Изгои (джен)

Ойген не слышал, как и когда в ванную вошёл Рабастан, и ощутил его присутствие лишь когда понял, что его кто-то умывает.

— Прости, дверь была неплотно прикрыта, — негромко проговорил Рабастан, поймав его взгляд.

— Да, извини, — Ойген встряхнулся и невольно сморщился от тут же мстительно напомнившей о себе притихшей было боли. — Я как-то…

— Я напугал тебя, — Рабастан протянул ему полотенце и сел на опущенную крышку унитаза.

— Да, — спорить было глупо, да и не хотелось. — У тебя было такое лицо… Я… — Ойген качнул головой и, опять поморщившись, потёр затылок. — У нас есть же обезболивающее? Парацетамол какой-нибудь… ну, или аспирин?

— Есть в аптечке, — Рабастан смотрел на него так тревожно, что Ойген заставил себя улыбнуться:

— Я просто психанул — и голова болит теперь. Да всё в порядке.

— Нам обоим лучше лечь и полежать, — сказал Рабастан. — Идём. Под вентилятор. Какое у меня было лицо? — спросил он, едва вставая.

— Пустое, — Ойген вздохнул шумно и повёл плечами. — Я такое… уже видел. Было жутко. Как-то после этого мне было не до нашей квартиры. Ну и Бенсон… Хотя с Уолшем мы бы, я боюсь, не рассчитались до конца наших дней.

— Я сидел там, знаешь, — Рабастан снова сел на крышку, — смотрел на Бенсона и думал, что сегодня едва его не убил. Глупо. Случайно. Просто потому что закрутился и забыл. А заодно почти уничтожил всё, что мы… ты достиг.

— Мы, — возразил Ойген.

— Ты, — повторил Рабастан. — И всё это вот так… одним щелчком. Верней, — он криво усмехнулся, — наоборот. Отсутствием щелчка. Перечеркнуть всё. Себе, тебе… соседям. Вот так вернуться домой — а дома нет… или он весело полыхает… Ойген, ты помнишь, как выглядят выгорающие изнутри дома?

— Но ничего же не случилось, — беспомощно проговорил Ойген, потянувшись к нему и сжав его плечо.

— Но могло, — Рабастан накрыл его руку своей и стиснул запястье. — Интересно, на сколько лет вперёд я вычерпал сегодня днём свою удачу, — негромко проговорил он — и, поглядев на Ойгена, спросил… и, кажется, не в первый раз: — Ты как?

— Нормально, — отозвался Ойген.

Он почти не лгал: боль в висках начала немного утихать — зато задёргала прокушенная губа, и Ойген, отпустив плечо Рабастана, наконец, поднялся, чтобы осмотреть её.

— Извини, — виновато сказал Рабастан, и Ойген отмахнулся:

— Да я сам — с испуга. А прилично… — сказал он, оттянув губу и разглядывая отражение в зеркале. — Надо чем-нибудь обработать, — кровь остановилась, но ранка выглядела неприятно. Раньше он бы мог залечить её одним движением — но вот что с этим магглы делают? У них же есть… что-то. Он точно знал, но мысли путались и прыгали, и в этом хаосе он никак не мог поймать нужную.

— Точно. Да. Сейчас, — Рабастан ушёл куда-то, и вернулся спустя какое-то время со стаканом какой-то жёлтой жидкости. — Ромашка, — сказал он, протягивая стакан Ойгену — и тот оказался тёплым. — Я разбавил, чтобы было не горячо. Прополощи получше. Я почти спасся этим от стоматолога... А потом успокоил десну.

— Интересно, а на магглов действует настойка бадьяна? — спросил Ойген, послушно набирая в рот горьковатый отвар.

— Не знаю, — Рабастан опять присел на унитаз. — Можно почитать — но это же трава. Возможно, действует, но не так… волшебно. Ромашка же работает.

— Угу, — Ойген сплюнул. — Вообще, надо бы пересмотреть нашу аптечку…

Пока он полоскал рот, Рабастан ушёл куда-то, и вернулся со стаканом и таблеткой.

