Изгои (джен)

В окнах их квартиры горел свет — а значит, Рабастан и с Бенсоном уже вернулись и ещё не спали. А ведь этого могло и не быть, чётко и ясно осознал Ойген. Сегодня, сейчас ему просто не к кому было бы возвращаться. Лишь потому что так просто случилось — и никто в этом не виноват. Винить Рабастана он не мог — каждый может ошибиться и о чём-то забыть. Почему в этих плитах нет какой-нибудь системы, что прекращала бы подачу газа, когда потухает пламя? Пусть и не мгновенно, но, скажем, через минуту. Или три. Или, может, такие есть? Их плите уже довольно много лет — возможно, в новые сейчас уже встраивают что-то такое? Или вот, к примеру, датчик газа. И дыма! Надо бы его, кстати, поставить.

Бенсон уже ждал возле двери и счастливо запрыгал вокруг, виляя хвостом, а затем и поставил лапы на плечи Ойгену, громко оповещая мир о своей радости.

— Что случилось? — спросил Рабастан, выходя из кухни. — Ойген, почему ты дома?

— Меня Джозеф подменил, — видеть Рабастана просто стоящим тут и задающим обычные вопросы, и выглядящим вполне обычно, пусть и немного помятым, как это бывает к вечеру после того, как забудешься днём тяжёлым и душным сном, было до того здорово, что Ойген рассмеялся. — Ему что-то там нужно сделать — он заехал на пару часов, но посмотрел на меня и велел отправляться домой. И я пошёл. Что, скажи, я правда так ужасно выгляжу? — спросил он, отодвигая лижущего его лицо Бенсона.

— Бенсон, фу, — сказал Рабастан, и тот послушно опустился на пол. — Ты бледный, — он пристально посмотрел на Ойгена. — Тебе нехорошо?

— Сам выглядишь ненамного лучше. Я дико хочу спать, — признался Ойген, опускаясь на корточки и обнимая тут же снова поставившего ему на плечи передние лапы Бенсона. — И в горячий душ. Да, звучит странно, но я до смерти замёрз.

— Хочешь куриного бульона? — предложил вдруг Рабастан, присаживаясь рядом и трепля Бенсона по спине. — Я, когда проснулся, поймал себя на том, что хочу чего-нибудь… такого.

— Да! — Ойген взял собачью морду в ладони и шутливо чмокнул его в мокрый нос.

— Бенсон! — воскликнули они в унисон, когда тот от наплыва чувств, издавая счастливые звуки, едва не опрокинул Ойгена, в последний момент успевшего всё же опереться на колено.

— Иди сюда, — смеясь, обхватил его Ойген за шею и попросил Рабастана: — Не ругай его. Смотри, как он радуется: мне кажется, у него сейчас оторвётся хвост.

— Он мокрый, — заметил Рабастан, и Ойген с некоторым удивлением понял, что даже не заметил этого. — И ты в душ хотел, — он поднялся.

Ойген последовал его примеру, и едва он встал, Бенсон попытался спрятаться у него между ног.

— И спать… ох. Бенсон, ты меня сегодня всё же уронишь! — воскликнул Ойген, пытаясь устоять на ногах, в которых Бенсон прямо-таки стремился запутаться. — Да. И бульон… ты знаешь — я сейчас шёл домой и мечтал о тарелке супа, — признался он. — Я сегодня выпил столько чая, что в меня он больше не влезает.

Ойген отправился в душ — и, греясь под упругими горячими струями, бившими ему прямо в лицо, с ностальгией вспоминал ванную комнату в апартаментах Крэйга. Когда-нибудь… когда-нибудь у них будет такая. Правда, сейчас он сам не слишком в это верил — но ведь можно просто помечтать? Ну, если не о роскошной ванной комнате и пентхаусе, то хотя бы о том, что однажды им не нужно будет считать литры утекающей в никуда воды.

Когда Ойген уже вытирался, жалея, что не сообразил сразу захватить с собой халат, в дверь негромко постучали, и Рабастан, приоткрыв её, протянул ему желанный предмет гардероба. А на кухне Ойгена уже ждала тарелка… не бульона нет, а самого настоящего супа — горячей куриной лапши.

