Изгои (джен)

В этот вечер Ойген плохо понимал, что ест. Из закусок Ролин заказала нарезанный тончайшими ломтиками хамон — и он жевал его, почти что не ощущая вкуса, но сейчас ему было совсем не до гастрономических тонкостей и казалось, что единственное, чем хамон отличался от привычного Ойгену, к примеру, прошутто, — то, что его было, вроде бы, сложнее жевать, а значит, и говорить приходилось чуть меньше. Да что хамон — он не ощущал разницы даже между испанским и итальянскими, так хорошо ему знакомыми, винами, а еще забыл привычно долить в свой стакан воды… Впрочем, еда Ойгена почти что не занимала, и он отдавал ей должное лишь потому, что её заказала Ролин, захватившая все его мысли.

Ещё водя своим длинным пальцем по строчкам меню, она негромко заметила:

— Я предложила бы тебе шафранную лапшу с морепродуктами — она тут изумительна — но я помню, что у вас с ними сложные отношения, — Ролин на мгновенье задумалась. — Так что давай возьмём бычьи щёки, и не будем портить себе аппетит, представляя, как этот несчастный, но очень вкусный бычок не так давно улыбался.

Ойген не был бычком, но улыбнулся Ролин ясно и широко, а затем забавно потыкал себя пальцем в щеку, и Ролин, не сдержавшись, хихикнула, и потянулась к нему, легко прикоснувшись к щеке губами — и тут у них пришли взять заказ.

Принесли его достаточно быстро, но Ойген этого практически не заметил — всё его внимание было поглощено Ролин. Он скорей механически орудовал ножом, не торопясь отправлять нежное мясо в рот, хотя бычьи щёки любил, но с таким же удовольствием ел бы сейчас даже пережаренный стейк, не заметив особой разницы. Потому что смотрел на Ролин, не отрываясь, смотрел, как она ест, как держит в руке бокал, как подносит его к губам… И, кажется, он несколько переборщил с этим, потому что, беря в руки меню, чтобы заказать десерт, она заметила:

— Я ощущаю себя на пресс-конференции перед толпой молодых журналистов. Ты так смотришь на меня, что я начинаю чувствовать ответственность за каждое сказанное слово. И с ужасом пытаюсь вспомнить, что я уже наговорила.

— Тебе не о чем переживать, — смутился Ойген. — По крайней мере, у меня точно нет с собой блокнота, и диктофон я тоже не захватил… И если что — ты наверняка отопрёшься, и никто не сможет ничего доказать.

— Меня это успокаивает, — Ролин улыбнулась, а затем сделала загадочное лицо: — Но у нас на повестке остался один вопрос, который меня действительно мучает. Итак, мистер Мур, скажите, — она откинулась на спинке стула с очень серьёзным видом. — Любите ли вы шоколад?

— О да, мэм, конечно, — он сделал удивлённые глаза, а затем покивал. — Я разве похож на человека, который может его не любить?

Ролин рассмеялась снова:

— Мы с тобой знакомы почти два месяца и шоколадное мороженное ты не разу не брал, — покачала она головой.

— Виноват, — Ойген прижал руку к груди, и сам с трудом сдерживая улыбку. — Мы будем есть мороженое? Шоколадное, да?

— Нет, что ты, — она снова улыбнулась и кивнула проходящей мимо официантке. — Мы будем его пить.

— Мороженое?! — изумлённо ахнул Ойген, и они рассмеялись снова.

Горячий шоколад здесь оказался весьма неплох: не слишком сладкий и в меру густой, и чурос были замечательны — и, когда Ролин отправила последний кусочек в рот, она, слизав шоколад губ, посмотрела на часы и удовлетворённо кивнула:

— Я думаю, нам пора.

— Ты мне позволишь угостить тебя? — спросил Ойген, прикинувший ещё когда мельком взглянул на меню, что денег ему должно вполне хватить даже на чаевые. И как хорошо, что у него есть привычка носить с собой наличные.

— Ты хочешь? — она чуть склонила голову, а потом кивнула, и он так обрадовался, словно получил подарок. Впрочем, так и было… — Тогда поторопись, — на её губах возникла таинственная улыбка.

— Я провожу тебя? — проговорил он полувопросительно, и Ролин вздёрнула брови:

— Это после. Наш вечер только начался — конечно, если твой старший брат не сторож тебе, и не ждёт сегодня тебя слишком рано.

— Начался? — заинтриговано переспросил Ойген. Было около половины девятого — и, зная Ролин, вряд ли она опустится до того, чтобы банально пригласить его в клуб.

