфорку и не выключить. Ну, или задуть…

Рабастан возился со своим планшетом в гостиной, и, хотя обычно Ойген его не отвлекал по мелочам, сейчас он всё-таки не выдержал:

— Скажи, тебе это не мешает?

— Нет, — отстранённо ответил Рабастан, не отрываясь от экрана.

Ойген посмотрел на часы. Было только семь — значит, Рабастан едва вернулся с прогулки. Следовательно, даже потребовать прерваться и поберечь здоровье не вариант…

— Позавтракай со мной! — попросил Ойген: это средство обычно тоже срабатывало. Рабастан что-то промычал, и Ойген повторил: — Позавтракай со мной! Асти, пожалуйста! Я ухожу скоро — у нас в девять встреча с юристом. Ты это вообще слышишь? — спросил он, имея в виду «кось-кось» — но прозвучало это, видимо, иначе, потому что Рабастан оторвался от экрана и посмотрел на него весьма удивлённо:

— Я тебя слышу. Что у тебя случилось?

— Не у меня! Ты это слышишь? — спросил Ойген, указывая на окно — и Рабастан, прислушавшись, ответил:

— Да… теперь да, слышу. Что это?

— Соседка, — Ойгену требовалось с кем-нибудь поболтать — отчасти потому, что он немного нервничал перед визитом к Хоггарт. Сегодня они отдадут ей документы — и им останется лишь ждать. И… и они станут настоящей кампанией. Самой настоящей! Почему-то он всё время вспоминал ту винодельню, что принадлежала семье деда в Пьемонте — впрочем, вино там на каждом холме делали своё, так что ничего особенного в этом не было. Вот разве что вино это было не простым — волшебным… ну, или он считал так. В детстве. Да и в юности… В школе он с гордостью всем хвастал, что его дед с бабкой делают вино — настоящее, а не фруктовое. Ему завидовали… Мерлин, каким он был смешным. И глупым…

— Ну пойдём позавтракаем, — сдался Рабастан, вставая. — Что за соседка? И, кстати, там есть яйца. Четыре штуки.

— Ты купил яйца? — обрадовался Ойген.

— Не то чтобы мне картошка надоела, — ответил Рабастан. — Просто захотелось какого-то разнообразия. А на них скидка была — у них срок годности закончился. Сегодня.

— Для яиц срок годности — понятие условное, — сказал Ойген радостно, но потом, подумав, добавил: — Но будем всё-таки осторожны, не хотелось бы повторять наш великий исход.

Яйца он разбил в сковороду не сразу: сперва они по одному отправлялись в чашку, и, только доказав свою свежесть, падали на раскалённый метал. Бекона, у них конечно же, не нашлось, зато были специи — и Ойген, орудуя деревянной лопаткой, рассказал о старушке в окне третьего этажа.

— А, — ничуть не удивился Рабастан. — С ней это часто бывает.

— Часто? — изумился Ойген.

— Ты просто обычно спишь и не слышишь, — Рабастан поставил чайник на плиту. — Она с дочерью живёт… полной такой шатенкой за сорок и внучкой. Её ты наверняка тоже встречал. У неё ещё такой запоминающийся и неприятный типаж: мулатка, лет, пожалуй, шестнадцати. И я никак не могу понять, что делает её такой некрасивой.

— Нет, — это было очень неожиданно. — Откуда ты знаешь?

— Я знаком с соседями, — пожал плечами Рабастан. — Мы живём здесь уже месяц, и я вечерами дома, к тому же я много гуляю — мы встречаемся.

— Ты знаешь всех? — Ойгену и вправду было любопытно. Он переложил яичницу в тарелки и, поставив их на стол, уселся, вопросительно глядя на Рабастана.

— Почти, — невозмутимо ответил Рабастан — и вдруг чуть улыбнулся. — На самом деле, в этом нет моей заслуги. Квартира, как я понял, долго пустовала, и всем интересно было посмотреть на нас. Они и заходили — вечером: за солью, сахаром… один сосед пришёл за молотком. Сказал, что одолжил его прежним хозяевам — и хотел бы получить назад.