— Спасибо, — Ойген проглотил таблетку и осушил стакан. — А ты? Ты как? — опять спросил он, и Рабастан покачал головой:

— Не знаю. Наверное, вечером тоже нужно будет прополоскать — я заварю тебе и оставлю на столе на кухне, — Рабастан очень старался держаться, как обычно, но выглядел потерянным и словно бы цеплялся за все эти простые бытовые вещи — и Ойген очень понимал его и старательно делал вид, что ничего не замечает.

А значит, они точно не отправятся сейчас вздремнуть. Хотя у Ойгена от слабости снова мелко дрожали руки, неприятно ныло в ногах, раскалывалась голова. И мутило. Но нет — им нужно как-то успокоиться, прийти в себя… а ему потом ещё идти работать. Причём довольно скоро.

— Спасибо, — сказал он, ставя опустевший, наконец, стакан на край раковины. — Давай скажем, что нам с тобой сегодня просто очень повезло? — предложил он.

— Ойген, — Рабастан, помолчав, положил руку ему на плечо, и в зеркале отразилось и его лицо, такое же, а то и ещё более бледное. — Идём действительно полежим немного?

— Идём, да, — спорить с Рабастаном Ойген сейчас совершенно не хотел — и, сказать по правде, сам больше всего на свете сейчас хотел отдохнуть и подремать хотя бы час.

На выходе из ванной их встретил нервный и возбуждённый Бенсон, и они втроём дошли до спальни, однако, когда тот запрыгнул в центр кровати, Рабастан неожиданно строгим голосом произнёс:

— Это кто?! — и Бенсон, изобразив невинность на морде, тут же спрыгнул и улёгся на ковре у открытой стеклянной двери, следя за каждым их движеньем.

— А может, пустим сейчас? — спросил Ойген, садясь на край кровати. — Один раз? Просто в ноги?

— Нет, нельзя, — возразил Рабастан, и Ойген не стал спорить — хотя ему и очень хотелось сейчас почувствовать рядом такого живого и тёплого Бенсона, который, полежав немного, перевалился на бок и устроил голову на пороге. — Его потом не выгонишь, и не объяснишь, почему мы вновь к нему так жестоки, — уже мягче проговорил Рабастан, выходя в гостиную за вентилятором и ставя его перед кроватью.

Прежде, чем вытянуться на кровати, Ойген вынул телефон и поставил будильник на половину четвёртого. И удивился. Всего-то без двадцати три… а ведь ему казалось, что прошло не меньше двух часов.

Они легли — не раздеваясь и не расстилая постель, и Ойген разве что избавился от носков, подставил под вентилятор босые ступни — и едва он закрыл глаза, начиная проваливаться в сон и слушая, как умиротворяюще стрекочет в саду саранча, и ловя доносящиеся до него умиротворяющие звуки сонной и тихой улицы, как Рабастан спросил:

— Ойген, прости что говорю о таком. Ты слышал о родных Марка?

— Да, — Ойген слегка удивлённо замер. Откуда Рабастану было об этом знать? Хотя они общались, разумеется, но… — Ты знаешь, что с ними случилось? — спросил он. — Я только слышал, что был газ. Но что…

— Утечка. Несколько лет назад, — голос Рабастана прозвучал напряжено. — Случайность, понимаешь? — Ойген почувствовал, как он дёрнул плечом. — Пожар, взрыв, утечка — не важно. Просто кто-то оказался менее удачлив, чем я. И все остальные жильцы нашего дома.

— Может быть, — Ойген ощутил себя до ужаса беспомощным в этот момент: что он мог сказать? Он сам холодел от мысли, чем всё могло кончиться — но пока что его всё равно куда больше пугало состояние Рабастана. И хотя он понимал, что это неправильно, и возможная, чудом миновавшая их гибель всех соседей и Бенсона куда ужаснее, Ойген ничего с этим ощущением не мог поделать. — Асти, люди иногда делают ужасные ошибки. Ни ты, ни я — уверен — ничего такого больше не допустим.

— Ты совсем не злишься на меня, — негромко проговорил Рабастан, внимательно его разглядывая — словно бы пытался понять или увидеть что-то. — Я, пожалуй бы, хотел меня убить на твоём месте.

— Наверняка нет, — уверенно ответил Ойген. — Конечно, это была бы катастрофа… но нет — точно не убить. Мне же нужно было бы потом злиться на кого-нибудь, — он улыбнулся.

