Изгои (джен)

Дождь подарил им волшебные сорок минут, пролетевшие почти незаметно, но вот он почти перестал, и Ойген отправился проводить Ролин до машины. Когда они выбрались на дорожку, она застегнула на себе его рубашку — и, поскольку та была ей, всё же, велика, она свободно повисла, скрывая если и не всё, что стоило скрыть от посторонних глаз, то почти всё. Впрочем, люди всё ещё прятались в павильонах и под зонтиками кафе, и Ойген с Ролин спокойно дошли до самого выхода почти никого не встретив. Он чопорно под руку проводил её до стоянки.

Украдкой ловя те взгляды, что Ролин бросала на него из-под ресниц, Ойген старался их не замечать, снова втянув её в весёлый ничего не значащий разговор, в глубине души прекрасно отдавая себе отчёт, что дразнит её своей любезностью, пришедшей на смену страсти, стоило утихнуть скрывающему их ото всех дождю. Они оба понимали, что это с его стороны отчасти игра, и отчасти — издержки старомодного воспитания, не позволяющего слишком ярко проявлять неподобающие на людях чувства. Пусть это было немного мелочно, но всё же Ойген ощущал себя отомщённым в каком-то смысле … за всё. И хотя ему нравилось, когда Ролин дразнила его, взяв небольшой реванш, он наполнился радостным возбуждением. Да, он всегда был азартен, когда речь заходила о квиддиче. Иначе какой смысл играть, и все же в тех играх, в которые они играли с Ролин в конце обе стороны делят радость победы.

Он закрыл за ней дверцу и, проводив взглядом её салатовое авто, направился снова в парк чтобы вернуть лодку на станцию. Уже на причале его телефон завибрировал.

Когда он возвращался к озеру, чтобы всё-таки вернуть лодку на станцию, Ролин прислала смс:

«Я не вернула тебе рубашку!» — написала ему Ролин.

И он ответил:

«Пусть хотя бы она пока будет с тобой…» — и на тебе вздохнул и улыбнулся Ойген.

К станции метро Ойген подошёл во втором часу пополудни. На улице было довольно прохладно, и он, ёжась в сырых джинсах и промокшей насквозь футболке, радовался, что у него довольно времени заехать домой и переодеться перед визитом к Саймону. Возможно, он даже успеет принять горячий душ и выпить не менее горячего чаю.

Несмотря на мурашки от холода, ползущие по его рукам, Ойгену сейчас было так хорошо и легко, так хотелось обнять весь мир, что мысль о еде просто не пришла ему в голову. По крайней мере, до тех пор, покуда он не вошёл в квартиру и не почувствовал прямо от двери аромат жарящейся баранины.

— Привет, — он скинул кроссовки и вошёл в кухню, принюхиваясь. — А ты на меня совсем не рассчитывал, да?

— Да, — ответил Рабастан, оглянувшись на него и даже замерев с вилкой в руках. Он так внимательно смотрел на Ойгена, что тот, вскинув брови, спросил, засмеявшись:

— Что? Да, я пришёл, и я голодный! Ты не можешь со мной совсем не поделиться! Оно же так пахнет!

— Я не помню, когда видел тебя таким счастливым, — ответил Рабастан. — Может быть, никогда.

— Вот — можешь посмотреть, запомнить и потом нарисовать, — вновь рассмеялся Ойген, и даже картинно покрутился перед ним, поворачиваясь то боком, то спиной, то снова лицом. — Хотя лучше давай потом — мясо сгорит, — он поглядел на сковороду. — А я пока в душ — замёрз. Вот простужусь и буду по ночам изводить тебя тяжёлым кашлем!

— Не простудишься, — возразил Рабастан, неохотно переводя взгляд на кусок мяса и переворачивая его. — Пока ты будешь в душе, я пожарю ещё, — решил он. — И оставь вещи на полу — я после обеда собирался в прачечную.

— А я — в тюрьму, — Ойгена сейчас смешило буквально всё. — Ненадолго. Если обратно выпустят.

— Зачем ты им там? — Рабастан усмехнулся, а затем попросил: — Передай Саймону от меня привет, — и Ойген, пообещав, отправился греться — и, после, переодеваться в сухое.

Для визита в тюрьму Её Величества Уандсворт Ойген оделся куда спокойней и строже, отдав предпочтение темно-синим тонам. Впрочем, большинство джинсов у него и так были синими, а тёмно-синяя футболка и синяя рубашка с бело-черными клеточками лежали среди поглаженного Рабастаном белья с краю.