— Тут не было никакого молотка, — заметил Ойген. — Да и зачем молоток старушке, собирающейся вот-вот умереть?

— Конечно, не было, — согласился Рабастан. — Он и не настаивал. Им всем хотелось просто посмотреть на нас, — повторил он. — Они меня расспрашивали — а я их. Вот так и познакомились… но я не говорил, что я художник. А вот про тебя рассказывал, где ты работаешь и у кого. Без подробностей — просто некоторые из них знают Уолша.

— Зачем? — нет, Ойген вовсе не был против.

— Но надо же им было что-нибудь сказать, — слегка пожал плечами Рабастан и потёр щёку. — Всегда проще знать, что новые соседи не совсем посторонние и взялись не из ниоткуда.

— Пожалуй… ты не знаешь, что это за «Кось»? — спросил Ойген.

— У неё была младшая сестра — Констанс, — на лице Рабастана мелькнуло сочувствие. — Говорят — не поручусь за правдивость всех этих соседских сплетен — она пропала много лет назад на прогулке. Ей тогда было пять, и миссис Фейтфулл, тогда ещё юная мисс лет двенадцати, должна была присматривать за сестрой — но не уследила. Говорят, опять же, что родители до самой смерти винили в этом её — а когда она несколько лет назад впала в маразм, вновь начала свою сестру искать. Говорит она уже не очень хорошо — и выходит вместо «Констанс» «Кось». Мне рассказывали, что иногда она как-то выбирается из своей квартиры и бродит тут по улицам — сестру зовёт. Все уже привыкли.

— Какая грустная история, — Ойген вздохнул.

— Мне всегда… в детстве было очень интересно, как видят мир такие люди, — Рабастан поднялся, убирая их опустевшие тарелки в раковину. — Безумные — или вот такие… как говорили у нас, впавшие в детство. Я очень удивлялся: мне они вовсе детей не напоминали.

— У нас говорили «выжил из ума», — Ойген чуть поёжился.

— Это подходит. А вот это «впали в детство»… брр, — Рабастан передёрнул плечами и начал заваривать чай. — Я в детстве очень боялся стать таким. И спрашивал, что нужно сделать, чтобы с тобой произошло такое. Мать сказала, не учиться — и ты знаешь, это даже помогло, — он усмехнулся. — Я потом некоторое время был весьма прилежен.

— Жестоко, — Ойген нахмурился.

— Её тоже можно понять, — возразил Рабастан. — Меня же было не усадить за книжки. Читать я научился рано — а писать я не желал. Не говоря уж о счёте. О, как я ненавидел таблицу умножения!

— За что? — изумился Ойген.

— За всё, — засмеялся Рабастан. — Её нужно было учить! А я не видел в этом смысла. Тебя она не раздражала?

— Да я как-то… слушай, а я даже и не помню, чтобы учил её как-то специально, — озадаченно проговорил Ойген. — То есть, я учил, наверное — но совсем не помню. Мне кажется, я её всегда знал. Как и буквы.

— Ну вот поэтому ты и подружился с Эйвом, — назидательно сказал Рабастан. — Два умника.

— Я умник?! — возмутился Ойген. — Да я балбесом был!

— Ты программируешь! — Рабастан поставил на стол чай и чашки. — Мне даже видеть это страшно — этот код ваш.

— Мне тоже, — засмеялся Ойген. — Но вообще это ведь просто язык. Такой… своеобразный. Но язык. И разве ты на своём Флеше не пишешь каких-то функций? Не приснилось же это мне?

Они ещё немного поболтали, и после завтрака Рабастан вернулся к своему планшету а Ойген, прибрав на кухне и помыв посуду, уселся на диване, чтобы ещё раз внимательно изучить все документы. Он очень надеялся, что все всё заполнили верно, и что у Барбары Хоггарт не возникнет накладок при регистрации — а значит, в середине следующей недели всё будет готово. И они официально будут уже не тремя подрабатывающими любителями, а настоящей веб студией — и тогда можно в следующую пятницу, например, встретиться с Россом. И… и начинать работу.

