Изгои (джен)

Выйдя из подъезда, Ойген просто пошёл вперёд по улице, не задумываясь, куда именно. Какая разница? Он поначалу даже зонтик не стал открывать — дождь за те полчаса, что Ойген провёл у Ролин, заметно ослаб, и затянувшая небеса хмарь, ронявшая холодную водяную пыль, смывавшую с Лондона краски, была целиком созвучна его настроению. Не то чтобы Ойген хотел промокнуть — просто не отдавал себе отчёта в том, что на улице было промозгло, а с неба пусть уже и не лилась потоком, но всё же сочилась вода. Ойген не ощущал ни холода, ни влаги — вокруг него осталась лишь серость, которую изредка рассеивали алыми всполохами габаритные огни машин и сигналы зажёгшихся светофоров.

Ойген шёл, не замечая на тротуаре луж, пытаясь разобраться, чего же он действительно хочет… и не находил правильного ответа. Он… влюбился? Да — и он отчаянно не хотел терять Ролин. Но она… Она сама захочет ли прикоснуться к подобному человеку, теперь, когда она знает всё, позволить ему прикоснуться к себе, не будет ли ей омерзительно? Кем в её глазах были такие, как он, бывшие уголовники? И в маггловском, и магическом мире это оставляло на тебе след — никто не спешил выставлять напоказ отсидевших родственников. Мало кто был бы рад принять их в семью… Бастет, о чем он вообще думает?

О том, что Ролин однажды могла захотеть чего-то большего, и так будет лучше? Чушь. Он просто уговаривает сам себя — чтобы через день, через два, через неделю, когда на её звонок не останется никаких надежд, ему было бы не так больно. И она не только больше не позвонит, но и не напишет — и Ойген не знал, что делать с этой внезапно образовавшейся пустотой. Ведь Ролин скорее всего не позвонит… или он вновь ошибается, и её сообщение вот-вот заставит его телефон коротко завибрировать? Она же не выставила его за порог вот так сразу. И не выглядела… яростной, напуганной, или испытывающей то отвращение, которое он не так давно прочитал на лице Кея.... Но… с другой стороны…

Он вдруг увидел свободное такси — и в этот момент понял, или, вернее, осознал, что замёрз. Махнул рукой — и, сев в тёплую машину, на вопрос:

— Куда? — ответил просто:

— Вперёд по улице.

Удивить лондонского таксиста подобным невозможно — и машина тронулась. А Ойген сидел, смотрел на лондонскую серость в окно — и думал, что оскорби она его, задень, уязви, задень — было бы легче. Наверное, если бы он смог, как в детстве, расплакаться, эта давящая тяжесть из груди могла бы уйти…

Наверное...

Как же он от такого отвык…

Они успели проехать пару кварталов, когда Ойген немного пришёл в себя и, спохватившись, что такси — это вовсе не автобус, и поездка отнюдь не дешева, назвал адрес кафе. Домой ему совершенно не хотелось — что он будет делать там в подобном настроении? Завернётся в одеяло и будет спать? А в студии, наверно, сейчас никого: суббота…

Однако уже на месте выяснилось, что он ошибся: офис был вовсе не пуст, а у входа припаркован Астон Мартин с поднятой по случаю дождя крышей. Ойген поднялся по мокрой от дождя лестнице, и когда за его спиною закрылась дверь, он вдруг обратил внимание, насколько свет в коридоре был тусклым. Надо будет лампочки купить поярче… и, или вообще, наконец-то, повесить нормальных светильников, в ИКЕЕ, кажется, были, раз уж они не могут рассчитывать на нормальный верхний свет, пока Уолш не закончит со своими судами.

От этого мрачного освещения становилось тоскливо и неуютно. Почему-то тусклые лампочки неизменно создавали такой эффект — а вот свечи, масляные лампы и факелы никогда на Ойгена так не действовали. Даже напротив: от одной горящей в темноте свечи становилось уютно. А вот слабая и тусклая лампочка навевала на него лишь тоску…

— Ты откуда такой мокрый? Привет. Заварить тебе чай? — ойкнув, с порога завалила его вопросами Энн, и Ойген слегка прищурился, словно она источала свет.

