Изгои (джен)

Ойген с Ролин встретились во вторник в десять у ланкастерского входа в парк. День был пасмурным и совсем нежарким, и Ойген подумал, что прогноз явно соврал — и ведь не в первый же раз! А он, кажется, забыл зонт.

Ролин, задумчиво посмотрев на небо, спросила:

— Ты боишься дождя?

— Нет, — заверил её Ойген. — Я очень, очень смелый. Я даже грозы не боюсь!

— Что-то не слишком похоже, — возразила Ролин. — Но раз ты не боишься… — она сделала паузу, и он повторил:

— Нет!

— …тогда идём.

В будний день народу было не слишком много. Они неторопливо пошли по гравийной дорожке, и Ойген с упоением смотрел на Ролин. В длинном белом сарафане на фоне низко ползущих туч она была ослепительна, и он с огромным трудом удерживался от того, чтобы прикоснуться к её шоколадной коже. От Ролин пахло чем-то тёпло-пряным, и на фоне наполненного свежестью и влагой воздуха этот запах опьянял его ещё сильней обычного.

Дама в белом в лодке на тихой воде — можно ли придумать более классический образ, но рядом с Ролин вся эта классика была всего лишь набором пыльных страниц на старенькой книжной полке, и Ойген лишь сейчас осознал всю красоту постмодерна. Белый сарафан на тёмной коже Ролин, может быть, и выглядел воплощением чистоты, но отнюдь не скромности, скорее, своей естественностью он низвергал саму концепцию осмысленности стыда. Как бессмысленен и бесполезен был стыд в пределах райского сада. А, впрочем, может, это просто он воспринимал её так, подумал Ойген и одёрнул он себя на мысли, что даже эта ткань на Ролин была просто лишней, как и на нём самом.

Но, в то же время, он не мог представить себе образа более волнующего, воскрешающего в неё юношеские порывы — ему оставалось разве что нарвать пёстрых полевых цветов с клумбы и, сплетя их в венок, украсить им её пушистые волосы, и так коснуться их… хотя бы так, и вдохнуть её запах.

Если бы у него была сейчас палочка, он мог бы обратить эту белую ткань ворохом жасминовых лепестков… Ойген так хорошо себе это представил, что почти почувствовал дерево рукояти в своей ладони и ощутил, как магия течёт в его руке… и вновь одёрнул себя, правда, без особенного успеха. Он ведь собирался с ней сегодня поговорить! И серьёзно. Но стоило ему её увидеть, как вся его серьёзность и решительность испарились, и всё, что ему хотелось сейчас — идти с рядом ней, иногда касаясь её руки, словно невзначай, и слушать её ставший уже родным голос, разлетавшийся над Лондоном на частоте сто пять и четыре ФМ, и звучавший в его наушниках каждый день.

За очередным поворотом дорожки им открылось озеро Серпентайн, показавшееся Ойгену неожиданно очень большим. По его свинцово-серой поверхности под низкими тучами озеро скользили синие катамараны и лодки. Ближе к берегу чинно плавали белые лебеди и серые гуси, а по набережной гуляли люди. Слегка в отдалении виднелись летние кафе, а почти здание лодочной станции.

Последний раз Ойген был на причале примерно два года назад, но загнал подальше это воспоминание. Они c Ролин взяли лодку, и Ойген, первым ступив в неё, тут же широко расставил ноги — лодка слегка покачивалась на воде, а он, оказывается, это ощущение почти забыл. Он подал руку Ролин, помогая спуститься ей в лодку, сам сел на вёсла, и служитель парка оттолкнул её от причала.

Едва сделав пару гребков, Ойген с радостью обнаружил, что его тело не забыло ничего. От воды тянуло прохладой и пахло рекой, а от чуть поскрипывающих при каждом взмахе опускающихся в воду вёсел расходились небольшие волны. Ролин устроилась на корме, напротив — и, едва они отчалили от берега, сбросила босоножки, с наслаждением вытянув свои прекрасные, почти идеальные ноги. И Ойген улыбнулся: её ногти были раскрашены в пять разных цветов. Синий, жёлтый, красный, зелёный, фиолетовый… У неё были длинные пальцы на ногах, и Ойгену невероятно захотелось взять в ладони её стопы и… а, собственно, почему бы нет?