Документы Хоггарт проверила ещё раз сама, ещё раз убедилась, что никто не переврал собственную фамилию и вписал её куда надо, и удовлетворённо кивнула. Так что домой Ойген летел почти на крыльях. Когда он вышел из подземки, зазвонил мобильник — номер Ойгену был незнаком, но голос он узнал сразу:

— Эмили! — сказал он радостно. — Рад тебя слышать! Как дела?

— Ты думал, я забыла про тебя? — спросила она, явно улыбаясь.

— Нет, конечно, — возразил он. — Как меня можно забыть?

— Твой свитер готов, — она благодушно рассмеялась. — Он сейчас со мной — можешь забирать.

— А у меня сейчас нет денег, — расстроенно признался Ойген. — Ты могла бы до зарплаты подождать?

— Ну хоть посмотреть зайди, — позвала она. — Мне очень интересно, как он сядет на тебя. Возможно, резинку понадобится подогнать. Деньги занесёшь после.

— Тебе это удобно? — обрадованно спросил Ойген.

— Мне он так нравится, — ответила она, — что, если он полежит ещё немного, я с ним не расстанусь.

— Я приеду, — засмеялся он. — Я тут недалеко… и буду через полчаса.

Свитер! Неужели он не будет мёрзнуть в одном свитере? Эмили клялась, что в этой шерсти можно на снегу спать — и Ойген очень надеялся на то, что промозглая весна тому окажется по силам.

Идти по хорошо знакомой улице было немного странно — и Ойген с удивлением ловил себя на ощущении, что был здесь в последний раз не два месяца назад, а двадцать. Не месяцев, а лет. Как будто он вернулся в прошлое — далёкое и… нет, реальное, конечно, но давным-давно ушедшее.

— Надень, — безапелляционно заявила Эмили, едва его увидев. — Прямо на рубашку.

— Давай хоть выйдем, — попросил Ойген, покосившись на комнату отдыха, но Эмили лишь рукой махнула:

— Надевай! — и он, вздохнув, послушно забрал свитер и, всё же выйдя, просто в коридор, снял куртку и свой свитер — и надел.

Тот был тяжёлым и колючим — даже сквозь рубашку, не говоря уже о высоком вороте. Но почему-то это ощущение не раздражало — нет, напротив, оно казалось даже приятным. Ойген пару секунд подумал — и, зайдя в туалет, с любопытством воззрился на своё отражение. Да, белый ему шёл — и, кажется… Когда-то ему даже объясняли, почему шерстяные вещи для тепла надевают прямо на голое тело, но Ойген не запомнил — и сейчас он решил проверить, так ли это. Так что он снял свитер и рубашку — и опять надел его, сунув рубашку со своим старым свитером в рюкзак.

И вернулся в зал.

— По-моему, он очень красивый, — сказал он Эмили. — И удобный. И тёплый — я надеюсь.

— Ну вот и хорошо, — сказала она очень довольно. — Носи.

— Ты по каким дням работаешь?

— Забыл? — она улыбнулась. — Завтра — а потом в среду и в четверг. Приедешь, как сумеешь, — она поправила рукав и заботливо похлопала Ойгена по плечу. — Тебе очень хорошо.

— У тебя потрясающие руки, — Ойген взял их в свои и поцеловал. — Волшебные, — и Эмили довольно рассмеялась.

Выйдя на улицу, Ойген остановился, прислушиваясь к своим ощущениям. Шерсть на удивление приятно щекотала кожу, и, хотя поднялся сырой холодный ветер, Ойгену было тепло. Он довольно улыбнулся, повернулся, чтоб идти к подземке — и увидел идущую по другой стороне улицы Мэри.

Она тоже его увидела, и они стояли несколько секунд и смотрели друг на друга — и он думал, что она, похоже, располнела, и выглядела очень бледной и какой-то нездоровой — а потом синхронно отвернулись, и она ускорила свой шаг, а он тоже заторопился в сторону подземки. Его радостное настроение мгновенно улетучилось, растаяло, как призрак под лучами солнца, оставив по себе лишь тяжесть и неловкость.

И неприятную вину.