Изгои (джен)

Весна уже во всю заявила свои права, и среда выдалась тёплой, но пасмурной. С самого утра они все втроём вновь собрались в кабинете Барбары Хоггарт.

— Итак, — сказала она, кладя на стол перед ними солидного вида папку, — регистрация официально завершена, и здесь все положенные вам документы. Советую внимательно их изучить. Ну и, конечно, как же без этого, — Барбара Хоггарт вытащила из ящика, а затем водрузила сверху на папку приковавшую всеобщие взгляды печать: круглую с полированной деревянной ручкой, наверняка отлично ложащейся в уверенную ладонь.⁽¹⁾ — Поздравляю вас с регистрацией вашего многообещающего партнёрства, — улыбнулась она.

— Бери, — подтолкнула Ойгена локтем Энн. — Ты же у нас самый уполномоченный.

Они переглянулись — и, заулыбавшись, пожали друг другу руки.

А когда они вышли под мелкий весенний дождь, Ойген подставил каплям лицо, а затем улыбнулся Энн и Джозефу:

— Ну что — привыкайте называть теперь друг друга партнёрами.

— Мы ведь не может такое событие не отпраздновать? — весело уточнила Энн, а затем немного лукаво добавила. — Можно и у вас дома, — она вопросительно посмотрела на Ойгена. — Очень уж соблазнительные у вас пироги. Ну или приготовим что-то на месте — и ещё раз обсудим, а то у меня голова кругом!

— Я только за! — обрадованно подхватил Ойген. Отпраздновать ему действительно очень хотелось, но поход к стоматологу сильно подкосил их с Рабастаном финансы, и сейчас Ойген не мог себе позволить даже сэндвич в МакДональдсе, да и, честно говоря, не то чтобы очень хотел. — Завтра? — было уже два часа, и ему нужно было скоро заступать на смену.

— Я целиком свободна, — согласилась Энн, и они оба вопросительно уставились на отступившего от них слегка смущённого Джозефа.

— Давайте, только пораньше, — попросил тот. — Мне в два надо быть в другом месте.

— Мы точно не помешаем твоему брату? — спросила Энн, и Ойген заверил её, что тот будет только рад. Ну, или, по крайней мере, наверняка не станет возражать.

Они попрощались и разошлись — и Ойген, идя домой, чувствовал спиной лежащую в рюкзаке папку с документами о том, что теперь у них есть настоящее партнёрство. И он больше не безвестный, никому не нужный Мур, чьё портфолио, сказать по правде, стыдно было показать кому-нибудь приличному — он уполномоченный партнёр.

Ему было легко и хорошо, и он всем своим существом ощущал весну — и даже дождь казался ему не унылыми лондонскими осадками, а живой водой, под которой расцветал город. Уже подходя к дому, он машинально глянул в окна соседнего дома, от которого их отделяла зелёная стена остролиста — но шторы там, как и всегда, были плотно закрыты. Даже Рабастан так и не выяснил, кто же там жил, и они c Ойгеном терялись в догадках и задавались вопросом, как можно жить в вечной тьме. После Азкабана им даже представлять это было им неприятно.

Прежде он и вовсе бы не обратил внимания на подобные вещи, но после того разговора, та часть Ойгена, что отвечала, пожалуй что, за азарт, подталкивала его к тому, чтобы не отставать от Рабастана по части налаживания социальных связей — в чём ему весьма помог человек, кого они Рабастаном за глаза так и звали «сосед с молотком». Мистер Перри жил в квартире напротив, и, кажется, знал всё и обо всех — и с удовольствием делился этим знанием со всеми, кто готов был его слушать.

Это был невероятно словоохотливый мужчина за пятьдесят. Шумный, полный, лысоватый, потный и, в то же время, удивительно дружелюбный. Пары разговоров с ним хватило, чтобы узнать, что болеет он, конечно же, за Лидс, ходит на все матчи и собирает их автографы — и у него уже весьма приличная коллекция. Что он когда-то был женат, но тринадцать лет назад развёлся, и с тех пор «почувствовал себя по-настоящему счастливым» — потому что «ну их, этих баб, от них одна невротика» (он так и говорил, «невротика», и повторял это со смаком). И что у него две дочери, но те «все в мать — ну вот хоть бы полстолько было от меня, тьфу!», но он, конечно, всё равно их любит, «чего там».