— И он будет долгим, — таинственно проговорила Ролин, донельзя его заинтриговав. Ему даже стало жарко — чему немало способствовало и высказанное только что ею обещание, и выпитый бокал вина.

Расплатившись и оставив чаевые, Ойген всё-таки не выдержал и спросил:

— И куда ты поведёшь меня теперь?

— В библиотеку, — ответила Ролин, пытаясь сдержать улыбку — впрочем, без особого успеха.

— В библиотеку? — глаза Ойгена расширились от любопытства. — В девять вечера? Мы собираемся её ограбить?

— Отнюдь, мы собираемся слушать музыку. Впрочем, если ты знаешь способ её украсть... — сказала Ролин с таким видом, словно только что не предложила ничего из ряда вон выходящего.

Музыка в библиотеке? О, Ойген прекрасно знал, что в библиотеке можно далеко не только читать или работать. Впрочем, несмотря на то что он вполне мог представить себе музицирование в библиотеке — так же, впрочем, как и, например, обед, чем регулярно, назло всем библиофилам мира, занимался когда-то Эйв… — но для Ойгена всё это имело привкус нарушения правил; чего-то, что не пристало делать открыто. Как будто они с Ролин собирались сейчас тайком заночевать в школьной библиотеке… И если мадам Пинс застанет их…

— Какой самый необычный музыкальный инструмент будущего ты можешь представить? — ответила вопросом на вопрос Ролин.

— Пожалуй, я в тупике, — честно попытавшись что-нибудь придумать, быстро сдался на её милость Ойген.

— Тогда не буду долго тебя томить — мы собираемся посмотреть и послушать вживую концерт для лазерной арфы, — проговорила Ролин и довольно улыбнулась. — Идём — сейчас сам увидишь. Это очень красиво.

— Ты не шутишь? — уточнил он, поднимаясь и подходя, чтобы подать ей руку.

— Вовсе нет, — Ролин явно наслаждалась этим разговором — и он заулыбался. В конце концов, какая разница? Даже если она сейчас поведёт его на гладиаторские бои, в которых ему будет отведена главная роль, Ойген с радостью пойдёт на смерть и поприветствует её словно цезаря. А уж арфа… к тому же лазерная. В библиотеке…

Она взяла его под руку, и Ойген почти сразу почувствовал, что, прихрамывая, ей действительно легче идти, имея возможность на него опереться. Ролин действительно следовало поберечь свою пострадавшую ногу, но она предпочла быть сегодня здесь, с ним, и это трогало его до самого сердца.

Они вышли на улицу и, пройдя буквально несколько сот футов по Юстон-роуд, подошли к тому странному комплексу зданий, застывших каскадами красного кирпича, в котором располагалась Британская библиотека. Это место Ойген знал — но до сих пор чисто теоретически: когда-то, в прошлой жизни, он не однажды пролетал над ним на метле, а вот в бытность свою курьером его сюда просто не заносило. Так что Ойген представлял, как выглядит Британская библиотека, с воздуха намного лучше, чем с земли. Но, конечно же, в его голове крутился абсолютно бесполезный сейчас, но когда-то позабавивший его факт, что библиотека расположена между двух поссорившихся между собой вокзалов.

К его удивлению, двор вовсе не был тёмен и тих — отнюдь нет. Здесь было не то чтобы людно — однако и пустым его назвать было никак нельзя. Они пересекли двор и вошли внутрь — и Ойген, идя рядом с Ролин и ощущая тепло её руки, видел, что она себя здесь чувствует вполне уверенно.

Они прошли по коридорам и оказались в огромном зале, увенчанном куполом, за окнами которого виднелось ночное небо. Казалось, что народу там совсем немного — но это была иллюзия, созданная размерами зала.

В центре зала Ойген увидел солидного вида колонки, серьёзный микшерный пульт, и стойки для микрофонов — а ещё заметил людей в футболках с бейджами. Он даже охранников заметил — хотя они не то чтобы пытались бросаться в глаза. Впрочем, Ойген всегда обращал на них внимание…

Когда они устроились за одним из столов читального зала во втором ряду, Ойген спросил, вертя головой по сторонам:

— И где же чудесная арфа будущего?

— Терпи, — Ролин улыбнулась и сжала его руку — и ему стало совершенно не до лазерных струнных. — Знаешь, на кого ты сейчас похож? — спросила она чуть игриво.

— Скажи мне, — заулыбался он.

