Изгои (джен)

Ойген даже не был пьян, когда пришёл на смену — скорей опьянён позабытой уже атмосферой праздника, да и просто весел: они не стали открывать белое, оставив её на будущее, и ограничились бутылкой красного на четверых, хотя Энн почти не пила, так как ей было сегодня ещё учиться. Ойген покинул дом, прибывая в состоянии кружащей голову эйфории, у него было превосходное настроение, и ему хотелось поднимать его каждому встречному — но когда он солнечно улыбнулся своему суровому сменщику, тот ответил ему мрачным взглядом, молча сдал смену — и ушёл с таким лицом, словно Ойген своим счастливым видом грубо его оскорбил. Какой этот Кей, всё же, странный, подумал Ойген, впрочем, кажется, Эмили что-то упоминала о том, что он был контужен, но подробностей Ойген не знал, да и думать ему сейчас о нём не хотелось.

Столько улыбок и комплиментов, на которые он не скупился, он уже давно не дарил. Так просто, всем подряд — впрочем, к концу смены баночка с чаевыми оказалась не такой пустой, как всегда. И хотя он — по его ощущениям — половину смены проболтал с посетительницами и даже посетителями, он успел за вечер сделать почти столько же, сколько обычно делал за два. Нет, ни на чём серьёзном сосредоточиться он не мог, но зато с лёгкой руки навёл, как давно собирался, красоту в своём коде, и доделал тысячу мелочей.

Домой он возвращался лёгкой, летящей походной, но уже на подходе к дому ощутил вдруг что-то не то, но даже сам не понял, что именно. Окна в их квартире были привычно темны, но что-то ему не давало покоя, какое-то ощущение странной неправильности. Он сжал в кармане ключи в руке и тихо скрылся в подъезде. Всё было, вроде бы, как всегда, и Ойген, оглядевшись по сторонам, отпер дверь в их с Рабастаном квартиру. Однако, стоило за его спиной щёлкнуть замку, как он вдруг услышал:

— Ойген, не включай свет. Я вычислил нашего сталкера.

— Что? — сердце Ойгена забилось нервно и часто, и он подобрался.

— Иди сюда, — в темноте стоящего в дверях гостиной Рабастана почти не было видно. Ойген, сбросив ботинки, тихо двинулся вперёд, и они вдвоём, как их когда-то учил Долохов, с разных сторон подошли к занавешенному весёленькой тканью окну, так, чтобы не оказаться под прицелом чужого проклятья.

— Вон туда смотри, — сказал Рабастан, указывая ему на соседний дом.

Ойген осторожно сдвинул край занавески и выглянул — дом через дорогу спал, и окна его были темны. Не мерцали даже призрачные голубоватые отблески телевизора. Свет фонарей равномерно заливал пустую улицу перед домом, и Ойген не заметил ничего подозрительного. Даже несколько припаркованных автомобилей были именно теми, которые Ойген привык видеть, возвращаясь по вечерам, и в них точно никого не было.

— Второй этаж, — подсказал ему Рабастан, — справа.

Ойген присмотрелся внимательнее и понял, что окно было открыто. Но мало ли кто любит спать с открытыми окнами, однако через какое-то время что-то зажглось в глубине квартиры — может быть кто-то включил в коридоре свет, Ойген не знал, но этого слабого освещения хватило, чтобы он смог заметить кудрявую девичью голову. Её обладательницу Ойген уже не раз видел в этом окне, скучающей, меланхоличной или вновь закатывающей глаза на родительские нотации.

— С чего ты взял, что это она? — Ойген зада вопрос почему-то шёпотом. — Она там часто сидит.

— Я бы так и не обратил на это внимания, если бы не встретил её сегодня в том парке, где гуляю с Дерби, Дэмианом и Доланом. Пудели, — негромко пояснил Рабастан, в ответ на его недоумевающий взгляд, и голос его звучал напряженно. — Что бы ей было там делать? А после убедился, что она идёт за мной оттуда домой — увидел отражение в витрине, а потом уже сделал всё как нас с тобой учили. Ойген, — он сглотнул. — У меня от неё мороз по коже, — сказал он хрипловато. — Она чем-то похожа на Беллу в этом же самом возрасте. Ты её такой не застал, а вот я помню. Не скажу точно, чем... Что мне с ней теперь делать?