— Привет, работай, я сам, — отмахнулся он и возразил: — И не такой уж мокрый… ноги, разве что.

Он принялся расшнуровывать свои кроссовки и только сейчас сообразил, что в комнате было светло и уютно — и причиной этого оказалась одна из металлических стоек. Она стояла в углу, и закреплённый на ней софит щедро светил в полок.

— Мне кажется, тут было темновато, — сказал Толлет, проследив его взгляд. — Доброе утро. Ты, надеюсь, не против?

— Доброе. Я только за! Летом нам света хватало, — словно бы оправдываясь, заметил Ойген. — Но ты прав — пора нам сделать здесь нормальный свет…

И ещё неплохо бы завести сменную пару обуви. Хотя бы чтоб грязь не таскать. Да и вообще… А пока что он походит босиком — потому что его кроссовки можно было, в принципе, выжимать. Ойген оставил их в углу и занялся чаем.

О том, что у него с собой нет ноутбука, Ойген вспомнил лишь когда сел поработать. Впрочем, здесь, конечно, был компьютер Саймона — и Ойген даже включил его и довольно долго сидел, уставившись в экран. Наверное, если бы у него была срочная работа, он бы смог сосредоточиться и хотя бы временно выбросить всё лишнее из головы — но её не было, и он не мог не думать вновь о Ролин. И о себе… и о том, что, кажется, ему никогда не удастся навсегда оставить прошлое в прошлом.

Чай помог: Ойген, наконец, согрелся, отогрев руки о чашку, а ноги — о едва тёплый системный блок, а ещё начал клевать носом. Он проснулся сегодня рано, потом даже не завтракал — и… и, наверное, нет смысла здесь сидеть, решил он, наконец. Толку никакого — и… у них ведь, кажется, был плед? Ойген точно помнил, что приносил его с собой.

— Я пойду в переговорную и использую по назначению наш диван, — сказал он, выключая компьютер. — Энн, у нас ведь был где-то тут плед?

— Да, был, — она снова подарила ему сочувственный взгляд и сама достала из одной из аккуратно составленных у стены коробок плед и даже, развернув его, накинула на плечи Ойгену и крепко обняла его. Он тоже обнял её в ответ и, на секунду уткнувшись носом в её волосы, закрыл глаза.

— Спасибо, — он отпустил Энн и немного картинно закутался в плед. — Я не выспался, не завтракал и вымок. Я немного поваляюсь и приду в себя, — пообещал Ойген — но сначала решил заглянуть в туалет, а для этого снова пришлось надеть сырые кроссовки.

В туалете было, как и везде — промозгло и тускло, словно сырость просачивалась сквозь кирпич. Лампочка тоскливо качалась под потолком, выхватывая бачок и трубы, и Ойген даже ремень расстегнуть не успел, как понял, что поспать ему не удастся — потому что вся стена над бачком была сыра, и кое-где по ней даже стекали тоненькие струйки.

Вот откуда, видимо, пошёл грибок… до сих пор с того момента, как они сняли это помещение, сильных ливней не случалось — вот Лимбус и не сталкивался с такой проблемой. И хорошо если протечка только одна… Что ж, придётся испортить Уолшу эти выходные… и заменить тут лампочку, подумал Ойген, ёжась от такого же депрессивного и тусклого света, уныло дополняемого звуками капающей воды. От воспоминаний его передёрнуло.

Ойген набрал номер Уолша — и очень долго слушал гудки. Когда тот, наконец, ответил, голос его прозвучал весьма недружелюбно:

— Мур, если у тебя не что-то срочное…

— У нас протекает крыша, — почти что отрапортовал Ойген. — В туалете. Аккурат над бачком. И довольно сильно. Вот откуда, скорее всего, грибок.

Уолш выругался. И велел:

— Подставьте там пока что-нибудь, чтобы на пол не капало, или тряпку какую брось. Дождись меня — мы будем… будем, в общем, — и отключился.