Рабастан не ответил, и Ойген, повозившись, сам не заметил, как провалился в сон. Но поспать в своё удовольствие ему не дали — разбудил его даже не будильник, а звонок Нэда Росса, интересовавшегося, что там с личным кабинетом.

— Мы закончили, — ответил Ойген, и даже не соврал. — Тестируем сейчас — я собирался позвонить вам в понедельник.

— Давайте во вторник встретимся, — предложил тот. — Если у вас всё будет готово.

— Будет, — Ойген в самом деле собирался в понедельник позвонить ему. — Во сколько вам удобней?

— В десять, — тут же сказал Росс.

Как ни странно, этот разговор Ойгена встряхнул — и он, поглядев на крепко спящего Рабастана и дремлющего Бенсона, тихонько встал и буквально на цыпочках ушёл в гостиную, притворив за собой дверь. Бенсон лениво приподнял веки и, проследив за ним сонным взглядом, продолжил дремать.

Было почти три — Ойгену стоило переодеться и поесть, пусть он и не ощущал голода. Только жажду. Зато голова почти прошла, а слабость он переживёт.

На полу кухни по-прежнему лежали так и не разобранные пакеты из Теско — и в раковине недоеденное Бенсоном филе. Его-то Ойген и пожарил себе на обед, вымыв и нарезав на тонкие полоски и добавив кабачков и помидоров. Пока всё это тушилось, Ойген убрал оставшиеся продукты в холодильник — и только потом сообразил, что ничего не приготовил Рабастану. Впрочем, мяса с овощами получилось много — Ойген положил себе лишь половину и сделал ещё пару сэндвичей с сыром и ветчиной.

Уже уходя на работу, он ещё раз проверил плиту, затем заглянул в спальню, посмотрел на так и спавших Рабастана с Бенсоном, и зачем-то даже написал записку: «Ушёл на работу» и оставил её на своей подушке.

Ойген шёл по улице — и думал, что ему повезло, что сегодня воскресенье, и, скорей всего, его не увидят Энн и Джозеф… и Марк тоже не увидит. Только посетители. Сейчас у него точно не было сил отшучиваться, объясняясь по поводу неприятно ноющей губы — а правду… правду он не скажет — некоторые вещи не касаются никого, кроме непосредственных участников.

Но если от вопросов своих молодых друзей он был избавлен, то от сочувствия посетительниц спрятаться ему было некуда — и всё же это было проще. С чужими всегда проще…

Хотя… проще ли? Ему уже давно пора было научиться видеть и замечать хотя бы очевидные вещи — сколько раз он вновь и вновь будет наступать на одни и те же грабли? Снова и снова упускать важное в жизни близких? Вот даже Рабастан, как оказалось, знал о Марке больше — и узнал об этом куда раньше Ойгена. Это было даже несколько обидно. И обижался Ойген прежде всего на себя: да, он больше не эмпат, не менталист. Он не способен проникнуть к кому-то в голову, или просто ощутить чужие желания — но ведь это и не нужно. Узнавать людей возможно и без этого… он ведь всегда умел и умеет. И Асти тоже. И тот это делает — а он? Сколько ещё он будет закрываться, сожалея о том, чего у него больше нет? Нет, дело не в том, что он не видит — может быть просто не хочет смотреть? Может быть, не замечает того, что у него под носом? Вот как с Марком… Что он вообще знает о каждом из них? Нет, возразил Ойген себе самому, он снова зациклился на себе. Джозеф, кажется, лишь с ним и был откровенен… может, даже откровенней, чем другие. В какой-то момент тот даже признался, что ощущает себя одной сплошною чужой ошибкой. Отец, вспоминающий о том, что он еврей, лишь по большим еврейским праздникам, мать — верующая англиканка. И их единственный сын, зависший нынче между их новых семей. Но Ойген теперь не был уверен, что услышал и понял всё… а Энн?

Он до сих пор не то чтобы не понимал, нет, но всё же слишком уж упрощал для себя самого что, то что у неё было с Филом. Влюблённость — да, но ведь видел там и другое. И всё же не хотел верить в них… Насколько же это задевало на самом деле Энн, подпитывая её неуверенность? Ох. Слишком сложно. Сейчас.