— Тьфу, — Ойген передёрнул плечами. — Она что за нами подсматривает?

— За мной.

— Почему только за тобой? — Ойген улыбнулся иронично и нервно

— Потому что. — Рабастан дёрнул плечом. — Я следил за ней уже сам до самой ночи — я точно знаю. Она снова пошла за мной, Ойген. Каникулы же. А ещё я вспомнил, что видел её несколько раз в галерее. Но ни разу не видел в твоём кафе, да и ты бы её сам заметил, если бы она сидела и ела тебя глазами. Так что, увы, кажется, не повезло только мне.

— Ну… её можно понять, — сказал Ойген и, не тревожа занавески, отошёл от окна.

— Понять? — возмутился Рабастан. — Ойген, ей… я даже не знаю, сколько лет! Пятнадцать? Она мне в дочери годится — причём, пожалуй, даже в старшие, если бы меня угораздило вдруг жениться!

— Брат мой, это классика же, — постарался шуткой заглушить растерянность Ойген. — Загадочный импозантный мужчина… да ещё к тому же художник, с печатью страдания на лице…

— Не смешно, — расстроенно ему ответил Рабастан. — Она… Я целый вечер наблюдал за ней — с тех пор, как пришёл домой… Ойген, она же всё время смотрит. И у неё даже бинокль там, ты увидел?

— Ого, — нет, в этом определённо было нечто забавное, и Ойген улыбнулся. — Я не так хорошо вижу во тьме без зелий. Но я тебе поверю. Значит, нам понадобятся шторы куда плотнее.

— И так и прятаться за ними, как наши неведомые соседи? Круглосуточно? — нервно спросил Рабастан. — Я… я об этом думал — но Ойген, я не хочу жить в темноте, как какой-то вампир! Я не готов…. Снова.

— Ну… — Ойген потёр лоб. — Я тоже не готов снова сидеть во мраке, — признался он. — Не знаю. Но… у нас же остались шторы покойной старушки! — воскликнул он. — Мы их даже почистили! Давай повесим их на законное место?

— Этот ужас? — Рабастана даже передёрнуло, но потом он глубоко вздохнул. — Ну… Это тоже выход. Да, давай повесим завтра. А в кухню нужно будет что-то ещё купить… бр-р-р, — он поёжился. — Мерлинова борода, Ойген, это настолько дико. Я понял бы ещё, если б она увлеклась тобой.

— Ну спасибо! — воскликнул Ойген, и они оба, наконец, рассмеялись. — У меня в этой новой жизни уже случилось одно неудачное любовное приключение — с меня довольно. Твоя очередь, — ехидно добавил он.

— Я не уверен, — задумчиво протянул Рабастан, — что это законно. Предлагаешь всё-таки проверить это на практике?

— Н-да, — Ойген потёр переносицу.

Он, на самом деле, действительно растерялся — и не представлял, что им обоим делать в сложившейся ситуации. Нет, ему, конечно, доводилось сталкиваться с чем-то похожим — в школе. Он помнил внезапное ощущение неловкости в тот миг, когда, вымокнув под дождём на тренировке, начинаешь стягивать в гостиной свитер с голого тела… и останавливаешься. Одно дело, когда на тебя смотрят симпатичные тебе девушки, и совсем другое — когда из угла пятился какая-нибудь не слишком блеклая необщительная заучка на несколько курсов младше. Но даже это тогда казалось ему в чём-то лестным — в конце концов, это же школа, и они все были почти ровесниками. А тут…

Впрочем, он видел, как некоторые девчонки смотрели на дёрганого отставного аврора, который вёл у них как-то ЗОТИ.

