Изгои (джен)

Бабушку Джозефа в студии «Лимбус» ожидали в четверг, ровно в полдень. Они все хорошо подготовились к её визиту: начиная с того, что Ойген на пару с Энн буквально вылизали офис и ведущий к нему коридор, надеясь, что неистребимая строительная пыль так быстро осесть не успеет, и заканчивая художественной инсталляцией из ноутбуков, красиво, но с лёгкой небрежностью расставленных на столах — для солидности. Они даже линолеум в соседней комнате постелили, хотя, пожалуй, сделали это, скорее, для Энн, которая и так убиралась в офисе по утрам, а его отмывать было гораздо легче.

— Табличка! — накануне днём воскликнул вдруг Джозеф. — Мы забыли табличку на дверь!

— Джозеф, выдохни. У нас же «идёт ремонт», — возразил ему Ойген. — А её принято вешать в самом конце. Пообещаешь после прислать бабушке фото. Когда-то потом.

— Всё равно мы её сделать не успеваем, — махнула Энн рукой.

В роковой день Ойген с Рабастаном пришли в офис к одиннадцати, и ещё раз осмотрели всё и снова протёрли. Затем Рабастан ушёл в соседнюю комнату — насколько это возможно, говоря о помещении без двери — прятаться, и успокоил всех, продемонстрировав им альбом и заверив, что художник всегда найдёт, чем заняться, а Ойген с Энн и Марком остались ждать.

Бабуля Берковец появилась под руку с внуком и чинно прошествовала на второй этаж, будто не замечая царящего на нём хаоса, пусть уже в какой-то степени укрощённого, но всё ещё производящего гнетущее впечатление. Ну, хотя бы под ногами всё было чисто…

Она оказалась невысокой и полной дамой, что называется, «за шестьдесят», c аккуратной копной седых волос. И пусть она доставала внуку едва до плеча, казалось, что он смотрит на бабушку снизу вверх. Пусть они с внуком и не были внешне похожи: черты лица Джозеф явно унаследовал от своей мамы, фотографию которой он как-то показывал, но то, как пожилая леди опиралась на его руку, а он, сам этого не замечая, привычно подстраивался под её шаг, кричало Ойгену о том, как много времени они проводили рядом.

В своём летнем тёмно-синем льняной костюм с белой отделкой и строгих чёрных лодочках на низком каблуке Мириам Берковец напоминала Ойгену тех хорошо знакомы ему итальянских старушек, перед которыми робели даже мужчины.

Пожалуй, она ему скорее понравилась, но сейчас Ойген куда лучше мог понять всю историю от поспешной свадьбы и до развода родителей Джозефа, которой тот поделился с ним, насколько знал, — да, определённо, Ойген не хотел бы быть молоденькой невесткой этой леди. Да и рассказы Джозефа о собственном детстве приобрели для Ойгена новую глубину — теперь, глядя на его бабушку, Ойген ощутил к маленькому Джозефу настоящий приступ сочувствия.

— Представляешь, она меня с ложки кормила едва ли не до семи, — с мукой рассказывал Джозеф. — И если бабуля была занята, я мог сидеть часами за этим проклятым столом, роняя слёзы в тарелку, содержимое которой бабушке периодически приходилось подогревать. И она ставила её обратно со словами «Пока не съешь — из-за стола не выйдешь!» — Ойген содрогался от этой картины, вызывавшей в нём настоящий бунт.

Будь Джозеф волшебником, наверняка он бы эти тарелки во что-то превращал и заставлял еду исчезнуть, или сам бы исчезал из-за стола. Но Джозеф им не был, и ему оставалось только терпеть. Ойген ему страстно сочувствовал, но в то же время не мог не видеть за этой навязчивою опекой любви, хотя вряд ли Джозефу от этого стало бы легче.

— Хуже всего было с супом, — признался Джозеф. — Тефтели и картошку я хоть научился прятать в карман — а куда деть суп? Или цимес, — его передёрнуло.

— А цимес — это что? — спросил Ойген удивлённо. Он знал это слово совсем в другом значении, и до этого момента даже не подозревал, что это, оказывается, ещё и еда.