— В детстве у наших соседей был бордер-колли, — ответила Ролин. — И когда этот пёс был щенком — мне тогда самой было лет, наверно, двенадцать — он был невероятно любопытен и всюду лез. Буквально всюду. Я помню, они как-то к нам пришли с ним — и он за полчаса изучил во все углы, включая мой шкаф и стиральную машинку. Ты ужасно мне его сейчас напоминаешь.

— Я пытаюсь представить лазерную арфу, — сказал он. — И не могу! Вернее, не могу представить, как можно её слушать. Лазер — это же свет… и… немного сигнализация!

— Свет, — Ролин кивнула и рассмеялась негромко. — На самом деле, я хотела позвать тебя сюда ещё вчера — надеясь компенсировать наш несостоявшееся кино… хотя, — она улыбнулась, — я тебя всё же… обманываю. Я давно, ещё когда узнала об этом концерте, поняла, что не могу тебе не показать это — если получится, конечно. И всё получилось, — закончила она радостно. — А теперь это желание окрасилось в новые для меня оттенки. Ты многое пропустил, и мне действительно хочется тебя удивить… Надеюсь, у меня это получится…

И у неё получилось. О да, когда начался концерт, и темноту зала прорезали зелёные и малиновые лучи, Ойген замер — и так и просидел, с буквально открытым ртом, первое выступление. В прежней своей жизни на него подобное зрелище не произвело бы особенного впечатления — но здесь? Это было до того волшебно, что ему даже почудилось, что он ощущает разливающуюся в воздухе магию. Впрочем, нет, конечно, нет, ему всего лишь казалось — но Ойген всё равно, даже понимая, что всё это созданные маггловским гением технологии, невероятные, но всё же технологии, не мог отделаться от чувства возвращения в свой прежний мир. Пусть совсем ненадолго, но…

Если бы его попросили воспроизвести хотя бы одну мелодию, или описать хотя бы одного из сменявших друг друга исполнителей — он бы не смог сделать этого, хотя и был всем своим существом там, рядом с ними. И словно сам становился этим светом и странной, ни на что не похожей музыкой — и когда она окончательно смолкла, он ещё несколько секунд сидел, ошеломлённый, ничего вокруг не видя и не слыша.

— Я исчезающе редко вижу, чтобы кто-нибудь так реагировал, — он почувствовал, как пальцы Ролин касаются его щеки, и накрыл их своей рукой. И понял, что его лицо мокро от слёз.

— Я… просто не ожидал подобного, — хрипловато проговорил он. — Это… почти магия, — кажется, его голос прозвучал горько. Чувства буквально разрывали его на части изнутри, так что даже голова заныла.

Он подался к ней, вставая, они с Ролин вместе, одним слитным движением поднялись. Ойген взял её руку и прижал к своей груди прямо над сердцем, просто чтобы ощутить её ладонь и дать ей услышать, как оно бьётся, и почувствовать его ритм.

— Не думаю, что нам удастся затеряться сейчас среди книжных полок... — прошептала Ролин возбуждённо, словно прочитав его желание и вправду незаметно отойти подальше, к полкам, и… — Потеряемся лучше в моём саду. И, может быть, тебе написать брату, чтобы он тебя сегодня не ждал?

Прозвучавшее в этой простой фразе обещание лишило Ойгена остатков если не разума, то последних крох уже давно истощившейся сдержанности. Он чувствовал себя теперь не просто ожившим — той жизненной силы, что бурлила в нём сейчас, было даже слишком много для него одного, и, если бы он мог, он поделился бы ею со всем миром. Но он был обычным магглом, не способным на что-то подобное — и всё, что ему оставалось, чувствуя, как Ролин опирается на него, прихрамывая, это подхватить её на руки и опустить лишь когда перед ними откроется дверь такси.

Впрочем, отпустить полностью он так её и не смог, и они начали целоваться даже прежде, чем оказались в салоне. Ролин пахла чем-то сладко-горьким, её кожа была тёплой, даже почти горячей, а рот — удивительно мягким… Ойген уже так хорошо знал эту мягкость, но каждый раз, целуя Ролин, почти что терял голову — кажется, он никогда ни у кого не встречал настолько божественных губ… Её пальцы путались в его волосах, и ногти едва ощутимо царапали кожу под ними. И когда она сжимала пальцы и тянула его волосы назад, он едва удерживался от слишком громких стонов, и был благодарен таксисту, что тот, ничему не удивляясь, смотрит строго перед собой.

