Изгои (джен)

У Ойгена вдруг вспотели ладони и ступни, и он пожалел о том, что, как в детстве не может прикинуться, что его просто нет.

— Ойген, и всё-таки кто там? — спросил Рабастан с кухни, но Ойген почему-то даже не смог произнести ответ вслух. Спустя пару ударов сердца он щёлкнул замком и всё же открыл дверь:

— Прошу вас, — Ойген отступил назад, пропуская неожиданных гостей в квартиру. Роузмонды вошли, и Ойген, глядя на старающегося казаться спокойным мистера Уильяма и бледную, ужасно бледную его супругу Луизу, почувствовал, как его сердце застучало быстрей и с каким-то неприятным и рваным ритмом. В голове мелькнула дурацкая мысль о том, что, кажется, не случайно сегодня закат был таким кровавым …

— Простите, ваш брат… Мистер Лестер дома? — спросил его Уильям, и Ойген, будто проснувшись, кивнул и позвал:

— Асти! Выйди, пожалуйста.

Рабастан вышел из кухни ещё с улыбкой, которая замерла, а затем стала таять, когда он увидел Роузмондов.

— Мы можем поговорить? — Уильям Роузмонд посмотрел ему прямо в глаза.

— Конечно, — Ойген инстинктивно сделал шаг к Рабастану, словно желая закрыть его собой. Глупо…

— Когда вы в последний раз видели нашу дочь? — Луиза сжала платок, который держала в руках, и прижала его к губам.

— Вы же не будете отрицать, что понимаете почему я… мы пришли к вам, — Уильям смотрел тяжело и серьёзно, а Ойген, хотя и видел Рабастана лишь краем глаза, буквально кожей ощущал его потрясение. И понимал. Не требовалось особо развитой фантазии, чтобы представить, во что всё это могло вылиться для них обоих. Он ведь знал, с самого начала знал, что всё это плохо кончится — и похоже, тот самый плохой конец станет вот-вот известен. Неизвестно, правда, насколько плох он окажется, но интуиция настраивала Ойгена на весьма мрачный лад. Ойген смотрел на эту семейную пару — кажется, они с ним были почти ровесниками — и подспудно ощущал груз вины, будто не сделал того, что должен был, просто обязан сделать — но если бы он ещё знал, что! Впрочем, какая теперь разница… В зависимости от того, что именно стряслось с Розамундой, у них обоих были все шансы составить компанию Саймону на скамье подсудимых, или начинать ждать авроров. Или у одного Рабастана — и Ойген вовсе не был уверен, что предпочёл бы такой вариант.

Роузмонды молчали, и Ойген уже едва выдерживал их общий взгляд — а они стояли, и смотрели так, будто они с Рабастаном просто могли взять и вернуть им дочь. Словно им достаточно куда-нибудь позвонить, а то и просто открыть дверь гостиной, или вытащить её из стенного шкафа. Куда там мрачным готическим аристократам положено прятать невинных девиц?

«Пожалуйста!» — читалось в светлых глазах Луизы, и её мольба жгла сильнее огня.

— Что-то случилось? — чуть севшим голосом спросил Рабастан.

— Вы правда не знаете? — со смесью надежды и страха спросила Луиза, и Ойген остро ощутил, насколько ей она сейчас уязвима. Коридор их квартирки, кажется, просто не мог вместить всё это отчаянье, и Ойгену стало трудно дышать.

— Может быть, вы пройдёте в гостиную и расскажете, что случилось, — предложил он, вложив в эти слова всё миролюбие, на которое был способен. — Мы только вернулись, и… — он всё же сглотнул, потому что уже почти не мог говорить, — да, я понимаю, зачем вы пришли. Асти?

Тот кивнул — и Ойген пригласил Роузмондов следовать за собой. Он шагнул в гостиную, включая свет… и впервые за последние месяцы даже не подумал задёрнуть шторы.

— Прошу вас, садитесь, — Ойген указал на диван — а когда те на него опустились, взял стул — и только тут увидел, что Луиза, не просто бледна, а кажется, даже, немного зеленовата.

— Хотите воды? — предложил он.

— Спасибо, — тихо проговорила она, положив руку на живот, а потом всхлипнула. — Наверное, это мы виноваты…

Только теперь Ойген неожиданно осознал, что именно было не так с Луизой. Он не был большим специалистом в этом вопросе, но, хотя свободный крой платья и неплохо это скрывал, сейчас, когда она села, её интересное положение стало вполне очевидным. Ему стало совсем не по себе — он вообще плохо переносил женские слёзы, а уж плачущая беременная женщина… и то, как она цеплялась за мужа… Ойген почему-то почувствовал себя ещё более виноватым — хотя разве он попытался сделать всё от него зависящее, чтобы предотвратить… что? Ему до хруста в суставах не хотелось даже в мыслях произносить «Трагедию».

