Изгои (джен)

Этот рабочий день начался для Ойгена в кабинете Уолша: они сидели и какое-то время молча смотрели друг друга. Уолш был мрачен, и Ойгена, отчасти бывшего виновником ситуации, это его мрачное настроение слегка тревожило. Потому что в первую очередь с его подачи Уолшу в мае пришлось перекраивать под Саймона расписание смен — а теперь в центральном кафе в нём образовалась зияющая дыра, которую следовало закрыть, пока в неё не начало засасывать фунты.

Это и само по себе было непросто — а уж учитывая, что заканчивался июнь, и все были в отпусках, проблема начинала приобретать глобальные очертания. Нет, кое-что Уолш уже закрыл:

— Гаррет взял на себя две лишние смены, — сообщил он Ойгену. — Но если вновь случится какая-нибудь глобальная дрянь, как в прошлом году, и он на две недели сорвётся с места, новую дыру заткнуть уже будет некем. Я просто не успею набрать людей. Ты, как я понимаю, от выходного не откажешься, — полувопросительно проговорил Уолш, и Ойген качнул головой:

— Нет. Возможно, будь мне лет двадцать…

— Я понимаю, — на удивление дружелюбно произнёс Уолш. — Но, может, пристегнёшь паре своих смен ещё по половине? Скажем, в понедельник и в среду. Всего восемь раз в месяц.

Уолш говорил с ним так проникновенно и дружелюбно, что Ойгену стало ещё более неловко. Но работать по двенадцать часов в день? Нет, конечно, это далеко не каждый день, и не с раннего утра… И потом, он ведь и дома порой эти четыре часа днём наверняка проведёт за работой. Особенно теперь, когда им с Рабастаном не надо делить компьютер. И ведь это только два раза в неделю… опять же, совсем не бесплатно. По сути, это всё равно, как если бы он отказался от выходного дня — но с выходным.

— Мне нужно подумать, — сказал он, наконец, и Уолш чуть ощутимо поморщился и сказал с нажимом:

— Подумай. Летом работы мало — почему не подзаработать?

— Мистер Уолш, не давите, — улыбнулся Ойген в ответ.

Уолш хмыкнул:

— Разве ж так давят? Я вообще вас распустил, — он покачал головой и указал на потолок. — Хотя, конечно, арендаторы вы, можно сказать, уникальные. Мне, можно сказать, повезло. Я точно помню, что сдавал в аренду только одну комнату, — он снова покачал головой и негромко поцокал языком. — Я к вам на днях поднялся — и обнаружил, что, оказывается, вы ремонтируете две. И я вот задумался, это у вас облагораживание территории или захват земель? Так сказать, ирландская колония, в отдельно взятой разрухе.

Ойген слегка смутился. Конечно, ему… им всем следовало предупредить Уолша, и получить его формальное согласие — и он об этом думал, но… но это было такой скользкой темой, что Ойген всё откладывал тот разговор.

— Да это не ремонт даже, — сказал он с деланной небрежностью. — Так… мы только чуть стены отмыли, и окно вот в порядок приведём. За наш счёт, конечно. А то оно там местами настолько ветхое, что может в любой момент…

— Что? — с любопытством поинтересовался Уолш. — Выпасть? — он хмыкнул и махнул рукой: — Да ладно. Всё равно от этих руин одни убытки.

— Я верю в справедливый британский суд, — Ойген оптимистично ему улыбнулся. — Как там… правосудие настигнет всех нас, неважно, за что.

Уолш рассмеялся и только безнадёжно махнул рукой.

— Ну рано или поздно это же наверняка случится, — уверенно сказал Ойген.

— Как говорит мой юрист, время — понятие весьма и весьма относительное, — в голосе Уолша едва заметно прорвалась досада. — Вот у нас, к примеру, сейчас лето — а в Австралии зима. А у мусульман вообще какой-то тысяча четыреста двадцать какой-то год. Боюсь, что ремонт увидит разве что моя внучка, если к тому времени здание как исторический памятник у нас просто не отберут.

Ойген подавил улыбку. Внезапно расфилософствовавшийся Уолш выглядел, признаться, несколько странно, и уж точно крайне неожиданно.

— Слушание снова сдвинули? — понимающе уточнил Ойген, и Уолш кивнул:

— Да. Какие-то новые материалы нашлись, видимо времён Вильгельма Завоевателя, и их ещё сперва предстоит выкопать из земли. Я, знаешь, уже и привык. Ладно, думай, Мур, — но недолго, — сказал он — и встал.

И Ойген отравился думать.

Для него это оказалось почти мучительным — потому что в нём боролись «надо», «должен» и отчаянно сопротивляющееся «хочу», и это последнее заявляло о себе, к удивлению Ойгена, всё громче. Он уже привык жить, руководствуясь долгом и выгодой, и едва ли не впервые с тех пор, как стал магглом, ощущал так остро нежелание им подчиняться. Это ведь было действительно разумно, согласиться на несколько лишних часов! Ну что такое две полсмены? И это не навсегда, а на каких-то три месяца, если Уолш кого-нибудь не найдёт. И ведь не с восьми же утра, и даже не ночью… он ведь всё равно будет это время сидеть и смотреть в монитор. И даже у студии не отнимет времени … ну, или совсем немного.