— Асти! — растроганно воскликнул Ойген. — Ты… ты просто…

— Это было просто, да, — ответил тот, садясь за стол. — Я уже ел, и просто посижу с тобой, если не возражаешь.

— Нет, конечно. Это восхитительно, — Ойген с шумом втянул в себя воздух, принюхиваясь к аромату. — Асти, тебе сейчас правда лучше?

— Правда. Это было действительно страшно, и я всё ещё слегка не в себе, — сказал Рабастан, когда Ойген, опустошив тарелку наполовину, начал есть медленнее. — И тебя напугал. И неизвестно ещё, кто из нас сильней испугался.

— Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять, в чём измеряется испуг, — улыбнулся Ойген. Он, наконец, согрелся, и ему было хорошо — и даже усталость казалась не мучительной, а уже скорей сладкой.

— В незакрытых газовых конфорках, — усмехнулся Рабастан. — Ты предлагал напечатать объявление и повесить на дверь, помнишь?

— Да. Но сегодня я забыл, — Ойген доел суп и блаженно откинулся на спинку стула. — Я завтра распечатаю.

— Ты знаешь, — забирая у его тарелку, сказал Рабастан, — я когда проснулся сегодня и нашёл твою записку, думал — как ты смог тогда? Нет, даже не физически, — он достал две чашки. — Душевно. Вот так изо дня в день общаться с почти что трупом. И каждый раз, возвращаясь домой, не знать, не стану ли я, наконец, им окончательно.

— Не знаю, — пожал плечами Ойген. — Я тогда об этом не задумывался.

— Не думаю, что смог бы, — Рабастан поставил чашки на стол, придвинув одну Ойгену.

Тот сел и, принюхавшись, спросил:

— Это что, мята? Асти, ну ты, конечно, не пожалел… Хотя в качестве лекарства он даже ничего, в общем-то, — решил он. — Но я бы уже не назвал это чаем. Отвар. Прекрасное же слово для… этого.

— Целительный, — фыркнул Рабастан, и они рассмеялись.

Этот вкус напомнил Ойгену то, что они пили в последний год в Азкабане. Может, в самом деле тот состав был не таким уж и простым? Хотя кому бы нужно было там о них заботиться?

Рабастан помыл посуду, и они легли: люди на кровать, а Бенсон — к приоткрытой стеклянной двери, откуда приятно тянуло свежестью, и на которую он тихо-тихо рычал.

— Почему он рычит? — спросил Ойген, не открывая глаз.

— Полагаю, на балконе над нами гуляет наш сосед-терьер, — отозвался Рабастан. — У них непростые отношения.

— У них уже есть отношения? — рассмеялся Ойген.

— У собак это просто, — неслышно усмехнулся Рабастан. И, помолчав, добавил: — Я звонил доктору Куперу. Мы встречаемся с ним в эту среду…

Стоило Рабастану затронуть эту тему, как сон с Ойгена слетел, как не бывало.

— Асти, ты снова хочешь начать пить таблетки? — осторожно спросил он, поворачиваясь к нему, очень стараясь скрыть охватившее его беспокойство.

— Не знаю, — помолчав, ответил Рабастан. — Пока мы решили попробовать травяной чай. Ну знаешь, мята, чабрец, душица, валериана, пустырник… У нас сегодня вышла долгая сессия. И мне, наверное, нужно всё это просто внутри себя пережить. Смешно. Знаешь, почему я забыл об этой сковороде?

— Тебя что-то отвлекло, ты говорил, — аккуратно ответил Ойген.

— Я понял, как закончить серию, — сказал Рабастан. — Вдруг увидел, наконец, финал, со всей раскадровкой, но мне не хватало образов. Я собрался и просто поехал в Тейт — я помнил, что там есть то, что мне нужно. И обо всём забыл.

— Ты просто увлёкся, — мягко проговорил Ойген, стараясь никак, совсем никак не реагировать на это «серию». — Со всеми так бывает.