— Цимес это цимес, — Джозеф пожал плечами. — Он разный бывает. Некоторые виды мне даже нравятся — вот с курицей и черносливом… но на сладкое бабушка по выходным готовила непременно морковный. С маслом, молоком и мёдом. Ты знаешь, я до сих пор не ем варёную морковь. Нигде.

— Сладкая варёная морковь в молоке? — переспросил Ойген. — Никогда такого не ел.

— Многим нравится, — уныло вздохнул Джозеф. — Да нет, мне тоже кое-что нравилось… но всё это была всегда такая пытка.

— Поэтому ты теперь национальную кухню почти не ешь, — засмеялся Ойген.

— Я ем! — запротестовал Джозеф. — Пироги мясные. И шакшуку!

Они тогда с ним посмеялись, но Ойген от всей глубины души сопереживал детским страданиям Джозефа. Он сам пережил что-то когда-то подобное — но и близко не в таких масштабах. Некоторые итальянские родственницы во времена его счастливого детства очень переживали, что их «английский мальчик» бледный и настолько худой, и старательно пытаясь его докормить. Но не так же!

Впрочем, семейная история у Джозефа была весьма запутанной и не слишком банальной, но вполне ожидаемой, когда сталкиваются люди разных культур, которые с возрастом понимают, что поспешили. Когда его родители развелись, Джозеф ещё был ребёнком, растерянным ребёнком, не понимавшим, в чём он виноват, и ещё более растерянным, когда у папа и мама обзавелись каждый новой семьёй, где вскоре в каждой у Джозефа появились по новым сестре и брату.

По редким и горьким репликам Ойген уже давно понял, что среди всего этого Джозефа словно бы слегка потеряли. И только бабушка всегда занималась им — и теперь, здороваясь с Мириам Берковец, Ойген видел в её глазах то, что, наверное, не смог бы понять и увидеть в свои двадцать лет, когда ещё не лишился своей семьи. Было что-то в том, как она шла через всю разруху их этажа, но он никак не мог понять, что именно она видела здесь.

Уже в этот момент Ойген понял, что никакой буффонады сегодня не будет. Мириам Берковец отлично знала своего внука — и сколько бы Джозеф ни репетировал, он ни за что не сможет сыграть свою роль достаточно убедительно, да и просто вряд ли когда-нибудь сумеет убедительно ей соврать. Но вот за это Ойген точно не смог бы его осудить, скорее, это вызывало улыбку. Да, глупая какая затея… К тому же, он хорошо усвоил урок с Россом — но если тот ко всему отнёсся с иронией, и дальнейшим отношениям эта ошибка, судя по всему, не помешала, то сейчас, здесь всё это попросту не было нужно. Эти двое не производили впечатления чужих людей — и вряд ли Джозеф сам понимает, как на самом деле больно заденет его бабулю его желание её надуть, ради того, чтобы просто отделаться от нотаций.

И потом, признаться честно, у Ойгена все последние дни не было настроения устраивать представления. Его всё ещё мучила ситуация с выволочкой от Уолша и Кеем: с ним он с тех пор так и не встретились. И вообще, сейчас Ойгену вся эта идея с розыгрышем представлялась глупой и не слишком приятной.

В конце концов, это просто ниже их достоинства.

Да и сложно поразить кого-то парой скудно отремонтированных комнат посреди разрухи. Нет, это всё действительно жалко выглядит. А он пытается быть дураком и фатом там, где просто можно быть самим собой. И нужно.

— Это здесь ты, значит, работаешь, — осмотрелась вокруг мадам Берковец — называть её даже про себя «миссис» у Ойгена язык не поворачивался. Мимика у неё была хотя и не слишком яркая, но весьма выразительная мимика — и слегка шепелявый акцент. — Что ж… а вы мистер Мур, — она посмотрела на Ойгена, — его начальник?

— Вовсе нет, мадам, — улыбнулся он открыто и тепло. — Мы здесь все начальники, в каком-то смысле… мы партнёры, — он чуть посерьёзнел. — Мы втроём.

