Изгои (джен)

Вопрос о том, кто всё-таки победил, к радости Ойгена, за ворохом впечатлений так и не всплыл, как-то забывшись на фоне того, что им всем вместе предстояло сейчас красить окна — о чём красноречиво свидетельствовали выстроившиеся в соответствии с палитрой баллончики краски, рядом с которыми на газетах лежала куча крышечек и насадок. Сами стёкла были вымыты и аккуратно заклеены малярным скотчем уже несколько дней, так что всё, что было нужно — убедиться, что надетые вещи не жалко, волосы убраны, а респиратор там, где и должен быть.

Проведённый Толлетом и Рабастаном «инструктаж», как они назвали демонстрацию того, как покрасить не самого себя, а именно раму, занял от силы пару минут — а затем они разделили присутствующих на две команды, и те, получив в своё полное распоряжение по паре окон, приступили к творчеству. Энн и Марка Толлет затребовал себе, и никто не стал спорить с ним. И, возможно, те взялись за дело слишком уж рьяно, потому что где-то минут через тридцать оба запросили передышку и вышли подышать, почувствовав себя нехорошо. Соревнование, конечно же, прервалось — и, пока холодный воздух, влетая через открытые настежь окна, гулял по огромному помещению, вся банда, перемазанная почти что с головы до ног, отмыв кое-как руки, уселась пить чай в переговорной. А потом уже соревноваться никому не захотелось, и они все вместе упорно докрашивали старые рассохшиеся местами рамы, надеясь за сегодня успеть. Успели. Вышло ярко и так необычно, что, разглядывая результат, Толлет заметил:

— Будь я дизайнером интерьеров, включил бы в портфолио.

— Но ты не он, — любезно уточнил Рабастан, — примерно как не фотограф?

— Меня устраивает моя гениальность в том, что я делаю хорошо. Гениальными универсалами дано быть не всем, — вернул Толлет ему улыбку.

— По праву завоевания мы забираем этот трофей себе! — Энн прервала этот обмен сомнительными любезностями. — Толлет, ты же все равно всё отснимешь, а я сделаю красивую тематическую страницу Лимбусу!

— Да, да, завтра мы положим линолеум, и можно сказать, что и эти земли мы окончательно захватили, — засмеялся Ойген. — А послезавтра днём у нас по расписанию праздник! — провозгласил он. — Я, Ойген Первый, нарекаю эти земли окончательно фотостудией. Да будет так! Устроим же пир.

— Между морем и сушей, — заулыбалась Энн — и, кажется, только тут до остальных дошёл заложенный художниками (и Ойген очень хотел знать, нарочно ли) в их работу смысл.

Он спросил Рабастана об этом уже только утром, за завтраком — и тут же пожалел об этом, потому что Рабастан в ответ немедленно задал ему вопрос:

— Да нет — само так вышло. Так кто из нас лучше, а?

— Ох, Асти, — запротестовал Ойген. — Ну как это вообще можно решить?

— Не знаю, — пожал тот плечами глядя в окно, за которым сегодня накрапывал дождь. — Но тебе придётся решить.

— Уолш, — подумав несколько секунд, ответил Ойген. И на вопросительный взгляд пояснил: — Мы даже не снимаем это помещение. Так что Уолш получил подарок — неожиданный. И выиграл. Поспорь!

— Схоласт, — фыркнул Рабастан, но по глазам Ойген видел, что тот доволен и явно для себя сам уже всё решил. — Мы с Джозефом сейчас едем за креслом, — добавил он, — и, если хочешь, можешь присоединиться.

— Спасибо, — засмеялся Ойген. — За дозволение, — и они отправились выбирать кресло.

Сперва они долго ходили между выставленных в ряд кресел и стульев, сидели и даже крутились на них, иногда спорили, но в итоге остановили свой выбор на кремово-белом с обивкой под кожу кресле, в котором было действительно удобно сидеть.

До студии они довезли его на такси, а затем спрятали, укутав плёнкой, в дальней комнате, где было сложено всё барахло Уолша.

— Мне кажется, в глаза оно не бросается, — с сомнением проговорил Ойген, изначально предлагавший спрятать кресло у них дома.

— Нет, — уверенно ответил Рабастан. — И мы с тобой завтра придём налегке — с одним лишь тортом. Я тут в кондитерской нашёл неподалёку — он идеален. И позволил себе заказать к завтрашнему утру.