Ойгену так хотелось спать, что он буквально клевал носом, а глаза так просто сами закрывались. Кажется, даже полтора года назад, когда он был курьером и успевал не только заботиться о Рабастане, но ещё и вечером ходить в интернет-кафе, он не чувствовал себя таким измотанным. Кофе Ойген пить сейчас боялся — хотя голова у него почти прошла, виски всё же слабо, но противно ныли, и затылок был тяжёлым, словно бы в него засунули свинцовую пластину. А чай совсем не помогал… зато ему хотя бы жарко не было, совсем — он даже мёрз, жалея, что у него здесь нет хотя бы рубашки с длинным рукавом.

— Эй, ты живой? — услышал Ойген — и, вздрогнув, понял, что, кажется, всё же задремал.

— Живой, но сонный, — улыбнулся он Джозефу. — А ты что в воскресенье тут?

— Ойген, ты, часом, не заболел? — спросил тот, внимательно его разглядывая.

— Чуть-чуть, — признался Ойген. — И безумно спать хочу. Так что тебя сегодня занесло в наши пенаты воскресным вечером?

— Доделать кое-что хотел, — Джозеф явно о чём-то думал. — Слушай, иди-ка ты домой, а, — сказал он решительно. — Я всё равно хотел тебя попросить меня пустить часа на два… ну, где два — там и четыре. Иди, серьёзно.

— Знаешь, а я даже соглашусь, — сказал Ойген с признательностью. — Мне бы просто выспаться. Выходит, ты за меня, по сути, смену отсидишь — если считать вчерашнее. Я тебе отдам…

— Пошёл ты… — буркнул Джозеф, — домой.

— Пойду, — Ойген улыбнулся. — Спасибо тебе. Правда, я… спасибо. А что случилось у тебя? — спросил он, поднимаясь и внимательно глядя на Джозефа.

— Да не то что, — он нервно шмыгнул носом и потёр его кончик. — У меня тут просто… я же говорил, да, что на той неделе моя бабуля приедет в Лондон?

— Говорил, — стоять было немного легче — хотя Ойгену казалось, что он мог бы заснуть и так. — В четверг, кажется?

— Ну да, — Джозеф вздохнул. — И она хочет посмотреть, где я работаю.

— И у нас четыре дня, чтобы превратить Лимбус в солидную контору? — улыбнулся Ойген.

— Ну, не то чтобы… но просто… она так обо мне… будем считать, что переживает, — он опять потёр кончик носа.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал Ойген. — Но вообще короля играет свита — и мы ей тебя сыграем, — пообещал он и, подмигнув, добавил: — Я умею. Но это после — а сейчас я в самом деле бы пошёл домой, — он потёр глаза. — Ты просто невероятно кстати. Я тут сидел и спал.

Он помнил разговоры с Джозефом о его семье и, отдельно, бабушке — и о том, как тот страдал, что недостаточно хорош для неё. Всегда. Что бы ни сделал. Кажется, с самого его рождения, потому что отец не женился на приличной еврейской девушке. Но при этом она постоянно пыталась узнать, чем живёт её внук, и диктовать, что же для него будет лучше, и вздыхала, какой он пример подаёт своим младшим. Ойген пытался объяснить Джозефу, что это тоже в какой-то мере способ выражения любви, и что на самом деле она им гордится. Но никогда и никому не скажет. Ни за что. Но вряд ли Джозефу стало от этого легче.

— Ты точно в порядке? — спросил Джозеф, и Ойген ему снова улыбнулся:

— Я отлично. Теперь особенно. До завтра! Да, кстати, — спохватился он. — Росс звонил. Мы поправили последние замечания по личному кабинету?

— Да, всё готово. Я как раз хотел тебе сказать, что его можно сдавать.

— Мы договорились с ним на вторник. Пойдёшь со мной?

— А можно я побуду за сценой? — страдальчески попросил Джозеф. — Ты же сам всё можешь показать. Хочешь — завтра потестируем вместе…

— Можно, — тут же согласился Ойген. — Съезжу и съем его сэндвичи сам, не волнуйся. И Джозеф, спасибо тебе, — он протянул ему руку.

— Ты точно в порядке? — спросил Джозеф встревоженно. — Ты ледяной.

— Устал, — отмахнулся Ойген. — Правда, всё отлично. Увидимся завтра.

Ему и вправду было холодно — настолько, что по дороге домой Ойген мечтал о горячем душе… и тарелке супа, потому что чай в него уже просто не лез.