Однако, если свою одежду он смог сменить, то выражение лица и настроение остались при нём, тем более что Рабастан лишь раздразнил его своей явно сейчас внезапной и скорей напускной тактичностью. Потому что так и не задал ему ни одного вопроса — но смотрел так, что, если бы Ойген хотел и был готов рассказать, поводов было бы более чем довольно. Но Ойген молчал — потому что, с одной стороны, не привык и не был воспитан подобное обсуждать с кем-то, а с другой… хотя довольно уже и первого пункта. Есть вещи, которыми даже он не был готов делиться.

Ойген досадовал, что в Уандсворт нельзя из дома захватит для Саймона что-нибудь вкусное, и пообещал себе встретить его самым лучшим обедом из всех возможных. Конечно, не в первый его день на свободе, который он, конечно, проведёт дома с семьёй, но, может быть, во второй? Когда он придёт в студию, они встретят его… да. А, может быть, они потом они отправятся обедать к ним домой все вместе… Надо будет тогда поменяться…

— Асти, — спросил он, причёсываясь перед зеркалом и внимательно оценивая свой внешний вид, — что ты скажешь, если я предложу тебе пригласить к нам Саймона и всех, когда он выйдет? Скажем на званый обед, если можно так выразиться?

— Скажу, что тебе придётся взять на себя составление меню, и Асти будет хорошим эльфом, — улыбнулся ему Рабастан, заметив: — Ты словно на свиданье собираешься.

— Конечно, на свидание, — Ойген кивнул. — Не совсем любовное — но очень и очень важное.

Когда он вышел из дома, дождь зарядил снова, уже не такой сильный, но явно настойчивый, но на сей раз у Ойгена зонт был с собой, так что до тюрьмы он добрался почти сухим. Возможно, ему показалось, но на сей раз досмотр прошёл быстрей, и охранник, что их провожал, держался вежливее — и Ойгену пришлось сдержаться, чтобы не погладить мирно обнюхивающую их собаку.

Сегодня Саймон выглядел немного бодрее, и на его лице не заметно было никаких новых следов. Да и руки вроде бы были в порядке.

— Здравствуй, — сказал он Саймону и тот смущённо взлохматил на голове отросшие волосы. О кофе Ойген на сей раз не забыл, и первым делом взял им два картонных стаканчика, купив заодно печенье.

На вопрос, как он, Саймон рассказал, что практически изучил вопрос разведения цитрусовых в неволе, и теперь выбирал.

— Когда мы превратимся в трансатлантическую корпорацию, — солидно заявил Ойген, — мы создадим специальный ботанический отдел. И ты его непременно возглавишь — вместе с отделом… ну, ещё каким-нибудь, наверняка важным. Мы ещё не обсуждали будущую структуру управления так подробно.

— Если хочешь, я могу это обдумать, — тоже очень серьёзно предложил Саймон. — У меня как раз есть сейчас время, и я могу взять в здешней библиотеке пару книг о руководстве трансатлантическими корпорациями. Надеюсь, это не будет корпорация зла?

— Ни в коей мере. Убивать добром — вот наш девиз! — Ойген процитировал Аль Пачино, они переглянулись и рассмеялись. А затем Ойген принялся делиться новостями студии, и прежде всего о DDoS-атаке.

— Я думал, у меня взорвётся голова. И пальцы отвалятся, — признался Ойген. — Я никогда в жизни столько не писал и не говорил — а что было бы, не окажись там Марка, я думать до сих пор боюсь.

— Да, это очень неприятно, — понимающе кивнул Саймон. — Как-то я помогал нашим безопасникам, когда атаковали наши рабочие сервера. Пару ребят ты мог видеть — они давали против меня показания. У нас тогда простой вышел часов шесть. Что вы будете делать в случае новой попытки?

— Сплюнь, — повздыхал Ойген. — Даже думать не хочу, что это может опять случиться. Пока Марк объяснял этим ленивцам из техподдержки, кто и откуда к нам ломится, пока они там доступ закрыли. По Дискавери как-то рассказывали, что ленивцы мёрзнут больше других зверей, потому что почти не двигается — висит себе на дереве и жуёт эвкалипт! А потом у них перестала панель хостинга отвечать... И вроде бы мы оказались вдруг виноваты. А у нас там уже три десятка хостов!

— Не думали взять в аренду свой сервер? — спросил Саймон. — Тогда бы можно было справиться без этих людей в телефоне. И да, Джозеф бы поставил себе те модули, которые давно хотел.