А может, и получится немного подремать, подумал, зевая, Ойген. Видимо, Уолш сейчас будет кого-то вызванивать — но в субботу это будет непросто. Значит, вряд ли он приедет быстро…

Он бросил на пол одну из висящих на кране тряпок и решил, что сделал для этого места всё, что мог. Возвращаясь по коридорам, он присматривался, не появилось ли где сырости на стенах, но вроде бы ничего не заметил. В переговорной Ойген все-таки выжал кроссовки в стоящее тут ведро, затем залез на диван с ногами и растёр краем пледа чтобы согреть.

И стоило ему вытянуться на диване, он практически сразу провалился в милосердную дремоту, успев подумать, что надо принести сюда какую-нибудь подушку — потому что рюкзак и в сухом-то виде эту функцию исполнял не слишком хорошо, а уж влажным…

Проснулся Ойген от вибрации под головой, а потом звонка — он неловко достал сотовый и, увидев, что ему звонит Рабастан, ощутил лёгкий укол совести: надо было позвонить ему и сказать, что всё в порядке. Сам он нервничал бы, если б Рабастан ушёл, как он утром сегодня…

— Не отвлекаю? — деликатно поинтересовался Рабастан.

— Нет — я уже в офисе, — ответил Ойген. — Хорошо, что ты позвонил. У нас всё в порядке?

— У нас дома отключился свет, — сообщил Рабастан. — И я пытаюсь выдумать, чем бы занять себя… даже рисовать по такой погоде темно… Свет ужасный.

— А у нас тут крыша протекает, — грустно признался Ойген. — Кто вообще включил этот дождь! Сижу босой и мокрый… ладно — скорее, наполовину сырой. Без ноута, сухой одежды и горячей еды, — он картинно вздохнул, и они оба рассмеялись.

— Это кстати, — сказал Рабастан. — Я могу зайти к вам с одеждой и едой… что именно взять?

— Я отвратительно влажный, — немедленно пожаловался Ойген. — Кроссовки особенно. Джинсы ещё отсырели. На мне сухими остались одни трусы. И то я в этом уже не уверен.

— Я понял, — Ойген готов был поспорить, что Рабастан на том конце серьёзно кивнул. — Ойген, ты забыл зонт? — осведомился, помолчав, он.

— Нет! — с некоторым вызовом ответил ему Ойген — и больше никаких вопросов Рабастан задавать не стал.

Едва он отключился, в дверном проёме появилась Энн, и сразу же за нею — Толлет с камерой в руках.

— Уже не спишь? — спросила Энн, подходя к подоконнику.

— Уже нет, — Ойген сел. — Я нужен?

— Скорее не ты, а комната, и даже не столько она, а они, — возразила она, кивая на подоконник. — Мы примеряемся! — весело пояснила она. — Мы завтра едем снимать цветы в питомник. В офисе мы всё уже отсняли, чтобы мне было с чем поиграться сегодня — и ждали, пока ты проснёшься.

— Мы даже думали слегка пошуметь, — добавил Толлет. — Ну, чтобы ты проснулся — а мы как бы и ни при чём.

— Но не успели, — поддержала его Энн, включая верхний свет, который здесь был вполне ярким, потому что лампочку покупали они.

Пока Ойген поудобней устраивался, норовя сохранить остатки тепла, Толлет снял сначала его, затем Энн и растительность на окне с нескольких ракурсов, а затем повернулся к нему:

— Хочешь попробовать сам? — он неожиданно протянул Ойгену камеру.

— Я? Да! — глаза Ойгена блеснули. — Ты дашь мне её доверишь?

— Ты, вроде бы, не пьян, — Толлет оглядел его оценивающе. — И не должен уронить её… но я подстрахуюсь, — сказал он, накидывая ремень камеры ему на шею. — Так. Теперь смотри сюда…

Современная камера, как оказалась, не так уж и отличалась от волшебной — или, по крайней мере, Ойгену так показалось. Он, конечно, понимал, что это обманчивая лёгкость — но, в конце концов, он же ведь не готовился сдавать экзамен на фотографа!

От съёмки цветов он быстро перешёл к фотографированию Энн, которая, похоже, прекрасно чувствовала себя перед камерой, а когда Толлет к ней присоединился, она, смеясь, шутливо повисла у него на шее, дурачась. И это было действительно весело — Ойген даже, наконец, перестал испытывать озноб из-за своей так и не до конца высохшей одежды.