— Ты знаешь, — Рабастан пошевелился, и Бенсон тут же перестал рычать — и, хотя Ойген его не увидел бы, даже если бы открыл глаза, он точно знал, что куда и как тот сейчас смотрит, — это одна из вещей, над которыми я до сих пор работаю. Ойген, мне нельзя чересчур увлекаться. Почти все мои проблемы начинались как раз с этого «я слишком увлёкся». Мы говорили об этом с доктором. Я погружаюсь чересчур глубоко. Даже с Лордом. Я слишком хотел доказать, что сам могу принимать решения за себя, что достоин и метки… и, увлёкшись, перестал многое замечать, — в его голосе прозвучала горечь. — Я слишком этим горел, чтобы просто переключиться на что-то ещё. Как перестал замечать, что меня окружало, зациклившись на себе, когда нас… Прости. Я всё ещё не знаю, что с этим можно сделать…

— Но нельзя же жить, не увлекаясь! — возразил Ойген, отрывая глаза и поворачиваясь к лежащему на спине Рабастану. — Асти, это же не жизнь — так нельзя! Тем более…

— Не то чтобы не увлекаясь, — возразил тот. — Но нужно как-то научиться это контролировать. Не то однажды это вновь кончится фатально. Ты хотел бы, чтоб я нас взорвал?

— Не особенно, — улыбнулся Ойген.

— Причём от моих… увлечений всегда страдали прежде всего окружающие, — продолжил Рабастан с горечью. — От самых близких, как Руди, до случайных людей. Меня же как-то обходило… и теперь снова могло бы. Погиб бы Бенсон, наши соседи, ты лишился бы просто всего — а я, наверно, впал бы в ступор, и тебе пришлось бы начинать со мной сначала. Или бы за нами пришли. Здорово, да? — голос Рабастана звучал язвительно и зло. — Я так жил всегда. Всю жизнь. Все всегда платили по моим счетам — кроме меня. И я эгоист, конечно, но даже на мой взгляд это слишком.

— Асти, слушай, — Ойген приподнялся на локте. — Ты ничего не сделал. Ты забыл, да — но такое происходит каждый день! И с кем угодно. Я бы тоже испугался, очень, но ведь это же не значит, что…

— Я никогда не думал о других. И о последствиях своих поступков тоже, — продолжал Рабастан, словно его не услышав. — Я всегда знал: если что, есть Руди, и он всё исправит. Но теперь я старший и, — он поглядел Ойгену в глаза и сказал: — Я думаю, мне тоже пришло время научиться.

— Ты сварил мне суп, — мягко проговорил Ойген. — Пока я мылся. Просто потому что я сказал, что хочу этого. И принёс халат.

— И помыл посуду, — рассмеялся Рабастан. — С мелочами проще. Ты думаешь, это приличное начало?

— Скажи, — заулыбался Ойген, — а что за серию ты завершал? Про утконоса?

— Про принцессу, — ответил Рабастан — и, закрыв глаза, демонстративно отвернулся. — Спокойной ночи, — сказал он, добавив: — Бенсон, спать. — Тот недовольно заворчал, к чему-то прислушиваясь и улёгся удобнее, не спуская глаз с тёмного сада.

— Ну… спокойной, — довольно сказал Ойген, вновь ложась и закрывая глаза. И уже засыпая, на самой грани сна и яви, он подумал, что не хочет отдавать Бенсона.

Проснулся Ойген около десяти, отдохнувший и очень голодный. Возможно, ему показалось, но в комнате было не так жарко, как в последние дни — и Ойген, поднявшись, натянул шорты и потягиваясь, отправился завтракать, мельком заглянув в гостиную и обнаружив там сидящего за компьютером Рабастана. Бенсон лежал у его ног, и сейчас Рабастан, не глядя, зарылся рукой в волнистую шерсть и чесал его за ушами, пока тот блаженно жмурился.

К завтраку Ойген сделал себе тосты с сыром — переложив со сковороды на тарелку бекон и яичницу, он отвлёкся на внезапный звонок, а когда, договорив, повернулся, чтобы поставить её на стол, он обнаружил, что от них остались лишь крошки.

— Бенсон! — возмущённо воскликнул и, выйдя в коридор, обнаружил того лежащим на своей лежанке и доедающим второй тост. — Асти! Он сожрал мои тосты!

— А зачем ты поставил тарелку с краю? — откликнулся Рабастан.

