Изгои (джен)

Ойген стоял на набережной и смотрел на плывущих по Темзе лебедей. В последний раз таким счастливым он чувствовал себя сразу после выхода из Азкабана — те первые часы, когда он ни о чём, кроме вновь обретённой неожиданно свободы, просто не мог думать. И сейчас он ощущал почти такую же эйфорию — теперь, когда в его внутреннем кармане лежало полсотни фунтов. Его первые заработанные в интернете деньги. Скромный заработок — но, во-первых, этой суммы должно было хватить на одно хорошее лекарство, и ещё даже останется, а во-вторых, это был лишь первый шаг. Ойген знал, что сможет лучше, знал, что будет делать дальше… у него получится. Вот теперь он был уверен, что сумеет выбраться и сам, и Рабастана вытащить — и лет через… нет, он не хотел закладываться, чтобы после не расстраиваться. Будет так, как будет.

До начала очередной смены было ещё часов шесть, и Мальсибер, немного погуляв по набережной, отправился на рынок. Он прекрасно понимал, насколько глупо тратить деньги таким образом, но ему очень хотелось хоть на несколько минут почувствовать себя если не богатым, то, по крайней мере, не нищим. И потом, он вовсе и не собирался шиковать.

Домой Ойген вернулся около полудня, неся в рюкзаке немного сыра, молоденькой цветной капусты, и зелени, и даже по коробочке клубники и черешни, и ко всему этому ещё три весьма приличных стейка. Ему очень хотелось ещё купить вина, но он удержался: маггловские вина ему почти не были известны, а знакомые итальянские названия пока слишком ощутимо били по кошельку. И потом, ну что за радость ему в одиночку пить? Мэри ничего в вине не понимала и предпочитала пиво, а Рабастану вина нельзя. Да Ойгену и не до этого. Нет, после. Потом. Спешить некуда — теперь у них всё непременно будет.

Голоса в гостиной он услышал ещё от входной двери: было воскресенье, и к Мэри, видимо, пришла подруга. Хелен. Которая Ойгену категорически не нравилась, но, во-первых, это не касалось, с кем там дружит Мэри, а во-вторых…

Чем дальше — тем чаще Ойген задавал себе вопрос, стоило ли ему вообще во всё это ввязываться. Потому что они с Мэри вместе жили только третий месяц, а она уже вела себя словно требовательная и сварливая супруга. Он терпел, почти не возражая и, по сути, пропуская большинство её странных упрёков мимо ушей, но чем дальше, тем это становилось для него сложнее.

Первым камнем преткновения для них предсказуемо оказалась спальня — вернее, привычка Мэри курить сразу после постельных утех. Прежде Ойген это кое-как терпел, но, как и предупреждал, спать в прокуренной комнате ему было тяжело и неприятно — и он уходил, правда, дожидаясь, пока она заснёт. Утром всё, конечно, выяснялось — и если поначалу Мэри просто обижалась, после она начала скандалить.

— Я устала просыпаться в одиночестве! — обиженно и пылко говорила она, стоя прямо перед ним. — Тебя нет ни днём, ни ночью! Мы как будто и не съехались!

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу так спать, — возражал он каждый раз. — И я предупреждал, что, если ты станешь курить в спальне, я буду уходить в другую комнату.

— Я была уверена, что ты привыкнешь! Все же привыкают — все мои подруги, даже если и не курят, терпят! Им нормально!

— Но я не твоя подруга, — говорил он. — Мэри, я и вправду не могу. И мне неприятно, что ты ради меня не можешь сделать даже этого.

— Я мало делаю? Я? Мало?! Я терплю твоё безденежье! — она разгибала пальцы с такой силой, словно бы пыталась их сломать. — Прощаю, что ты всё, что зарабатываешь, тратишь на своего долбанного брата! И что ты проводишь с ним больше времени, чем со мной — а теперь ты и ночуешь с ним! Я даже уже думаю — вы точно братья? Может, вы любовники?