Нет, не сделал, жёстко сказал он себе. Если она произошла — значит, не смог и не сделал.

Пока он ходил за водой, Рабастан придвинул к столу оба стула, и теперь сидел на одном из них прямо напротив Роузмондов. Ойген протянул Луизе стакан, и опустился с ним рядом.

— Изи пропала, — сказала Луиза, держа в ладонях стакан, но так ни глотка и не сделав. — Нет, нет, мы не думаем, что вы её похитили, — добавила она быстро, опуская стакан на стол и вновь вцепившись в руку напрягшегося мужа. — Мы думаем, что она… ушла.

— Иначе бы мы были в полиции, — добавил бесцветным голосом мистер Роузмонд, прикрывая глаза.

— Но вы здесь, — сказал Ойген.

— Я просто хочу, чтобы она вернулась, — тихо и умоляюще проговорила Луиза. — Какая я мать, если я не понимала всё это время, что с ней творится что-то не то. Мы списывали это на стресс, на экзамены, и… — она сжала ткань на животе. — Для нас это решение тоже стало весьма неожиданным… Мистер Лестер, вы ведь тоже художник, да? — спросила она вдруг, переведя взгляд на Рабастана, и Ойген помассировал переносицу. Он просто не успевал за тем, как метались мысли Луизы.

— Да, — глуховато ответил тот. — Я тоже художник.

— Вы могли бы нам честно сказать, — Уильям подался к нему через стол, — как давно вы знакомы с Изи?

— Не то чтобы мы с ней были представлены, — очень серьёзно ответил ему Рабастан, покачав головой и переплёл побледневшие пальцы.

Уильям молча достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и положил перед ними на стол. Ойгену хватило и одного взгляда, чтобы понять, от чего руки его дрожали, его и самого обдало холодком.

Это была снимок портрета, выполненного в несколько эксцентричной, но очень яркой манере, на котором был изображён облачённый в рубище измождённый мужчина с простым крестом на груди. Страдание печатью легло на его лицо, поднятое в мольбе к льющемуся из забранного решёткой оконца свету — когда-то гордое и даже немного капризное, наполненное сейчас лишь разочарованной скорбью. Спутанные тёмные волосы падали ему на плечи, сливаясь с мраком, царящем в камере, а в его бледных и тонких руках у груди виднелась призрачная корона. И даже по фото было понятно, насколько работа была сильная.

— Асти, это ведь ты? — потрясённо выдохнул Ойген.

— Это Ричард Второй, заключённый в Тауэре, — с печальной гордостью ответил мистер Роузмонд. — Потом его тайно перевезли в замок Помфрет, где его и зарубил Экстон. Изи выиграла с этой работой в этом феврале конкурс юных талантов. Кто не любит Шекспира…

— Живя в тюрьме, я часто размышляю, как мне её вселенной уподобить? Но во вселенной — множество существ, а здесь — лишь я, и больше никого, — тихо и немного нараспев продекламировал Рабастан. — Поразительно написать такое в пятнадцать лет...

— Шестнадцать, — Луиза всхлипнула. — Ей в марте исполнилось, а она не захотела ни с кем отмечать… Вот только писать она его начала поздней осенью, — она промокнула глаза. А переехали вы сюда в феврале… кажется… Понимаете?

Ойген как завороженный кивнул, а Рабастан молча продолжил смотреть на портрет, и Ойгену показалось, что он видит в нём что-то своё — и от этого он почему-то почувствовал себя ещё хуже.

Луиза сделала пару глотков, и взяв себя в руки попыталась продолжить:

— Мы ведь даже не сразу сообразили. Мало ли на кого кто похож… Потом у неё начались проблемы в школе, мы думали, что она влюбилась в какого-то мальчика, — она, покачала головой со стыдом. — С кем в таком возрасте не бывает… — они с мужем посмотрят друг на друга, и он сжал её руку.

— А потом я заметил, что вы проявляете к моей дочери не слишком здоровый интерес, — сказал Уильям, немного сердито посмотрев на Ойгена. — Да и не только я. И я навёл кое-какие справки...

— Вас это испугало? — Ойген посмотрел ему прямо в глаза, прекрасно понимая, что именно Уильям не стал озвучивать.

— Да, — ответит тот таким же прямым взглядом, — а вас бы нет? Если бы это была ваша дочь?