Ещё на их этаже жила спокойная и вечно занятая семья: родители примерно их с Рабастаном лет, с утра до ночи пропадавшие, похоже, на работе, и сын-подросток, кажется, спортсмен, которого порой можно было видеть через окно занимающимся в своей комнате с гантелями.

А прямо над ними жили два пожилых джентльмена — мистер Уилсон и мистер Фишер — и их норвичский терьер Бальфур. Они три раза в день втроём ходили на прогулку и были довольно тихими и приветливыми — все, включая пса, обожавшего обнюхивать все попадавшие ему на пути ботинки.

Ещё на втором этаже жила пара с двумя совсем маленькими детьми, и Ойген несколько раз помог вытащить на улицу соседке миссис Браун, смуглой невысокой полноватой женщине с короткой стрижкой и в очках с явно большими диоптриями, коляску.

Детская площадка находилась от них через пару улиц, да и до небольшого парка было, в целом, недалеко. Там же, если пройти чуть дальше, располагалась частная школа для девочек Сент-Мэри. Магазин же находился в другой стороне, и Ойген, уже почти подойдя к крыльцу, как раз заметил возвращавшегося с продуктами мистера Перри, и они, конечно же, остановились поболтать на крыльце. Кажется, они обсуждали какие-то сплетни, касающиеся парламента, и Ойген, слегка потерявшись в бесконечной болтовне соседа, с тоской посмотрел на другую сторону улицы, где мать отчитывала кудрявую девочку лет, наверное, пятнадцати, в знакомой ему уже форме, чем-то напоминавшей хогвартсовскую. Девочка слушала мать со скучным лицом, сжимая подмышкой тубус и периодически закатывая глаза, но матери разумно не возражала — и вскоре лекция подошла к концу. А затем к ним подбежала стайка её ровесниц и, как и полагается школьникам, они все вместе шумно и радостно устремились в дом, а мать, качая головой, отправилась по своим делам.

Попрощавшись с Перри, Ойген скрылся за их с Рабастаном дверью, и радостно произнёс:

— Асти, я дома. И был бы немного раньше, если бы не наш сосед. Как ты думаешь, он так болтлив со всеми, или я ему особо приглянулся?

— Со всеми, — отозвался тот из гостиной. — Я как раз от него узнал печальную историю миссис Фейтфулл и её «Кось».

— Интересно, что он рассказывает другим о нас?

— А ты спроси, — предложил Рабастан, и, выглянув, ухмыльнулся.

Ойген, может быть, и спросил бы — вот только времени у него на пустую болтовню не было. Сперва они вчетвером с Энн и Джозефом и вправду отметили официальную регистрацию студии, устроив странный и эклектичный ланч с китайской лапшой, кисло-сладкой острой курицей, которую приготовила Энн, шоколадным пирогом, откуда-то принесённым Джозефом, и свинками в одеяле, слепленными Ойгеном накануне. На что-то более приличное денег у них с Рабастаном не было, так что тесто Ойген, конечно же, тесто месил сам, и, проявив чудеса доступной ему кулинарной трансфигурации, постарался сделать свинок действительно свинками, приделав забавные пятачки и вырезав им хвосты и остренькие торчащие ушки. Вышел милый и почти семейный праздник — на котором они всласть опробовали печать, проштамповав все имеющиеся в доме салфетки — вслед за которым пришли весьма непростые будни.

Пока Ойген утрясал договор и открывал для себя инфернальные особенности документооборота и финансового учёта, хотя годовые декларацию и отчёт ему предстояло подавать через двенадцать месяцев, Джозеф с головой погрузился в проблему обмена данных, параллельно набрасывая техническое задание, взяв за основу то, что разрабатывал когда-то для Бассо. Переговоры с коллегами из технического отдела компании Росса давались ему тяжело, если не сказать мучительно, и он изводил Ойгена жалобами на то, что те не хотят пойти навстречу и все сделать, наконец, по-человечески, а не так, как у них всегда работало.

— Оно, может, и работает! — горячился он. — Но это же как чесать пяткой глаз через задницу! Нет, можно, разумеется, оставить и так, но нам же потом нужно будет как-нибудь развиваться!