— Тебе не стыдно? — Ойген присел на корточки перед Бенсоном — и рассмеялся. — Не стыдно. Вижу. Мне не жалко тостов, но ведь Асти будет ругаться, — прошептал он, и

Рабастан крикнул:

— Буду! Сколько раз я тебе говорил не оставлять еду на краю стола?

— Много! — признал Ойген — и, потрепав расправившегося с тостами Бенсона по довольной морде, ушёл завтракать.

Уходить из дома Ойгену отчаянно не хотелось, и после завтрака он устроился на диване с ноутбуком, и они с Джозефом принялись за последнее тестирование личного кабинета Росса. Ближе к полудню Рабастан вдруг предложил сходить за мороженым, и, едва он вышел за дверь, дремавший в саду под шиповником Бенсон проснулся и уселся рядом с Ойгеном, вопросительно положив лапу на диван и буквально заглянув ему в душу своими тёмными, полными искренности глазами. Почти такими же чёрными, как у самого Ойгена. И такими же невинными и умоляющими, когда это надо.

— Ты же знаешь, что тебе сюда нельзя, — без особой уверенности ответил Ойген. Перед этим взглядом он был совершенно бессилен. Бенсон издал долгий скулящий звук и поскрёб диван лапой. — Ну правда нельзя, — Джозеф попросил сделать паузу, пообещав вернуться «как только опять всё починит — может, через полчаса», и Ойген, сочтя это знаком, похлопал по дивану ладонью, предупредив: — Но как только Асти вернётся, ты сразу уйдёшь. А ему мы не скажем. Да?

Бенсон был полностью с ним согласен — и Ойген, отставив ноутбук, включил телевизор и, попереключав каналы, остановился на каком-то детективе. Мог он просто посмотреть телевизор, в конце-то концов? Он сто лет этого не делал!

А потом как-то само собой во время рекламы Ойген ненадолго отошёл к холодильнику и вернулся с восхитительно холодным яблоком для себя и морковкой для Бенсона, и кино стало вдруг ещё увлекательнее...

— Та-а-ак, — грозный голос Рабастана заставил их обоих буквально подпрыгнуть. — Это кто тут?! Бенсон! Ну-ка место! Ойген! — сказал он тем же суровым тоном, и Ойген, сделав испуганные глаза, прижал к себе Бенсона и сказал, защищаясь:

— Это морковка! Ты говорил, ему можно!

Бенсон, повернувшись, принялся вдруг вылизывать ему лицо, и сохранить хоть сколько-нибудь виноватый вид у Ойгена, конечно, не вышло.

— Можно, — вздохнул Рабастан. — Зачем ты пустил его на диван?

— Мы смотрим фильм! — Ойген сунул ещё кусочек моркови Бенсону. — Ему же на полу неудобно!

— Ну да, — Рабастан усмехнулся. — А почему вдруг морковь? Там есть огурцы.

— Он захотел, и мне захотелось тоже, — ответил Ойген, глядя положившего ему на плечо голову Бенсона, и стряхивая с дивана мелкие предательские рыжие кусочки в слюнях.

— Ойген, — помолчав, спросил Рабастан, и Ойген заметил, что его губы слегка подрагивают, — а почему ты решил, что он хочет моркови?

— Разве по нему не видно? — удивился Ойген и потрепал радостно откликнувшегося на это Бенсона по шее. — Да? Кто хочет морковку? — он протянул ему свою половинку, которую грыз. — Хороший пёс! Хороший.

Бенсон, похрустев и вновь насорив на диван кинулся облизывать его лицо Ойгену, а Рабастан заметил:

— Пёс-то да… а вот ты его опять портишь. Плохой Ойген. Ты не заслужил сегодня своё мороженое.

— Вот и ешь его в одиночестве, — засмеялся Ойген. — А мы с Бенсоном будем есть морковь! А какое ты нам принёс?

— Апельсиновый сорбет и мятное с шоколадом, — ответил Рабастан. — Жарко. Ну, идёшь? — спросил он, и Ойген, поглядев на него из-за лохматой головы Бенсона, увидел на его губах тёплую и снисходительную улыбку.