— Ну, мы же не будем из-за неё ночевать в коридоре? — спросил он Рабастана и, зайдя в гостиную, решительно включил свет. А затем, подойдя к окну, пристально уставился на вскинувшуюся в окне напротив девчонку — может быть, он и не видел её достаточно хорошо, но сумел угадать и, поймав её взгляд, нахмурился, а затем, сурово сжав губы, резко задёрнул штору. Да, вот так — а завтра они повесят… нет. Он повесит здесь новые. Вернее, старые. Конечно, это не решит их проблемы, но… но ведь что-то же надо делать. Ну хоть что-нибудь.

И, поскольку им обоим было уже не до сна, и оба, кажется, оттягивали момент когда всё же придётся ложиться, они отправились ужинать — причём не чем-то приготовленным наспех, а подошли к этому делу весьма обстоятельно: поставили на огонь баранину, нарезали целую миску салата, к которому Ойген долго смешивал заправку из уксуса, горчицы, масла, соли, сахара и специй, и даже поджарили хлеб — хотя вот уж без этого точно могли бы обойтись. Свои импровизированные занавески они, конечно, задёрнули, но стол стоял возле окна, и Рабастан расслабился лишь после того, как Ойген с чрезвычайно серьёзным видом предложил:

— Давай завесим это окно сейчас пледом? А завтра купим сюда что-то плотное.

— Да ну, — Рабастан поморщился. — Это как-то слишком уж. Но до чего неуютно…

— Скажи, — Ойген совсем не был настроен дальше развивать эту тему. По крайней мере, не сегодня, — а что ты так рассматривал там? В наших новых владениях?

— Да просто, — Рабастан, кажется, и сам был рад отвлечься. — Хороший старый дом… и свет так падал интересно, ты заметил?

— Нет, — честно признался Ойген. — Слушай… — его глаза сверкнули, и он даже отвернулся от сковороды, на которой жарил мясо. — Я понимаю, что это пока звучит несколько самонадеянно, но когда мы хоть что-то приведём там в порядок и даже расчистим ведущую к нам тропу… Ремонта Уолш там ещё долго не сделает — ты не мог бы так что-то нарисовать? На стенах?

— Всех? — уточнил Рабастан с таким выражением, что Ойген осторожно отступил:

— Ну… это же такая свобода для творчества.

— Я не могу расписывать голый кирпич, — попытался объяснить ему Рабастан. — Фрески пишут по штукатурке. Причём сырой. И я не могу сказать, что хорошо владею этой техникой — а главное, ты уверен, что вы сможете сурово запастись терпением?

— Это долго? — Ойген сделал очень удивлённое лицо.

— Ну… На Сикстинскую капеллу Микеланджело потратил пять лет. И у него было множество учеников и подмастерьев, на которых он мог свалить самое скучное, — посмеиваясь, ответил ему Рабастан.

— Нет, ну пять лет — это слишком, — решил Ойген. — С другой стороны, я помню — та капелла была куда больше!

— Давай вернёмся к этому разговору, когда будет о чём говорить. И если Уолш нам позволит, начнём с какой-нибудь одной небольшой поверхности? — предложил Рабастан. — Желательно вертикальной. Ну, или вам придётся жить в лесах: в отсутствии левитации иначе к потолку не подобраться. А ещё там идёт вентиляция… уродливая такая.

— Да, мы пока скромные арендаторы одной небольшой забитой чужим барахлом каморки, — согласился Ойген, раскладывая мясо по тарелкам. — Когда у нас будет ещё та стена… Вертикальная…

— Стены вообще нечасто бывают горизонтальными, — не удержался Рабастан. Он откинул назад упавшие на лоб волосы, и Ойген вдруг увидел, как в электрическом свете в них что-то блеснуло. Пригляделся — и понял: седина.

А ведь Рабастану даже нет пятидесяти…

Впрочем, магглы ведь седеют раньше. Он читал об этом что-то такое, да и видел — но до сих пор как-то совершенно к ним самим эти вещи не слишком-то примерял. Вообще не слишком-то задумывался о том, что они теперь намного раньше постареют. И даже умрут…

— Что ты там увидел? — вопрос Рабастана вывел Ойгена из задумчивости, и он ответил:

— Седину. Немного. Тебе даже идёт.