Но он не хотел. Всё существо Ойгена сопротивлялось, словно заклятьем извлекаемый из-под кровати кот, цепляющийся за всё вокруг растопыренными когтями и вообще всем телом — девчонки в школе одно время зачем-то мучили так чьего-то толстого и добродушного, в целом кота, любившего дремать под диваном в гостиной. Потом они его тискали, гладили и чесали, а хозяйка-первокурсница каждый раз воинственно отбирала его у хохочущих старших и утаскивала в спальню.

А на следующий день всё повторялось, и Ойген склонялся к мысли, что, раз кот упрямо возвращается на одно и то же место, видимо, ему не так уж всё это и не нравилось. Вот к чему он вспомнил о сейчас коте? Ойген посмотрел на часы и начал неторопливо собираться домой. Его смена скоро закончится, он примет душ и счастливо ляжет спать. Нет, он не готов, он точно не готов сидеть здесь двенадцать часов кряду! У него и так-то затекали иногда спина и плечи. Но ведь это же он уговорил тогда Уолша перевернуть всё расписание, хотя знал, что не все остались этим довольны.

Домой Ойген вернулся уставшим, но уснуть сразу не смог: лежал, ворочался — мысли кругами бродили в его голове. Нет, и снова нет, он всё равно не сможет толком сосредоточиться в кафе на переговорах, и уж точно не хочет вновь начать размахивать руками на публике, когда ему позвонит Бассо. Он не сможет постоянно выходить, оставляя стойку пустой — или просить подождать посетителей, когда он закончит болтать. Пожалуй, если он согласится, выйдет, что он помогает Уолшу в ущерб своему же делу. Собственной студии.

И это не только нечестно, но ещё и неправильно.

Заснул Ойген поздно, и, проснувшись, поделился с Рабастаном своими метаниями за чашкой чая и завтраком — но это ничему не помогло, на что он, честно говоря, надеялся.

— Ты вовсе не обязан это делать, — в общем, предсказуемо сказал ему Рабастан, и Ойген понуро согласился, однако маяться не перестал.

Конечно, он не был должен. С одной стороны. А вот с другой…

А ещё это больше восьмисот фунтов за три месяца. Почти что целый месяц квартирной платы.

Ойген сидел на тёплом от солнца стуле в их садике, без футболки, в одних джинсах, и думал, что, во-первых, нужно купить шорты, потому что если сейчас было тепло, то вот-вот станет жарко, а во-вторых, Уолш наверняка сумеет найти человека. Ведь как-то же он со всем этим справлялся раньше, до него, до Ойгена — и с его стороны просто возмутительно нескромно полагать, что без него всё рухнет, словно Брокдейлский мост.

И нет никакой нужды идти на жертвы — а потом страдать, тихо ненавидя свою работу… как Северус. И вообще — он имеет право на своё личное время! И имеет право использовать его, как пожелает. И его удобство ничуть не менее важно, нежели удобство Уолша. Пусть тот даже и не раз пошёл ему навстречу.

Ойген сел, поднялся и, вернувшись в дом, вошёл в гостиную и спросил:

— Как ты думаешь, чуть больше восьмисот фунтов за три месяца — это ведь не настолько веская причина, чтобы…

— Не настолько, — невежливо перебил его Рабастан, разворачиваясь от экрана.

— Я не хочу, — сказал Ойген, садясь на соседний стул. — Мне надоело постоянно приносить себя по частям в жертву. Я не настолько христианин, — он широко заулыбался. — И мне далеко не двадцать, и я просто не могу черпать силы из воздуха. Уже не могу.

— Я рад, что ты научился, наконец, считать своё печенье, — улыбнулся Рабастан и, сделав ему знак подождать, ушёл на кухню, и вернулся с тарелкой брауни. — Добро пожаловать на тёмную сторону, произнёс он, протягивая ему одну, и они рассмеялись в голос. — Нам вполне хватает денег, как мне кажется. И Уолш точно найдёт выход без тебя. — Рабастан присел на диван.

— Я согласен, — Ойген откусил маленький кусочек печенья и задумчиво прожевал его. — Просто… я привык уже, наверное, хвататься за любую работу.

— И считать, что мир без тебя рухнет, — незло усмехнулся Рабастан. — Я тоже был когда-то убеждён в этом. Но вот нас там нет — в том мире — а он наверняка стоит, — он с грустной улыбкой развёл руками.

— Стоит, — эхом повторил Ойген. — И будет стоять уже после нас. — И спросил вдруг, даже не успев сообразить, что задавать подобные вопросы неприлично: — Асти, а ты кому-нибудь что-нибудь завещал? Тогда?