— Да? Можно? — засомневался, пряча усмешку, Ойген.

— Ну, йоги так делают, — дёрнул плечами Джозеф. — Я по Дискавери видел. Но так невозможно же! Я предлагаю взять им переписать нормально — нет! Их всё устраивает! А я не могу с таким бардаком работать! Мне же это всё парсить!

Прикинув масштаб проблемы, Ойген позвонил уже самому Россу — и чудесным образом на следующий же день Джозеф сообщил ему, что, кажется, у «тех придурков» мозги-таки на место встали.

Так и повелось: Джозеф натыкался на проблему, бился с ней, ругался в хлам с коллегами с той стороны, после чего Ойген звонил Россу, и проблема замечательно решалась, или, по крайней мере, дискуссия приобретала конструктивный характер. Они вообще очень много с ним созванивались и списывались; настолько, что Ойген наизусть выучил его номер, и смог бы набрать его, пожалуй, среди ночи с закрытыми глазами. Просто на ощупь, сонно водя пальцем по кнопкам своего телефона.

И хотя работа, в целом, двигалась куда-то вперёд, окончательный вариант договора они подписали лишь через неделю. Подписание прошло очень буднично и заняло какие-то полчаса, так как всё было уже согласовано, и Ойгену оставалось лишь подписать договор и оттиснуть на документах печать. Но вопросов всё равно было больше, чем имеющихся ответов, а ответы, которые были раньше, менялись под давлением обстоятельств и логики. Росс с Ойгеном общались почти ежедневно, не по одному разу в день, и Ойген начал постепенно понимать, что, кажется, расходы на мобильную связь тоже следовало заложить в общую сумму. В какой-то момент он просто начал звонить с городского телефона в кафе, уходя в комнату отдыха — последний разговор их длился минут сорок пять. Пусть это и было наглостью, но Ойген просто не был готов тратить такие суммы на оплату сотового.

Ему казалось, ещё немного — и он снова потеряет свои выходные, потому что пока этот проект денег никаких не приносил — одни лишь расходы. И если бы только на связь…

С началом работы на Росса выяснилось, что одного компьютера на двоих Ойгену и Рабастану уже не хватает. Нет, они пока не ссорились, как ссорятся подростки из-за метлы, но теперь им приходилось уже договариваться — и дело шло к тому, что однажды они попросту не смогут его поделить. Нужен был второй компьютер — но на это у них денег не было.

Тем более, что Рабастану следовало ещё закончить это ужас с зубами.

Для начала они попытались, разумеется, записаться к предоставленному Британской Короной простым смертным бесплатному стоматологу — но быстро выяснили, что сделать это можно… но на май. Ну, может быть, на конец апреля. По крайней мере, в Лондоне.

— Она сказала подождать неделю, — Рабастан непроизвольно потёр щеку. — Я читал о временных пломбах — и не уверен, что готов так долго ждать. И уж точно она. Пломба. Если разрушится зуб, хорошо, если удастся обойтись только коронкой, а вот имплант мы никогда не потянем.

— Ну так уж никогда? — спросил Ойген с сомнением, и Рабастан кивнул очень серьёзно:

— Ну, если чуда не случится, и мы не разбогатеем, то ближайшие лет семьдесят.

— Значит, нам придётся обогатить одну из платных стоматологий, — сделал единственно возможный вывод из ситуации Ойген. — Ну… в конце концов, ты ведь работаешь. Асти, а нельзя ли вытащить на прогулку ещё одного не безразличного хозяевам пса?

— Я об этом думал, — кивнул Рабастан. — Можно. Но в паре никак не получится — Бенсон не позволит. Он индивидуалист, — Рабастан чуть улыбнулся. — Но вот взять ещё одну собаку — после него — я бы мог. И хорошо бы сразу пару.

— После него? Сколько же тебе гулять придётся?

— Ещё плюс час, — легко ответил Рабастан. — Весна, и лето впереди… я, в общем-то, не против. Но хорошо бы эту пару отыскать поближе — или к нам, или к Бенсону. Я говорил с Лаурой — она обещала что-нибудь поискать.

— Лаура — это кто? — Ойген с любопытством прищурился.