— Позволь тебе представить, — сказал Джозеф. — Это мисс Ли, я тебе о ней рассказывал. А это наш коллега Марк Льюис, выпускник Гринвического университета, — добавил Джозеф. Самого Ойгена Джозеф представил бабушке раньше, ещё у кафе.

— Очень приятно. Партнёры? — повторила она, по-новому окидывая Ойгена оценивающим цепким взглядом, на который он ответил едва заметной улыбкой.

— Равноправные, — кивнул он. — Конечно, пока наша компания совсем небольшая — но все когда-то начинали. Даже такие монстры как Майкрософт, — он улыбнулся.

— Майкрософт — это, разумеется, прекрасно, — сказала она и повернулась к Энн. — А вы, значит, мисс Ли. Та самая, — она сказала это так, что Джозеф, стоящий сразу за её спиной, сделал большие глаза и замотал головой, словно говоря, что ничего такого бабушке не рассказывал — и Энн стоило некоторого труда не улыбнуться. Она вообще была на удивление спокойна, и казалось, что ей просто интересно — но Ойген видел, как она порой нервно облизывает губы, — с которой ты дружишь. Но вы, — она поглядела на Ойгена, — на студента не слишком похожи.

— Мы с Джозефом и Энн познакомились через общих знакомых и быстро сошлись на почве близких интересов и общих идей, — ответил он. — И решили, что могли бы поработать вместе — у нас получилось, так на свет появился веб-студия «Лимбус».

— Группа молодых людей, которая хотела что-нибудь заработать, — кивнула она. Должна сказать, — она поморщилась, — название несколько… спорное.

— Просто игра слов, — легко улыбнулся Ойген, и вежливо наклонил голову: — Позволите предложить вам чай?

— С пирогом, — жизнерадостно добавила Энн.

— Чай? — переспросила, прищурившись, мадам Берковец.

К чаепитию они основательно готовились, и даже принесли из дома заварочный чайник и хороший чай — ну не пакетики же такой гостье было в кружке заваривать! Ойген даже тарелочки принёс фарфоровые из дома — для пирога, а ещё сахарницу и ложки…

— Или кофе, — добавил Ойген. — У нас отличный хорошей обжарки кофе.

Его телефон звякнул очередной смс, и он, воспользовавшись этим, извинился и написал Рабастану, что их план отменяется, и они действуют по обстоятельствам.

— Конечно, — проворчала скорей напоказ мадам Берковец. — Кофе. Вся молодёжь теперь пьёт один кофе.

— У нас паритет, но сегодня, думаю, чай будет куда уместней, — сказал Ойген, щёлкая кнопкой заранее наполненного чайника. — Хотите посмотреть, чем именно мы зарабатываем эти «что-нибудь» и «немного»?

— Я вам, наверное, кажусь старухой? — с неожиданной иронией спросила мадам Берковец. — Бестолковой и даже не знающей, как включить этот ваш компьютер?

— Ну что вы, мэм, — возразил Ойген. — Джозеф говорил, что первый компьютер ему подарили вы.

— Не просто подарила — выбирала! — заметила она, подходя к ближайшему столу, на котором стоял принесённый Ойгеном ноутбук Саймона — самый новый из всех, что у них были. — Ну, молодой человек, удивите старушку, — согласилась она, и Ойген, любезно пододвинув ей стул, поднял крышку и открыл сайт их студии, на который только недавно выложил их совместную фотографию, и, открыв страницу портфолио, начал рассказывать, с кем они работают и чем именно занимаются.

Следующие полчаса буквально пропитали его сочувствием к Джозефу: обидно ведь, когда родная бабушка не слушает тебя — но кивает, если ровно то же самое ей говорит кто-то другой, и желательно старше. Конечно, Ойгену и прежде доводилось и встречать подобную манеру, и даже самому побывать в роли Джозефа — но там, по крайней мере, была не бабушка, а тётка… троюродная, кажется, которую он едва знал. А тут… Он понимал, конечно, что она так не со зла — а, скорее всего, как раз наоборот, не хочет показать, насколько ценит внука и им гордится, но ему было грустно от этого. Им обоим это было бы так нужно! Но такие, как Мириам Берковец, не демонстрируют своих чувств — и Джозеф к этому привык и не особенно расстраивался, и даже улыбался, вполне искренне. И ведь она же тоже улыбалась с затаённой гордостью, когда Ойген ей рассказывал о том, как Джозеф с Марком быстро справились с DDoS-атакой.