Он поглядел в тёмные завораживающие глаза Ролин и улыбнулся — и она ответила ему долгим лукавым взглядом. Они так и смотрели друг на друга, когда он медленно поднял вёсла из воды и положил их аккуратно на борт лодки, а затем, не отрывая взгляда, наклонился и мягко прикоснувшись к левой ступне Роли, обнял её ладонями. Удобно устроив её на своих коленях, Ойген начал её разминать, массируя уверенно и осторожно.

Кожа сверху была на ощупь прохладной и мягкой, к пяткам становясь теплее и грубее, и от этого живого и яркого ощущения по рукам и по спине у Ойгена бежали томительные мурашки.

Ободрённый полуулыбкой на губах Ролин и наслаждением под её полуприкрытыми веками, Ойген, очень медленно и осторожно соскользнул со скамьи, стараясь не слишком качать лодку, и сел на дно. А затем немного склонившись и коснулся губами нежной кожи возле лодыжки.

И посмотрел на Ролин. Она глядела в ответ внимательно и… он хотел бы верить в то, что видел в её взгляде, но сейчас был слишком пьян от её близости, чтобы доверять себе в подобных вещах. Он прижался к её лодыжке щекой, но не позволил себе сделать того, чего так хотел, лишь целомудренно проведя пальцами по её щиколотке.

— Я верю, что ты замечательный пловец, — с улыбкой проговорила Ролин, когда лодка закачалась, пускай пока что не сильно, и Ойген с откровенным сожалением вздохнул и, аккуратно опустив её ногу на дно лодки, вернулся на свою скамейку. Ролин приподняла ногу и, крепко захватив пальцами шнурок его кроссовка, потянула. И Ойген с удовольствием разулся, постаравшись, впрочем, как можно незаметнее стянуть свои не самые новые носки — нет, они, конечно, были целыми, но это, определённо, было совсем не то, что ему сейчас хотелось бы демонстрировать.

Он снова взялся за вёсла и повёл лодку к острову — и теперь едва мог оторвать взгляд от их стоящих так близко друг к другу ступней. Тем более, что Ролин порой шутливо гладила его пальцы своими, и от этого прикосновения его бросало в жар, и он порой даже сбивался, если что-то говорил в этот момент. Ролин это, похоже, забавляло — а может быть, ему это снова казалось…

Первые капли дождя были тяжёлыми и крупными, и Ролин, запрокинув голову, подставила им лицо.

— Сейчас будет ливень, — сказала она, глубоко вдохнув. — Хотя, конечно, настоящих ливней в Лондоне не бывает.

— Где же они бывают? — спросил Ойген, разворачивая лодку и направляя её к причалу. Капли падали всё чаще, и одна из них стукнула его по носу, так что он чуть сморщился, и Ролин улыбнулась.

— В тропиках. Когда вода стеной, и ты почти что плывёшь в ней… а это просто дождь.

— Тёплый, — заметил он, налегая на вёсла. Теперь дождь шёл уже всерьёз, и Ойген начинал ощущать, как намокает рубашка, и футболка прилипает к телу у него на груди.… и не только у него. Тонкий сарафан Ролин промок куда быстрей, и… он был и вправду тонким, почти прозрачным на ней. Капли дождя стекали по лицу Ойгена, быстро намокшие волосы лезли в лицо — и он, в очередной раз убрав их назад одним широким движением, обернулся и посмотрел на собирающиеся возле причала лодки и огляделся, а затем, увидев удобный участок набережной, где можно было причалить и выбраться прямо на променад, решительно свернул к нему. Он не был уверен, правда, что это законно, и что там разрешается причаливать, но готов был заплатить штраф.

— И мокрый, — засмеялась Ролин. — Спасибо, — она подалась вперёд и, протянув руку, коснулась его тоже уже мокрого колена. — Я жалею, что забыла в машине шарф — он помог бы, — она шутливо приподняла ткань на своей груди, отлепляя её от кожи.

Ойген снял с себя рубашку — мокрую, конечно, но всё же это было лучше, чем ничего — и протянул Ролин:

— Конечно, это не шарф, но, может быть…

— Спасибо, — Ролин улыбнулась и, надев её, заметила: — Цвет дня — белый. Ты как будто знал.

— Я высажу тебя вон там, возле столбика со спасательным кругом, и лодку отгоню один, — предложил Ойген, улыбнувшись.

Она кивнула. Теперь, когда Ролин, обувшись, сидела в его рубашке, оперевшись локтями о колени, её наряд казался немного менее… прозрачным — по крайней мере, в тех местах, которые прикрывала уже тоже совершенно вымокшая рубашка, которая, по крайней мере, была намного плотней платья, от которого на тёмной коже было совсем мало прока. Впрочем, Ролин, похоже, вовсе не стеснялась — просто сделала то, что было в её силах, чтобы не смущать его… и окружающих. Которых, к счастью, куда более тревожил сильный дождь, нежели вид Ролин.