— Да, я знаю, — Рабастан кивнул спокойно. — Ты так смотришь, будто увидел призрака, — добавил он мягко.

— Да я… я тут недавно думал, почему Энн с Джозефом явно тебя робеют, — Ойген задумчиво посмотрел на наколотый на вилку кусочек мяса.

— Ты думаешь, поэтому? — осведомился Рабастан.

— Я думаю, они считают тебя намного серьёзнее и старше. Хотя у нас ведь разница — всего четыре года.

— Дело просто во внешности, — Рабастана всё это словно и не волновало. — Во мне говорит суровая лестрейнжевская порода, а ты… и сам по себе кажешься куда красивее и моложе… просто из-за взглядов на жизнь — и эта девица просто обязана была из нас двоих выбрать тебя!

— Ей явно нравятся мужчины посолиднее, — язвительно ответил Ойген. — И постарше. И по… как это сказать… более творческие!

— Как ты думаешь, — задумчиво поинтересовался Рабастан, — если я, скажем перекрашу волосы в оттенки зелёного, это её оттолкнёт?

— Изумрудно-зелёный, как у нашего факультета, или зелёный, как флаг Ирландии? — весело уточнил Ойген.

— Могу в розовый, — тяжело вздохнул Рабастан. — Да хоть в сиреневый, — он внезапно осёкся, словно вспомнил что-то не слишком приятное, а потом уточнил: — Вряд ли поможет, да?

— Нет, — Ойген вздохнул. — Эпатировать общество следовало начинать раньше. А теперь это лишь добавит тебе в её глазах экстравагантности и бунтарства. Но вообще… кроме той валентинки, — я ведь верно угадал авторство? — она пыталась к тебе подойти? Познакомиться?

— Нет, — признал Рабастан. — Но, во-первых, лиха беда начало. А во-вторых, вот ты не любишь хорроры, а там обычно так всё и происходит: сперва такая вот тихоня в кого-то влюбляется, а потом не успеешь оглянуться — а полгорода уже в морге и даже на кладбище.

— В Лондоне слишком много людей, — Ойген улыбнулся.

— У них тут есть крематорий. Но давай ограничимся нашим кварталом тогда, — Рабастан с некоторым сожалением доел мясо и предложил: — Может быть, ещё раз купим каре? Один-единственный. Завтра. А после будем уже экономить.

— Давай, — легко согласился Ойген. — Вообще, нам надо список написать, — добавил он и пошёл за бумагой и ручкой. Вернулся, поставил чайник на плиту и написал под пунктом один: «Баранина». Потом поставил двойку и записал: «Бокалы для вина». — Так… что ещё?

— Газонная трава, — напомнил Рабастан. — Только это, видимо, уже в другую колонку.

— С маргаритками, — кивнул Ойген и повинился: — Я забыл спросить про инвентарь! Узнаю завтра. А шторы — или выделим третью колонку под домашние нужды, и бокалы вынесем тоже туда?

— Да, так будет правильней, — Рабастан нахмурился. — И добавь туда ещё тюль. Хотя за ним, конечно, всё равно многое видно… но я не готов сидеть днём в темноте. Не знаю… может быть, передвинуть стол?

— Тюль? — переспросил Ойген. — Вообще-то, если взять не слишком тонкий, поплотнее, это выход. Что там она углядит? Особенно если не прижимается к нашему окну носом?

— У неё неплохой бинокль, — напомнил ему Рабастан.

— Ну, переодевайся исключительно в ванной, — засмеялся Ойген. — И не ходи голым, пока меня дома нет.

— Теперь-то уж точно нет, — они переглянулись и поёжились: думать, что пятнадцатилетняя школьница могла видеть их… и, да что уж там, наверняка видела и вовсе без одежды — бывало же такое, что кто-то из них выходил из душа в одном полотенце — было не слишком уютно. И хотя Ойген убеждал себя, что во всём этом нет их вины, легче ему от этого не становилось.