Он показывал ей последние сайты и поймал себя на неожиданной мысли, что в какой-то мере завидует Джозефу. Ему самому никогда не узнать, как это — рассказывать родным о своём деле. А ведь оно могло бы у него быть! Если бы… Они могли — когда-то, в юности — придумать что-то вместе с Маркусом и Северусом. И, может быть, сейчас уже многого добились бы… и вечерами Ойген мог бы рассказывать родителям, как…

Он сморгнул и запретил себе пока что развивать эту мысль, и перекинул инициативу в разговоре Энн — раз уж все его подачи Джозефу мадам Берковец с хода перехватывала и отбивала — и смог немного выдохнуть и подумать. Просто понаблюдать со стороны — и чем больше он смотрел на них с внуком сейчас, тем большую симпатию Мириам Берковец в нём вызывала. Хотя он бы и не хотел быть её внуком, лет примерно до сорока.

Тем временем Марк заварил им чай и нарезал принесённый Энн пирог с клубникой, и они устроились вокруг одного из столов. Ойген с улыбкой отметил, что и Джозеф, и его бабуля размешивают сахар почти одинаково: против часовой стрелки. За чаепитием речь зашла о комнатных растениях — и тут Энн, наконец, удалось вовлечь в беседу и Марка.

— Пирог был замечательный, спасибо, милая, — сказала мадам Берковец, когда на их тарелках остались лишь крошки. — Обычно я в похожий, кроме цедры, добавлю ещё мускатный орех. Буквально совсем чуть-чуть.

— Я в следующий раз попробую, — пообещала с улыбкой Энн.

— Всё это выглядит, конечно, очень мило, — мадам Берковец посмотрела на допивавшего чай Джозефа. — У вас уютно, и цветы… но почему у вас даже нет на двери таблички? И этот ремонт…

— Пока мы сюда никого не водим, — ответил Ойген после короткой паузы, во время которой Джозеф хмуро заглянул в свою чашку, словно ища там верный ответ. — Это наша рабочая зона. Святая святых, — он улыбнулся. — Мы сами ездим к клиентам — и им это нравится. Удобно, когда тебе никуда не надо идти. Заодно на месте можно многое узнать — и мы решили, глупо тратиться на офис, который, в общем-то, пока не нужен. А работать здесь удобно — и аренда невысокая, и тихо. И есть, куда уйти поговорить и не мешать другим.

— И куда же? — спросила она, оглядываясь.

— О, я с радостью продолжу нашу экскурсию, — позвал он, вставая и любезно помогая ей отодвинуть стул.

Они все вместе вышли в коридор и отправились в соседнюю комнату — где, к удивлению, Ойгена, обнаружили рисующего за подоконником Рабастана, сдвинувшего в сторону уже заметно разросшийся хлорофитум.

— Привет, — сказал Ойген и представил его: — Это наш художник Рабастан Лестер.

— Мадам, — тот поднялся и с лёгким поклоном прижал руку к груди.

— Художник, — неожиданно тепло улыбнулась мадам Берковец. — Вы позволите? — спросила она, подходя к подоконнику, и Рабастан кивнул:

— Конечно. Но это пока просто наброски. Эскизы.

— Я так хотела в своё время, чтобы Джози тоже рисовал! — вздохнула мадам Берковец, листая скетчбук Рабастана. — И играл на фортепиано — со скрипкой у него не сложилось сразу… но, всё что нам удалось, чтобы его мать отдала его в хор. Он превосходно пел, а потом бросил, — добавила она с укором — и все присутствующие изумлённо-недоверчиво уставились на Джозефа, а тот, пользуясь тем, что бабушка его не видит, изобразил, будто вешается, и Энн беззвучно фыркнула.

Когда Джозеф отправился провожать бабушку, на прощанье аккуратно спрятавшую в сумку вручённую Ойгеном визитку, они вчетвером переглянулись и дружно отправились допивать чай и доедать пирог. Видят небеса, им сейчас это было действительно нужно.