Пристав к берегу, Ойген встал и подал руку Ролин, помогая выбраться из лодки. А когда сам вышел на берег, чтобы столкнуть лодку в воду, оглянулся, посмотрел на причал, буквально окружённый другими лодками, и решительно втащил свою поглубже на берег, насколько позволяла полоска песчаной насыпи у променада.

— Думаю, им не до нас, — сказал он, глядя на Ролин. — И потом, если мы что-то нарушили, то уже поздно.

— Поздно, — согласилась она.

А потом попятилась, увлекая его под деревья, куда почти не доставал дождь.

— Тебе не холодно? — спросил Ойген, когда Ролин остановилась, прислонившись спиной к стволу. Два слоя донельзя мокрой ткани облепляли стройное гибкое тело Ролин, странным образом только подчёркивая то, что призваны была скрывать, и Ойген задержал взгляд на небольшой груди с весьма откровенно сейчас торчащими тёмными маленькими сосками, затвердевшими под насквозь промокшей холодной тканью — тем более, что рубашку Ролин так и не запахнула…

С них обоих текло, и густые кудри Ролин уже не напоминали пушистую шапку, да и он выглядел вряд ли лучше. Они оба смахнули воду с лица, и улыбнулись друг другу.

— Я бы не рисковал, — ответил Ойген, и его руки так естественно и просто, легли ей на плечи в попытке согреть.

— Нет? — спросила она, коснувшись его груди — и ему показалось сквозь мокрую ткань, что её прикосновение почти что обожгло его, настолько горячи были её ладони.

— Нет, — сказал он, нарушая все установленные ими границы и приблизив лицо к её лицу так близко, что, ещё не коснувшись кожи, ощущал губами её вкус текущей по её щекам дождевой воды.

— Тогда не будем рисковать, — шепнула Ролин, склоняясь к нему, её руки скользнули ему на шею и он, подавшись вперёд, легко — сперва легко — коснулся её губ своими.

Они были мягкими и тёплыми, и сладкими, как будто она только что съела что-то… манго? Апельсин? Ему было не до нюансов и размышлений — он уже не помнил, когда целовался так — почти как в юности, но… лучше. Наверное, можно было бы выспренно сказать, что молодое вино всегда уступает выдержанному — однако правда была в том, что все его счастливые, наполненные светом воспоминания были выхолощены Азкабаном. Они были тусклыми, как старые фотографии, и сейчас он заново переживал самый сладостный поцелуй, наполнявший Ойген тем, из чего мог бы соткаться Патронус, на котором Азкабан окончательно поставил крест. Второй и последний раз в жизни.

Отогнав эту ненужную ему мысль, Ойген, зарылся пальцами во влажные, но даже сейчас жёсткие кудри Ролин, которые оказались удивительно сухими у шеи и на затылке. И тёплыми. Там, в её кудрях, было так тепло…

Её руки тоже исследовали его шею, изучали затылок, и когда пальцы Ролин прошлись под его волосами, Ойген с трудом удержался, чтоб не застонать от этого ощущения. Он медленно опустил одну руку, проведя по спине Ролин и ощущая пальцами каждый её позвонок, чувствуя под кожей мышцы и мокрую ткань... Спустившись до её талии, он прижал Ролин к себе крепче — и уже только этого хватило бы, чтоб свести с ума...

Но Ойген вовсе не хотел лишаться сегодня разума… по крайней мере, не до конца. Ему нравилось чувствовать Ролин и самого себя, нравилось понимать, что ей хорошо и приятно то, что он делает. Ему нравилось не спешить. Оказывается, он действительно не хотел спешки… Он просто хотел её целовать.

А потом они долго стояли с Ролин, просто обнявшись, и он дышал ей и вместе с ней, и ему казалось, что этот пряно-тёплый аромат пропитал его насквозь, и, пожалуй, хотел бы, чтобы именно так и было. Ему не хотелось думать о том, что лодка вымокла и выпачкает её сарафан, и сидеть в ней, наверное, холодно. И что джинсы ему очень и очень тесны…

И что сейчас определённо не тот момент, чтобы сказать Ролин то, что он хотел. Да, не сейчас. Потом. В следующий раз.

Тем более, что ей нужно было уже возвращаться.