Что, ну что он мог им ответить? И он лишь молча кивнул, призывая продолжить.

— А последнее время Изи всё время плакала... — тихо проговорила Луиза. — Не при нас, и, пожалуй, надеялась что мы не заметим. Но… мы должны были знать, что с ней творится...

— Что-то пошло не так? — Ойген чувствовал себя очень странно, ощущая их настороженность и даже некоторую враждебность, порождённую беспокойством — но они все вчетвером просто сидели сейчас за столом и разговаривали. И он, это он задавал им вопросы, а не они пытались вытрясти что-нибудь из него, нет, из них обоих. Была в этом какая-то поразительна неправильность, но он не хотел и не мог ничего с ней поделать.

— Я пытался до неё донести, что с некоторыми людьми просто не стоит связываться, — мрачновато уронил Уильям. — И что если кто-то ей что-то сделал... Даже если ей кажется, что она хотела этого чего-то сама, пусть просто об этом расскажет… Если её кто-то обидел… Даже если сказал не то… Мы же родили, мы должны и можем её поддержать. И если нужно, обратимся в полицию...

Он умолк, и Ойген негромко спросил:

— А она?

— А она сорвалась, — Уильям растерянно и болезненно сморщился. — Я никогда прежде её такой не видел. Я думал она расплачется, а она...

— Начала меня защищать? — неожиданно хмыкнул Асти, явно понимая что-то, чего не понимали другие.

— Как Боудика британские земли от римлян во время восстания. — Уильям виновато развёл руками. — И я… я слишком вспылил, сказал, что, если так дальше пойдёт, позабочусь о судебном запрете... я просто хотел её защитить. А она заперлась у себя…

— Мы надеялись, что все мы к утру остынем, — бесцветно произнесла Луиза. — Но утром она не спустилась к завтраку, и мы просто дали ей время. А днём нам позвонили уже из школы: Изи сегодня не было. Мы обыскали всё, обзвонили друзей...

— И, в общем, я петли отжал на её двери, чтобы войти в её комнату — словно бы обрывая её, сказал её муж. — У нас в семье принято уважать границы, и это было её убежище, но мы не знали, что ещё можем сделать. А там…

— Наверное, это похоже на одержимость... — тихо проговорила Луиза. — Со всех эскизов, с блокнотов, в каждом углу — там везде были вы... — Она посмотрела на Рабастана. — И некоторые изображения... — покачав головой, снова прижала платок к губам, а Ойгену захотелось зажмуриться и сбежать. Или хотя бы закричать в голос — но ещё сильнее захотелось сделать так, чтобы Рабастана здесь, за этим столом просто не было. Он, конечно, понимал, что тот не ребёнок, и способен всё это пережить… но… А если…

— Вы ведь поэтому занавесили окна? — Уильям опустил голову. — Не знаю, как должен на всё это реагировать, я просто хочу, чтобы она вернулась. Если бы я не понимал, с каких именно ракурсов она это всё рисовала... мы говорили бы сейчас с офицером, — нахмурился он. — Но кому и что бы это дало? — в его голосе прорезалась горечь. — Мы даже не знаем, во сколько она пропала. Суток ещё не прошло. Начали бы они её поиски, или просто предложили нам подождать? Времени — нет ещё и полуночи, сказали бы, что загуляла с друзьями. В прошлом году в школе был инцидент...

— Если вы что-то знаете, — почти взмолилась Луиза, и надежда, прозвучавшая в этих словах, была для Ойгена хуже скрежещущего по стеклу ножа. — Если можете хотя бы предположить, пожалуйста, помогите её найти! Я же, слышал вы ищете иногда пропавших людей, — Уильям обнял жену, и посмотрел на них выжидающе.

Всё существо Ойгена требовало честно признаться, что они не умеют искать людей, и далеки от этого вопроса настолько, насколько вообще можно быть далёким от этого — и что он умеет только вешать объявления в интернете, но…

— Могу я взглянуть на её рисунки? — спросил Рабастан, вставая. — Это важно.

— Конечно, — Роузмонды поднялись вслед за ним, и Ойген, вставая, ощутил непонятное ему самому облегчение. Ему страшно хотелось пить — рот словно высох, и язык, казалось, царапал нёбо, так что он, забрав почти полный стакан у миссис Роузмонд, просто пропустил всех вперёд и залпом осушил его, почувствовав себя совсем немного, но лучше.