— Мы с Руди завещание составили сразу после того, как чернила подсохли на документах о нашем помиловании, — ответил Рабастан спокойно. — Помнишь, как Яксли едва не хватил удар, пока он доказывал Лорду, что с нашим законодательством помиловать можно хоть Гриндевальда, но оправдательные процессы затянутся на года… Не важно… Главное, что мы были свободны, и Руди… Руди в отношении документов всегда очень строг. Я расписался везде, где надо, но особенно не вникал. А из того, что лично мне принадлежит, у меня были исключительно мои картины, и мне не хотелось завещать их кому-то конкретному. Так что я включил их в, — он хмыкнул, — общедомовое имущество. А уже, там в тюрьме… тогда просто сделал два крупных пожертвования: на восстановление Хогвартса и ещё Мунго. К чему золоту просто лежать в сейфе?

— На восстановление Хогвартса? В Мунго? — растерянно переспросил Ойген.

— Ну да, — Рабастан слегка пожал плечами.

— А… я ведь не подумал, что так можно было, — признался Ойген, почувствовав себя дураком.

— Я просто спросил об этом у Шеклболта, — склонил голову на плечо Рабастан. — В конце концов, я тоже имею право распоряжаться содержимым семейного сейфа. Я спросил сначала, что там с Хогвартсом… мне просто хотелось знать.

— И… что? — тихо-тихо спросил Ойген.

— Большую часть разрушенного они отстроили, — мягко отвечал Рабастан. — Хотя, конечно, некоторые вещи всё ещё восстанавливают. Знаешь, досталось даже библиотеке… Не грусти, — попросил он, похлопав его по плечу.

— Мне обидно, — признался Ойген. — Такая простая и очевидная мысль …

— Остаётся лишь разбогатеть и завещать всё нажитое тяжким трудом нашей школе, — Рабастан засмеялся. — И пусть они там думаю, как это всё реализовывать.

— Жаль только, мы этого уже и не узнаем, — улыбнулся Ойген в ответ.

— А как ты думаешь, — задумчиво спросил Рабастан, — что они будут делать с нашими телами перед тем, как передадут родственниками? Помнишь, там в контракте был не слишком приятный пункт?

— Не знаю и знать не хочу, — поёжился Ойген. — Мне точно будет уже все равно. По крайней мере, нас не похоронят на территории Азкабана, и это уже здорово.

— Я требую надгробную речь и торжественную кремацию! — пафосно воскликнул Рабастан — и они снова рассмеялись, уже вместе.

С принятием решения у Ойгена словно камень свалился с плеч — и на работу он пришёл в прекрасном настроении, и просиял при виде сидящей за стойкой Эмили.

— Ты здесь теперь? — спросил он, подходя к ней и церемонно целуя ей руку.

— Ты мой должник! — она с шутливым упрёком указала ему пальцем в грудь. — Ты обещал мне фото в свитере. И так и не пришёл. И даже не прислал ничего.

— Я завтра принесу! — воскликнул Ойген, прижимая к груди руки. — Свитер — и ты меня в нём будешь снимать, сколько и как захочешь. Или не завтра, а когда у тебя следующая смена?

Она указала на монитор, и Ойген пробежался глазами по новой сетке.

— Ну смотри, — Эмили вновь погрозила пальцем и добавила уже мягче: — Тебя там Джозеф ждёт, наверху. Иди, — она махнула рукой и даже подтолкнула его. — Мне осталось довязать три ряда.

— Спасибо, — улыбнулся Ойген — и почти что побежал наверх.

Джозеф возился в их офисе со щитком, что-то там переключая — и, увидев Ойгена, сказал:

— Ты знаешь, я пока, пожалуй, отложу поездку к родне. Если ещё и я уеду, будет совсем лихо.

— Ты уверен? — спросил Ойген. В комнате было душно — вероятно, из-за плотно закрывающей оконный проём плёнки, и он подумал, что, пожалуй, можно было бы и отогнуть один из углов. Главное — не забыть потом закрыть обратно.

— Да, — Джозеф выглядел как человек, внезапно получивший отсрочку для исполнения домашнего задания. Пожалуй, Ойген понимал его: у некоторых бывает отчим, у других — мачеха, а Джозефу не повезло иметь обоих одновременно. И Ойген ясно видел, что из них двоих Джозеф откровенно предпочитает своего кота. Но лезть в его семейные дела Ойген, разумеется, не полагал возможным — хотя ему, конечно, было любопытно, к тому же к семье отца прилагалась ещё «бабуля», говоря о которой, Джозеф всегда вздыхал. — Я тут как раз прикидывал, как раскидать его работу, — Джозеф вопросительно глянул на Ойгена, и когда тот кивнул, продолжил, дирижируя себе отвёрткой: — Вот смотри, давай начнём с Росса…

Ойген слушал, достав из рюкзака новенький органайзер, и согласно и кивал, сверяясь с собственными пометками — и думал, что, по идее, им бы нужно было взять кого-то ещё… может быть, ищущего работу на лето студента — но всё внутри него сопротивлялось такому, оставлявшему привкус предательства на языке решению. Неужто же они не справятся? Пока втроём? Ведь справлялись же…