— Эй-эй! — воскликнул Ойген, фотографируя их и старательно удерживая смех. — Ты же моя штатная невеста!

Толлет несколько смешался, а Эн засмеялась:

— Так сегодня же выходной! Суббота! Это не считается!

— Нет, я возмущён! — Ойген выглянул из-за камеры. — Вот так пойдёшь прилечь на час — и мне подобрали замену…

— Я ветрена! — сказала Энн, и Толлет, поймав общий настрой, поддержал её:

— А ты как хотел. Оставил такую девушку одну — и всё!

— Вот я дурак… — начал было Ойген — и тут от двери раздался громкий голос Рабастана:

— Доставка еды!

— Сколько с нас? — по-деловому уточнил Толлет, даже не посмотрев на дверь. — И что мы заказывали? — спросил он уже у висящей у него на шее Энн.

— Я заказывал, — улыбнулся Ойген, — и нисколько мы не должны — это мой брат Рабастан. Асти, это Толлет, я тебе о нём говорил, — представил он их, сглаживая невольно повисшую вдруг неловкость.

— Много говорил, — кивнул Рабастан, поднимая в приветствии руку, и Толлет тоже помахал ему рукою в ответ, но о рукопожатии, кажется ни один из них не задумался.

— А меня учат фотографировать, — радостно похвалился Ойген. — И это весело… и кажется несложным. Но ты сказал «еда»?

— Да, я спасал мясо и сделал рагу… вышло немного странно, но, определённо, вкусно, — ответил Рабастан.

— Странно? — с подчёркнутым подозрением уточнил Ойген.

— Ну… у нас было полбанки сливочного сыра, — напомнил Рабастан. — И хорошо, что морозилка сейчас пуста — я мороженое просто доел.

Рабастан извлёк из рюкзака закутанную в полотенце кастрюлю и поставил её на стол. Ойген, немедленно размотав её, снял крышку и втянул в себя воистину волшебный запах, от которого его рот мгновенно наполнился слюной… и тут вдруг вспомнил, что Толлет ведь вегетарианец. Надо было сказать Рабастану… Сглотнув, Ойген поглядел на Толлета смущённо и сказал:

— Давай закажем тебе пиццу? Или что-нибудь ещё… Толлет не ест мясо, — пояснил он Рабастану, испытывая неловкость.

— Да мне через час всё равно убегать по делам, — отмахнулся Толлет, и Ойген был готов поклясться, что искренности ему не хватило. — И я не голоден. Я с вами чаю попью с удовольствием.

— Да, правда, я тоже не откажусь! Чудесный горячий чай, — быстро сказала Энн уже отправляясь за чайником, дружески улыбнулась: — Захвачу твою кружку — я помню, что тебе не горячий.

— А в мою кружку просто долить, — попросил её Ойген, и только тут сообразил, что у Рабастана «своей» кружки не было. Это было как-то неправильно, Толлет здесь всего ничего, а уже завёл…

Друг на друга они не смотрели — оба смотрели на висящий на стене логотип, и затянувшееся молчание Ойгена не обрадовало.

Он искренне надеялся, что они понравятся друг другу, и что можно будет в будущем втроём общаться — не так уж много было вокруг них ровесников… Тем более у них с Рабастаном могли найтись общие интересы, но, кажется, он ошибся. Эти двое друг другу не то чтобы не понравились, скорее, не произвели того впечатления, которое он себе представлял, но, впрочем, Ойген пока что не сдался. В конце концов, уж если он когда-то Северуса умудрялся вытаскивать в компании… хотя, возможно, лучше б у него тогда не получалось, сказал он горько сам себе. Возможно, тот избежал бы… многого.

Нет. Стоп. Он не будет сейчас об этом думать! Сейчас они сядут есть — или, вернее, для начала он переоденется в сухое.

А для этого нужно было куда-то деться, хорошо, что пустующих помещений у них было навалом, вот ни в одном из них не было, к сожаленью, дверей.