— Та девушка, что занимается собаками — я тебе рассказывал, — Рабастан спокойно пожал плечами. — У них, оказывается, то ли своя контора — вроде вашей, то ли просто группа товарищей, но с собаками вместо сайтов. Надеюсь, что она кого-нибудь мне найдёт.

— Я тоже, — Ойген выглядел слегка смущённым. — Но это же… по три часа гулять? Два раза в день?

— Да, так, примерно, — легко ответил Рабастан. — Пожалуй, многовато — но, надеюсь, это долго не продлится. В принципе, не все гуляют час — бывают получасовые сессии. Прогулки, — он поправился. — За это меньше платят, но, пожалуй, это был бы оптимальный выход. А ещё можно гулять с котами…

— Но пока что у нас деньги есть, — сказал Ойген, вновь возвращаясь к теме. — И раз пломбу ставить тебе надо срочно — значит, надо. И это вопрос решён.

— Надо, — вздохнул Рабастан.

— Осталось только решить…

Повисла пауза — неловкая, из тех, что возникают, когда оба собеседника хотели бы заговорить о чём-то непростом и личном, но никто из них на это первым не решается.

— Скажи, — спросил, всё-таки, Ойген, — ты собираешься… вернуться туда же? Или поищем другую клинику?

— Не знаю, — ответил Рабастан отрывисто. — Я об этом думал. Много. Доктор Грейнджер… Я не хочу к ней идти. Но… Но это же будет бегством. Я не знаю... Будто я должен себе… и ей…

— Ты ничего не должен, — возразил Ойген.

— Должен, — твёрдо сказал Рабастан. — Но я не знаю, что. Я нашёл другую клинику — там даже дешевле, и не так уж далеко. Но… я вернусь в тот кабинет. Тем более за повторное посещение — скидка.

— Сходить с тобой? — предложил Ойген, и Рабастан кивнул:

— Если можешь.

Ойгену, конечно, не хотелось вновь отправляться на странную встречу с прошлым: он до сих пор ощущал неприятный холодок в желудке при мысли о том, что лишь случай и беглый малфоевский эльф уберегли их того, чтобы добавить к длинному списку числящихся за ними покойников ещё одно имя. Или три. Но спорить с Рабастаном он не стал, и одного его, конечно же, не оставил — так что в следующий вторник они вместо обеда вновь сидели в приёмной с синими диванами. И когда Рабастан скрылся за дверью со зловещей, если верить китайцам, четвёркой, Ойгену вдруг стало страшно. А что, если Рабастан сейчас возьмёт и ей скажет правду? А что о подобном говорит их контракт? Пункты и подпункты подписанного им магического соглашения предательски разбегались из головы. Нужно было отговорить Рабастана от этого опасного и бессмысленного визита, думал он, нервно расхаживая по коридору и не обращая внимания на взгляды других посетителей, которыми те буквально бурили его спину.

Ойген мало чего в жизни ждал так напряжённо — и буквально бросился навстречу вышедшему, наконец-то, Рабастану. И остановился, чувствуя, как отпускает его напряжение — потому что тот выглядел не то чтобы обычно, нет, он вновь был бледен, а часть его лица была, похоже, снова заморожена — но… он вышел. И, судя по выражению лица провожавшей его медсестры, ничего особенного в кабинете не случилось.

Они расплатились и вышли, и неторопливо двинулись к автобусной остановке — и когда они почти дошли, Ойген не выдержал:

— Ты говорил с ней?

— Нет, — ответил Рабастан. — Потому что не могу найти слов. Их… слишком много, и их нет. Я сидел там, смотрел на неё — и понимал, что мне ей нечего сказать. Да и не нужно. Ей — не нужно. А потом увидел фотографию на столе. Я спросил её: «Ваша дочь?» А она сказала: «Да. Её зовут Гермиона.» И я, как дурак, едва не ответил: «Я знаю!» — если бы не щека. Всё что я смог — спросить: «Тоже врач?». И она пожала плечами: «Увы», а затем сказала не есть четыре часа и не пить чай и кофе. Иначе пломба может окраситься и потемнеть. Ойген, тебе это всё не кажется ужасно нелепым?

— Мне вся наша жизнь кажется ужасно нелепой, — ответил тот. — По крайней мере, курса с седьмого.

1) Печать как обязательный аксессуар в Великобритании отменят только в 2006 году.

Вернуться к тексту