Поначалу он смеялся, однако постепенно эти сцены начали его раздражать. Если бы он сошёлся с этой женщиной по склонности, а не из-за необходимости, то давным-давно ушёл бы, но сейчас позволить себе это он не мог. Так что Ойген говорил себе, что, если посмотреть на ситуацию снаружи, объективно, то всё, что происходит с ним сейчас, абсолютно справедливо: он использует её — она портит ему жизнь. В некотором смысле, это даже гармонично. Порой он даже ловил себя на мысли, что, если бы она вела себя иначе, собственные действия казались бы ему намного менее приемлемыми — он же ведь прекрасно понимал, что поступает непорядочно. Неправильно. Да, закона он не нарушал — но кроме писаных законов, есть другие.

Но, впрочем… как там говорят? Он слишком беден, чтобы быть порядочным. И времени у Рабастана нет. И потом, он ведь не принуждал её. Манипулировал, конечно, но без всякой магии: нельзя воспользоваться тем, чего тебя лишили. Она ведь действительно хотела жить с ним, потому что была влюблена — он это понимал. И искренне старался сделать всё, что мог, чтоб ей с ним было хорошо.

Но он не понимал, почему она так странно себя с ним ведёт. Порой ему казалось, что Мэри просто нравилось с ним ссориться и выставлять себя страдалицей, которую безвинно обижают. Нет, в некотором смысле у неё, конечно, были основания для недовольства — но она ведь знала, кого зовёт к себе. Знала, что он зарабатывает мало, и что большая часть этих денег уходит на лечение и быт, и что вряд ли он сможет тратить много на подарки ей. Знала, что он не готов спать в комнате, в которой покурили, знала, что у него нет и не будет выходных — но всё равно сердилась.

Но если это он, в конце концов, ещё хоть как-то мог понять, то её обвинения в том, что он дома ничего не делает, звучали крайне странно — когда она ему сказала это в первый раз, Ойген настолько удивился, что спросил:

— Ты шутишь?

— Нет, ни капли! — воскликнула она. — Мы договорились, что готовишь ты — а что на деле?

— Что? — недоумённо переспросил он.

— А то, что по утрам, когда мне рано выходить, ты спишь теперь! И половину вечеров я тоже ем одна — ты на работе!

— Мэри…

— Можно же сготовить загодя! Перед уходом! И оставить в холодильнике! Ну почему я должна мучиться сама — хотя мы договаривались?

— Хорошо, — сказал он коротко. — Ужин я тебе буду оставлять. Но разве ты утром не можешь сама сделать себе кофе? Ты же всё равно не завтракаешь толком!

— А я не обязана, — ответила она. — С этого всегда всё начинается — с таких вот мелочей. Я знаю! Но второй раз сесть себе на шею я не дам. Не нравится — дверь там, — она ткнула пальцем в сторону входной двери.

Она вообще часто это говорила: дверь вон там. Не нравится — я не держу, иди. И это было тем немногим, что он понимал и принимал без внутреннего сопротивления. Всё верно. Они не женаты, и ничего друг другу не должны. Он сам решил жить здесь — а раз решил, пусть терпит. Всё верно и логично — было бы, если бы из них двоих он был влюблённой стороной, а она бы просто принимала его чувство. Но ведь Мэри была влюблена сама — или он совсем утратил навык понимать людей. Однако для чего-то же она затеяла их переезд! Зачем-то ей это понадобилось? И если не из-за влюблённости — то почему? Зачем? Чтоб было, кому еду готовить и полы мыть?

Но сегодня он ни о чём подобном даже думать не желал. Сегодня у них будет праздник — прямо сейчас. Тем более что Мэри ещё была дома, и он надеялся успеть до её ухода на работу — у него было на это больше часа. Однако присутствие Хелен рушило весь план — но ведь не выгонять же её. Да и не получится… что ж, значит, они отпразднуют потом.

Продукты Ойген спрятал в холодильник прямо в пакете, сунув их в ящик для овощей, куда Мэри заглядывала редко. Пусть полежат до завтра, а сегодня ему следовало приготовить Мэри ужин, потому что он вернётся сильно за полночь. И раз она дома, Ойген пошёл в гостиную спросить, чего бы больше ей хотелось в качестве основы, картофеля или фасоли. И, подходя, услышал то, что заставило его остановиться:

— …мужики же — они как животные: чуть ослабишь поводок — и всё, сбегут и им тебя стреножат!