Пока Ойген переодевался, Энн вернулась с горячим чайником — но едва они все вчетвером сели за стол, как появился Уолш в сопровождении двух мрачных и слегка небритых мужчин. Он тут же вытащил Толлета снять протечку — и, когда они ушли, Рабастан заметил:

— А у вас не скучно.

— И мокро! — улыбнулся Ойген. — А ведь это только первый сильный дождь. Что будет зимой?

— Ну, вдруг они крышу починят? — предположила Энн. — Замечательное рагу!

Рабастан даже не улыбнулся — Ойген видел, как он кривит в досаде губы, кажется, едва скрывая раздражение. И, поймав глазами его взгляд, одними губами спросил: «Что?» — и Рабастан в ответ выразительно глянул сперва на рагу, а затем на стоящую, на столе кружку Толлета. Нет, дело было вовсе в чувствах Толлета, которые Рабастан мог задеть, а в том, что Рабастану было неловко, что он поставил Ойгена в дурацкую ситуацию. Ойген попытался успокаивающе улыбнуться — но, кажется, совсем не преуспел, и потому совсем не удивился, когда Рабастан буквально через несколько минут сказал, что пойдёт домой — у него в планах сегодня ещё уйма домашних дел. А потом вернувшийся Толлет сказал, что нашли ещё одну протечку, он всё отснимет, и ему тоже пора бежать — а затем поспешил обратно к Уолшу, и Ойген с Энн остались вдвоём.

— Не грусти, — сказала Энн, подсаживаясь к Ойгену и обнимая его за плечи.

— Так получилось… глупо, — вздохнул он. — Я рассказывал Асти о Толлете. Много рассказывал, и надеялся, что они понравятся друг другу.

— Не переживай, — она погладила его по руке. — Моим младшим братьям тоже не все нравятся. Мик столько о тебе болтал, что сестра стукнула его бегемотом, и он потом дулся на неё полвечера.

— Дулся? — Ойген тоже её обнял.

— Да — потому что это был его любимый бегемот. Он им, конечно, давно не играет — но никому не отдаёт. Ничего — у них ещё будет шанс получше узнать друг друга.

— Надеюсь, — вздохнул Ойген — и они принялись за остывающее рагу.

Идти на смену Ойгену донельзя не хотелось — ему вообще хотелось забиться куда-нибудь в угол и там сидеть… а лучше лежать в темноте и тишине, и приходить в себя. Но смену-то никто не отменял, тем более, принимать её придётся у Кея — и Ойген, разумеется, поплёлся в кафе.

Народу было много — суббота, скверная погода… как не слететься на свет монитора, чтобы с горячим кофе в руке нырнуть в интернет? — и это было хорошо: у Ойгена почти не оставалось времени на то, чтобы себя жалеть. Ну или вообще делать хоть что-то, кроме того, чтобы общаться с посетителями, и он даже не заметил, как за окном начало темнеть.

Когда в пятнадцать минут седьмого ожил его мобильный, и на экране высветилось имя Ролин, он сперва тупо смотрел на него, перед тем как ответить, а затем бросив все, просто выскочил в комнату отдыха персонала и ответил лишь там.

— Привет, — просто сказала она, и от звука её голоса сердце у Ойгена заколотилось с такой силой, что он едва его расслышал. — Если ты всё ещё хочешь сам, то я бы тоже хотела встретиться с тобой. Поговорить. Если ты, конечно, не против.

— Да, — так же просто ответил он. — Скажи, когда и где — я буду.

— Вокзал Кинг-Кросс. Ты смог бы завтра приехать к шести? — спросила Ролин. — Или ты в это время работаешь?

— Кинг-Кросс? — наверное, это было последнее место в Лондоне, о котором Ойген готов был сейчас услышать.

— Да, — ответила Ролин. — Если тебе удобно, мы могли бы встретиться там под главным табло. Это первый этаж.

— Конечно, — почти механически ответил он. Кинг-Кросс? Но почему?! — Как твоя нога?

— Лучше, — он услышал, как она улыбнулась. — Тогда до завтра.

Ролин отключилась — а Ойген остался стоять посреди комнаты, растерянно глядя на потухшую Нокию в своей руке.

Кинг-Кросс?!