— Я думала, будет куда страшней, — призналась Энн, после того как они благословенно пять минут помолчали.

— Ты думала, она нас съест? — улыбнулся Ойген. — Всех?

— Я думала, она скажет, что здесь всё убого, а мы не понимаем, во что ввязались — и что надо делом заниматься, а не изображать из себя серьёзную фирму, — призналась Энн.

— Так мы и не изображали, — возразил Ойген. — Она же вовсе не глупа и понимает, что все когда-то начинали. По-моему, получилось здорово.

— По-моему, ей здесь понравилось, — сказал Рабастан, и Ойген был с ним полностью согласен. Но ему всё равно было очень интересно узнать мнение самого Джозефа — однако этого пришлось ждать до вечера.

Тот заглянул к Ойгену в одиннадцатом часу вечера — когда в кафе было уже тихо и относительно пусто.

— Ну что? — спросил его Ойген, с благодарностью приняв протянутую им бутылку холодной минеральной воды. — Как твоя бабушка?

— Ты её, наверное, загипнотизировал или вообще заколдовал, — ответил тот. — Она меня даже не пилила! И думала о чём-то… как ты это сделал?

— Я просто обаятельный, — по секрету признался Ойген, улыбаясь ему. — Извини, что всё переиграл в последний момент — но я просто посмотрел и понял, что качественно соврать ей мы просто не сможем, и мы будем выглядеть, честно говоря, по-идиотски.

— И ты был прав, — Джозеф сделал несколько крупных глотков и огорошил его: — Она нас всех приглашает на обед в воскресенье. В два часа.

— Обед? — изумлённо переспросил Ойген. — Она же… ты не говорил, что она остановилась у тебя.

— Она остановилась у тёти Эстер, — ответил Джозеф, почему-то вздохнув. — Её старая подруга. Она за мною тут присматривает, — добавил он, и Ойген понял причину его вздоха.

— Ну, это не так плохо, — проговорил он полувопросительно. — Когда есть кто-то, кто за тобой приглядывает.

— И треплет за щёчки, — усмехнулся Джозеф. — Она всегда так делала — и если к этому я уже привык и, кажется, смирился, то её поиски «хорошей еврейской девочки» меня, ты знаешь, доведут до «правильных еврейских похорон».

— Она подыскивает для тебя невесту? — развеселился Ойген, и задал вопрос, которым иногда задавался, но как-то не удосуживался спросить: — Ладно, жениться ты явно ближайшее время не собираешься. А какие тебе вообще девчонки-то нравятся?

— Да никакие! — в сердцах воскликнул Джозеф — и глядя на расширившиеся изумлённо глаза Ойгена поправился: — Нет, в смысле, девушки мне, конечно, нравятся... но, Ойген, мне пока что, честно говоря, не до них. Ну, понимаешь, я учился как проклятый, теперь вот работаю — я, может, просто пока не встретил нужного человека!

Ойген лишь сочувственно вздохнул — про себя. Это как же Джозефа должны были всем этим допечь. И покивал в ответ.

— Веришь, нет, — признался вдруг Джозеф, — я не так давно попал совершенно случайно на порно-сайт... Так вот я сидел и думал, как им вёрстку поправить, а потом плюнул и просто спать лёг.

— Понимаю, — так же серьёзно и искренне покивал Ойген, но тему продолжать не стал, и только надеялся, что его глаза не выдадут, насколько он поверил в это «совершенно случайно». Но смущать Джозефа лишний раз просто не стал. Он понимал, что Джозеф просто стеснялся признаться в таких вещах, — но в его возрасте интересоваться таким было… вполне нормально. Да и в возрасте самого Ойгена тоже. Он ещё помнил, как в школе по рукам ходили разные журналы c не слишком одетыми ведьмами — и, хотя он сам всё-таки картинкам предпочитал уже тогда настоящих девушек, самому Джозефу с ними как раз было наверняка нелегко.

Но, впрочем, строго сказал себе Ойген, это точно не его дело, если Джозеф сам не попросит его о помощи. Повторения некоторых историй он действительно не хотел.