Воротник рубашки, хоть и расстёгнутый, теперь казался удушающе узким и мешал, и Ойген был благодарен, когда Ролин расстегнула ещё пару пуговиц, и её руки коснулись его груди. Ох, нет, нет, пока что рано было стягивать одежду полностью, и они из последних сил старались не потерять голову окончательно… Его руки чувствовали жар кожи Ролин даже сквозь плотную ткань джинсов — и это ощущение пока что спрятанной от него плоти лишало Ойгена остатков благоразумия… или не говоря о приличьях…

Когда же они, наконец, доедут?!

Такси всё ехало и ехало, притормаживая, кажется, на каждом из многочисленных светофоров — но, наконец, окончательно остановилось. И Ойгену пришлось собрать остатки разума, совершенно растворившегося, кажется, во вкусе, запахе и ощущении такой невероятно близкой сейчас Ролин, чтобы расплатиться — но считать монеты и купюры не было никаких сил, и он просто сунул таксисту две десятки, в тот же миг забыв про сдачу.

Они не заметили, была ли пуста сейчас улица. Целуясь, они почти ввалились в подъезд… Как они поднимались на лифте, Ойген почти не помнил, но в её квартиру Ойген внёс Ролин на руках, почти не ощущая веса, просто наконец-то теперь Ролин была близко, рядом… с ним. Совсем с ним…

В коридоре было темно, и они каким-то чудом ничего не задели, и когда он всё же позволил ногам Ролин коснуться пола, она потянула его за собой — потому что отпустить друг друга было никак не возможно.

Ванная у Ролин оказалась неожиданно большой, светлой и напомнила Ойгену внутренний итальянский дворик — возможно, из-за ещё и потому, что совершенно неожиданное окно, за которым стояла уже глубокая ночь, было оплетено каким-то растением.

Ролин отступила к окну на пару шагов, дразня Ойгена взглядом, и очень медленно расстегнула молнию на своих джинсах.

Раздеваясь, Ролин совершенно не испытывала смущения, и делала это красиво — Ойген же стягивал с себя одежду беспорядочно и плохо осознавая, что именно и как расстёгивает, и что куда что роняет. Он буквально пожирал глазами её узкие бёдра, скользил глазами по её восхитительно длинным ногам, по изящным лодыжкам.

Он подал ей руку, и Ролин, принимая её, шагнула к нему, перешагивая упавшие на пол джинсы. Он смотрел и не мог насмотреться, наслаждаясь линией её плеч, соблазнительно выступающими ключицами. Ролин вся была… откуда-то в голове у Ойгена всплыло слово «скульптурной» — и даже просто её созерцать было для него наслаждением.

Когда она избавилась от белья, Ойген практически задохнулся — он протяжно выдохнул и забыл вдохнуть: её подтянутое худощавое тело было совершенно гладким, идеальным, абсолютно лишённым волос, и от этого казалось обнажённей, чем он привык себе представлять. Её кожа в электрическом свете почти мерцала — может быть, конечно, ему просто казалось так, но какая разница?

А потом они целовались под падающей на них из душа горячей водой, и Ойген вспоминал первый их поцелуй — там, в парке, под дождём, и это было настолько похоже… И в то же время иначе — им не было холодно сейчас, о, вовсе нет… Её волосы снова намокли, как тогда, и так тогда оставались жёсткими — и Ойген, глядя на воду, сбегающую по телу Ролин, сам бы хотел ей стать, и падать к её ногам тёплым потоком…

Откуда и когда в руках Ролин возникла истекающая густой, пахнущей тропическими фруктами пеной губка, он не понял — но когда она коснулась его кожи, Ойген задрожал от короткого и сладкого озноба. А потом губка перекочевала уже в его руки, затем — обратно, а потом она куда-то исчезла, и они с Ролин, продолжая целоваться, скользили ладонями по телам друг друга, размазывая и смывая пену, и хохотали, хватаясь за стену и друг за друга, когда оскальзывались.

Ойген впервые в жизни целовался, не наклоняясь и даже не склоняя голову: сейчас, босыми, они с Ролин были одного роста. И это было так странно и сладко — слаще только было ощущение её рук на его теле, и его рук — на её.

А когда горячие струи смыли со словно бы атласной смуглой кожи последние следы мыла, Ойген, склонившись, скользнул губами сперва по ключице, потом по груди, а затем опустился перед Ролин на колени, словно перед статуей божества в древнем храме. Он припал к её животу, как припадают к источнику воды посреди бескрайних песков, а потом медленно начал спускаться ниже... И когда его мысли стали отрывочны, Ойген отдался на волю своего тела, и дремлющих в каждом инстинктов.