Они вчетвером вышли из дома и, перейдя улицу, вошли в дом напротив. Квартира была современной и светлой, с тёмными деревянными полами и со вкусом подобранной мебелью. Там было уютно. Они поднялись по лестнице на второй этаж, и Ойген увидел дверь, аккуратно стоящую у стены, и, слегка удивившись, вошёл вместе со всеми в комнату… Если бы Ойген не знал, что это — девичья спальня, он бы решил, что попал в мастерскую. В углу у окна стоял прикрытый тряпкой мольберт, рядом с которым стояли кисти, и Ойген заметил, каким долгим взглядом Рабастан посмотрел на него. В подставках и просто баночках из-под джема торчали металлические перья, маркеры и карандаши и ещё какие-то неизвестные Ойгену вещи. А на всех горизонтальных поверхностях, включая злосчастный «наблюдательный» подоконник, лежали рисунки. Вероятно, потому что мистер и миссис Роузмонд их вытащили, сообразил Ойген — а Рабастан уже разглядывал их, подойдя к кровати, на которой лежала большая рыхлая стопка. Ойген заглянул к нему через плечо, но Рабастану это, кажется, не понравилось, и отошёл к окну — рисунков хватало и там.

Не только портреты, но в основном они… Ойген перебрал несколько — и, похолодев, неожиданно понял, что рисовала она, оказывается, не только одного Рабастана. Среди десятка его портретов встретились и другие — и они напугали Ойгена. Пожалуй, Изи ему польстила, скинув десяток лет, но так было только хуже — то холодное выражение лица и глаз… когда он в последний раз видел такое в зеркале? Наверное, так он должен был выглядеть на допросах… и вовсе не тех, где допрашивали его… или, может быть, во время того разговора с Мэри, после которого на её лицо украсили синяки. Что ж, попытался сказать себе Ойген, у девочки действительно был талант, а ему, кажется, во время их игр в гляделки удалось изобразить именно то, что он и хотел. Но это было… донельзя неприятно. Не удивительно, что она практически пряталась от него.

А вот Рабастан на рисунках был разным. Кажется, она изобразила его во всех мыслимых и возможных душевных состояниях — но среди всех этих рисунков не было, как он боялся, ничего действительно неприличного. Зато был леденящий душу рисунок… почти набросок, где тот сидел без рубашки, сгорбившись на стуле и обхватив себя руками — и это было настолько интимно, что Ойген, пожалуй, предпочёл бы что-то более… пошлое. И это было так жутко — она ведь не могла видеть его таким! Не могла… или не должна была видеть, если не видел он сам.

Он показал Рабастану рисунок, и тот посмотрев, вздохнул и поспешно сунул в самую середину стопки.

— Вы сказали, она начала работать над Ричардом осенью? — спросил он, будто проснувшись и явно что-то осознавая. — Я даю честное слово, что ни разу с ней даже не говорил. Но узнаю некоторые места на рисунках. Ойген, взгляни, узнаёшь?

— Я думаю, можно попробовать поискать в парке, — сказал Ойген, отчасти, чтобы развеять атмосферу, ставшую постепенно тяжёлой и вязкой, словно холодное марево. — Асти гуляет с собаками, и… может быть, она там…

— Да, пожалуй, это… самое близкое место, — задумался Рабастан, бережно откладывая рисунки. — Я схожу.

— Я пойду с вами, — ему Уильям. — А ты оставайся дома — вдруг она вернётся, — сказал он жене. — Идёмте, захватим внизу фонари. — Он кивнул Рабастану, и они… просто ушли.

Луиза проводила их долгим взглядом, а затем обернулась к Ойгену — и он, желая хоть немного отвлечь её, попросил:

— Я понимаю, это несколько неуместно… но можно попросить у вас чашку чая?

— Конечно, — она словно отмерла, но пошла не к двери, а к столу и, открыв его ящик, достала оттуда тетрадь в твёрдой светлой обложке. Прижала её к себе — и уже потом вышла из комнаты. Ойген последовал за ней, и когда они спустились вниз, и оказались в просторной приятной кухне, она взяла было в руку чайник — и, поглядев на Ойгена, объяснила: — Это её дневник. Я… я никогда не думала, что когда-то, без её ведома, буду его читать. Это так… нечестно, — она покачала головой и прикрыла глаза, прижимая к себе тетрадь, словно своего ребёнка. — Но вдруг это сможет хоть как-то помочь.

— Вы не стали бы, не случись всего этого, — сказал Ойген, подходя к ней и мягко забирая чайник из её подрагивающих бледных рук, и осторожно усаживая Луизу за стол. — Вы позволите, я помогу вам? Сперва с чаем, а потом возьму на себя назначенное мне злодейское амплуа?

— Вы вышли весьма неплохо, — как-то совсем беспомощно ответила, присаживаясь Луиза — и… протянула ему тетрадь.