— Не знаю. Мне иногда кажется, что я перегибаю палку, — неуверенно проговорила Мэри.

— Да что ты! Это невозможно! — решительно сказала Хелен. — С этими засранцами палку перегнуть нельзя. Они мгновенно забывают всё — хуже собак, честное слово! И потом, если его не выдрессировать сейчас, потом придётся переучивать, и ты намучаешься.

— Да понимаю я, — вздохнула Мэри. — Но как мне надоело с ним всё время цапаться!

— Ослабить поводок всегда успеешь! — заверила её Хелен. — Я, знаешь, тоже была когда-то такой дурой: жалела их, да и ругаться не хотела. Нет, подруга: он мигом так усядется тебе на шею. Тебе мало, что он сюда своего больного братца притащил?

— Ну а куда его? — возразила было Мэри.

— Да куда угодно! — воскликнула Хелен. — Вот твоя проблема: ты сразу ставишь себя на его место! Тебя это вообще не должно интересовать. Он мужик — пусть сам решает свои проблемы. И не за твой счёт! А то хорошо устроился: притащил его сюда — а за чей счёт банкет?

— Я его братом совсем не занимаюсь, — сказала Мэри. — Даже в комнату не захожу!

— В твою, заметь, комнату, — напомнила Хелен. — Ты видишь, видишь, что он сделал? Ты уже вменяешь ему в заслугу то, что, по сути, перестала быть хозяйкой в части дома!

— Я… я так не думала об этом, — в голосе Мэри звучала откровенная растерянность.

— А ты подумай! И потом, вы столько времени уже живёте вместе — он тебе хоть что-то подарил? Расходы они честно поделили, — Хелен фыркнула. — Позорище такое!

— Он не так уж много зарабатывает, — вступилась Мэри за него. — И брата лечит — я с самого начала знала, что так будет.

— Ну вот именно! Мэри, он с самого начала заявил, что не станет тратить на тебя ни пенни — и ты согласилась! Сама! Да раз так, он хотя бы должен трахаться как бог! — она рассмеялась — и в гостиной повисла пауза, а потом опять раздался женский смех, на сей раз общий. — Нет, ну тут я тебя понимаю, — продолжала Хелен. — Но ты ведь снова прогибаешься, ты понимаешь? Как с Хэнком.

— Он вовсе не похож, — запротестовала Мэри.

— Так это пока, — безапелляционно заявила Хелен. — Они все в итоге одинаковы. Поэтому держись и стой на своём — в конце концов, один из вас непременно продавит другого, и лично я считаю, что это должна быть ты.

— А если он просто уйдёт? Ну вот я твержу ему, как ты и говоришь, что дверь, мол там — а если он однажды встанет и уйдёт?

— Да ну куда он денется? — фыркнула Хелен. — Сама подумай. С этим братом. Ну куда? Снимать пойдёт? Да ну конечно. Нет, дорогая, он от тебя так просто не отцепится! Он тут живёт на всём готовом — так пусть платит! Если не деньгами, то работой. Ну а как он хочет: всё получить и ничего не дать? Ты не такая дура!

— Но он же что-то делает…

— Вот именно что «что-то»! А должен всё — причём с энтузиазмом, — Хелен снова засмеялась. — Не жалей его — даже не вздумай. Жалость портит мужиков хуже виски, уж поверь мне! И почаще думай, что ты эту комнату могла бы сдать — и получать за это деньги. Каждый месяц. Это о-очень помогает от соплей. Решил сэкономить — пускай отрабатывает. А то ночью он уходит. Ишь. Вот я бы на твоём месте ему просто не давала — и посмотрела бы, как он через неделю заюлит. Но ты… нет, ты не сможешь.

— Не смогу, — послушно согласилась Мэри. — Он такой…

Какой он, Ойген не стал слушать. Он и так услышал более чем достаточно.

Так что он тихонько поднялся наверх и, проверив Рабастана, вернулся к входной двери и вышел из дома — благо, было лето, и день стоял сухой и тёплый, и даже не слишком жаркий, и можно было спокойно погулять пару часов.

И подумать.