— Ну, он все ещё пишет письма... — улыбнулся Ойген. — Зато с акселераторами мы проблему решили. Свой сервер мы не тянем пока по деньгам, но я над этим работаю. Вот возьмём ещё один крупный заказ... была пара интересных звонков — не поверишь, с рекламы.

— О, — кивнул Саймон спокойно. — Мы становимся популярны на рынке.

— Как представлю, что мне придётся извиняться за простои ещё перед парой клиентов... — покачал головой Ойген. — Но да, такова цена популярности, — засмеялся он. — Зато на очередном письме с официальными извинениями я обнаружил, что, похоже, печатаю уже вслепую.

— Ну конечно, — удивился Саймон. — Ты просто никогда не замечал — но этому же быстро учатся. Это куда удобней и проще, чем писать от руки, — он вдруг улыбнулся слегка смущённо, и Ойген с остро вспыхнувшем в нём любопытством заметил:

— Я читал, это очень полезно для мелкой моторики. Куда полезнее, чем печатать.

— Этим я буду себя утешать, — Саймон улыбнулся немного шире. Потом снял очки и протёр их краем рубашки. — Ты знаешь, мне написала Деб. Мы… мы… Я думал, мы ведь расстались с ней — но она пришла тогда на слушание, и вот теперь пишет… так старомодно — но так на неё похоже. А у меня же ужасный почерк, — он покачал головой. — Хотя в школе я писал ну, если не красиво, то хотя бы разборчиво. А сейчас мне самому неловко… и немного странно — ты знаешь, я совсем не привык к настоящим письмам, обычно в почту приходят счета.

Ойген слушал его, поддакивал спрашивал, — и вспоминал ту девушку, что приходила к ним тогда. Мисс Кавендиш. И думал, что между ей и Саймоном ещё явно не всё сказано до конца.

— …и, понимаешь, — тихо закончил Саймон, — я и рад… но не думаю, что не должен продолжать всё это. Ради неё. Наверное, — он полувопросительно посмотрел на Ойгена, и тот подумав сказал:

— Ты бы сам хотел этого?

— Я не знаю, — покачал головой Саймон. — Мы расстались, но… мы оба…

Он умолк, и Ойген проговорил мягко:

— Мне кажется, сейчас не время и не место принимать решения о таких вещах. В тюрьме всё воспринимается совсем иначе — я сейчас порою вспоминаю там себя и… В общем, — он улыбнулся едва заметно, — ты ведь скоро выйдешь — и у вас обоих будет время подумать и понять, что вы чувствуете друг к другу и чего хотите. Вам же некуда спешить. И не нужно.

Саймон глубоко вздохнул и замолчал. А потом проговорил серьёзно, протягивая ему руку:

— Мне повезло с тобой. И не только потому, что ты взял меня на работу.

— В сравнении с тем, как мне и всем нам повезло с тобой, твоё везение вообще не в счёт, — засмеялся Ойген, крепко пожимая его руку в ответ.

Когда Ойген вышел на улицу, дождь, наконец-то, перестал. Влагой дышалось легко и ему совершенно не хотелось возвращаться домой. Он пошёл просто вперёд по улице и бродил так, иногда сворачивая на перекрёстках, наверное, с час, покуда не уткнулся в станцию подземки — и, поскольку дождь опять начал накрапывать, спустился, но выйдя уже на своей станции, подумав, отправился не домой, а в офис. Ненадолго. Он почти не бывал там по вечерам — и что сегодня неплохой день, чтобы это исправить

Не то чтобы у него там были какие-то срочные дела, но ему хотелось успокоиться и как-то привести мысли и ощущения в порядок, а работа этому весьма способствовала. И почему бы ему не посидеть в тишине и одиночестве пару часов, решил Ойген — однако, стоило ему подняться по лестнице, он услышал странные звуки, гуляющие по пустоте этажа. А когда был уже в их коридоре, понял, что играет тяжёлая, но мелодичная музыка. Скорпионс он узнал.

— Если бы мы могли пройти, весь этот путь с самого начала, я бы попробовал изменить

то, что убило нашу любовь... — надрывался в припеве их вокалист. Эту песню крутили несколько раз по радио, и Ойген мог бы даже подпеть.

Широкая полоса света пересекала впереди коридор — значит, кто-то был в той комнате, которую они именовали переговорной. Пусть она им, вроде, как и не принадлежала по документам, но там уже прочно обосновалась часть их цветов и шезлонг, сидя в котором, Ойген обычно общался с самыми занудными из клиентов, загорая на лившемся из окна солнышке.

Он старался ступать потише и прислушиваясь: было бы неловко появиться в какой-нибудь… не слишком подходящий момент.

Однако, когда он осторожно заглянул в комнату, он с удивлением там обнаружил лишь полулежащую в шезлонге Энн. У её ног стояли открытая бутылка эля и ноутбук, из которого и лилась музыка — и пока Ойген, стоя в дверном проёме, думал, входить ему, или не сейчас стоит, она почему-то совсем ему не удивившись, запрокинула назад голову, глядя на потолок:

— Представляешь, шестеро из десяти моих знакомых не знают, что они немцы.

Во всей этой сцене было что-то пронзительное и печальное — хотя, возможно, Ойген просто сегодня пережил слишком много эмоций, и чувствовал то, чего и близко не было.

— Не то чтобы я так хорошо разбирался в рок-музыкантах... — ответил он, медленно подходя и опускаясь рядом с ней на линолеум. Он оперся спиной о стену, Энн протянула ему свою бутылку, и он сделал большой глоток. — Ладно, я тебе признаюсь. Я сам узнал об этом совсем случайно и не так давно — слушая Радио Мэджик. Оно вообще весьма расширило мой кругозор в этом вопросе, — он улыбнулся и сделал ещё глоток. — Отличный эль!

— Угощайся, — кивнула Энн. — У меня в рюкзаке ещё есть.

Не то чтобы это удивило Ойгена: Энн никогда даже не пыталась изображать из себя трезвенницу, но в том, как она сидела тут одна в компании со Скорпионс и бутылкой эля, было нечто очень на неё непохожее. Но он вовсе не был уверен в том, что она хочет с ним поделиться — так что он просто встал и принёс ей её рюкзак, в котором, кроме пива, обнаружилась и открывалка.

Они сидели в разгоняемой лишь светом экрана полутьме, пили эль и слушали Скорпионс — а потом Энн проговорила просто и буднично:

— Мы с Филом расстались.

— Что случилось? — мгновенно посерьёзнев и даже подобравшись, хотя и постаравшись скрыть это за мягкостью голоса, спросил Ойген.

— Я его бросила, — ответила она — и, обернувшись, на него посмотрела.

— Бросила? — полувопросительно повторил он, и Энн кивнула вполне утвердительно:

— Бросила. Как плюшевую собачку. У меня такая была. Его приняли на работу в Гугл, и он улетает на следующей неделе… А я не могу лететь, — она поставила почти опустевшую бутылку на пол и, подтянув колени, обхватив их руками и снова посмотрела на Ойгена — и тот, перебравшись к ней, обнял Энн за плечи. Она вздохнула и прислонилась к нему, и устроила голову на его плече. — Мы говорили с ним об этом — мне ещё год учиться. И Фил сказал, что я могу приехать к нему, как только закончу с защитой и получу диплом, а в этом пока устроиться на стажировку. Ойген, — она приподнялась и, обернувшись, посмотрела ему в глаза, — я не верю в отношения на расстоянии. Мы будем созваниваться и переписываться раз в день? Каждый день? Но это не будет по-настоящему. А потом… он так всё за нас распланировал… — она покачала головой. — А я не уверена, что вообще хочу уезжать. У меня здесь всё, семья, друзья, наше дело…

— И ты решила бросить его сама? — негромко спросил Ойген, когда она умолкла.

— Да, — Энн ответила так просто и так твёрдо, что у него защипало в глазах. И в носу.

— И теперь сидишь здесь, слушаешь Скорпионс и лечишь душевные раны элем? — ласково спросил он, открывая ей объятье, и она словно нырнула в них, выбравшись из шезлонга и перебравшись к нему на колени.

— Ага, — Энн уютно устроилась у него на руках. — У меня есть ещё. Хочешь?

— Хочу, — уверенно ответил он.

А потом они вдвоём сидели на полу, медленно, по глотку, пили эль и слушали музыку. И когда время подобралось к полуночи, Ойген предложил:

— Хочешь — поедем ночевать к нам. У нас прекрасный и удивительно удобный диван. Джозеф бы подтвердил.

— Со мной порядок, капитан, сэр, — возразила шутливо и грустно Энн, погладив его по руке. — Я домой. Меня, наверное, обыскались.

— Тогда, матрос, я вызову для тебя такси, — сказал он безапелляционно, и она не стала возражать.

Посадив Энн в такси — и сразу же расплатившись — Ойген постоял немного, глядя вслед отъезжающей машине, и вздохнул. Любовь — это всегда непросто… даже если кажется, что это совсем не так.

Ему, впрочем, и не казалось — он ведь так и не поговорил с Ролин.