…Утро было туманным, но проснулся Ойген легко, несмотря на то, как вымотался вчера, пока они, за отсутствием учившейся целый день Энн, возились с линолеумом и всем остальным, включая беспокойных клиентов, которые, словно бы сговорившись, звонили в самый неподходящий момент.

Под стать туману оказался и торт: полукруглым, белоснежным и украшенным россыпью матово-синей голубики.

— Энн любит ягоды, — пояснил свой выбор Рабастан. — И эти — больше всех.

— Её будущий муж будет к тебе ревновать! — улыбнулся Ойген. — Ты слишком много о ней знаешь!

— А я записываю, — очень серьёзно покивал Рабастан — настолько, что Ойген даже в первый момент поверил. — Кстати, ты не помнишь, куда мы положили свечи?

И оба принялись их искать.

В офис они пришли уже в половине десятого — и оказались там вовсе не первыми. Марк и Джозеф к этому моменту уже перенесли в фотостудию и все имеющиеся у них стулья, и стол, на котором уже стояли чайник с чашками и пара коробок сока.

Ойген дополнил этот натюрморт тортом. Да, день рождения у них выходит почти что детский... Вот и Толлет вернулся с целой тарелкой намытого винограда. А ещё своего часа ждёт мороженное — для детей, и шампанское — для тех, кому уже можно, в маленьком офисном холодильнике.

Рабастан бился за это благо цивилизации почти сутки, и холодильник уже пару недель стоял в кабинете в углу. Места он занимал немного, но иногда ворчливо начинал тарахтеть, и Ойген подумывал, что им, возможно, не помешает ещё какой-нибудь закуток под кухню. Он тут же представил выражение лица Уолша и улыбнулся. То-то он будет рад! Кстати об Уолше — как, всё-таки, удивительно хорошо вышло, думал Ойген, вынимая бутылки, с этими его выходными. Будто кто-то незримый сам указал Уолшу вторник в календаре, и уже который из них был счастливым и становился для Ойгена почти праздником — хотя сегодняшний среди них всё-таки выделялся. Сперва они отметят день рождения Энн — а вечером… вечером он встретит Ролин после эфира.

Впрочем, следующий вторник обещал быть не хуже — они с Рабастаном выберутся, наконец, в оперу, и места, в честь того, что это всё-таки будний день, Питер выбрал отличные, среди тех что оставались, не выкупленные разными спекулянтами.

При мыслях об огнях Ковент-Гардена Ойген слегка вздохнул: он ждал этой осени, ждал спектакля, буквально предвкушая его, но последние пару недель терзался тем, что билетов было лишь два.

Ему было тоскливо от одной мысли о том, что он тяготится своим же словом — ещё когда он получил билеты в подарок, Ойген позвал с собой Рабастана, и тот сам тоже жаждал выбраться в свет, но тогда… тогда он ещё не знал, что в его жизни будет Ролин.

Она любила и ценила театр, она была большим любителям оперы, и два года назад делала целый оперный цикл, но с тех пор больше не выбиралась — и пригласить её туда было бы, пожалуй, единственной возможностью сделать для неё что-то сопоставимое с тем вечером в библиотеке. С арфой.

Если бы билетов было три!

Бастет, Рабастан уже даже наметил день, когда они могли бы выбраться за костюмом, и нужно бы заглянуть в их бюджет… Да и ему самому не помешала бы новая рубашка по случаю, ещё одна белая… Он снова вздохнул.

— Ты обнаружил, что по ту сторону этого холодильника неожиданно оказался «Дырявый котёл», и сегодня там наливают? — раздался совсем рядом с Ойгеном голос Рабастана.

— Я просто задумался, — Ойген закрыл дверцу холодильника, которую, оказывается, всё это время держал открытой. И ответил на вопросительный взгляд Рабастана: — Сегодня уже семнадцатое. Через неделю «Свадьба Фигаро».

— И ты терзаешься и не знаешь, как бы мне потактичней сказать, что ты бы предпочёл… несколько… иную компанию? — Рабастан рассмеялся, очертив в воздухе рукой изящнейший силуэт. Ойген смутился, и тот продолжил: — Я не задаю вопросов — но я не слепой же и вовсе не слабоумный. Так и быть, уступаю таинственной леди, — он несколько театрально вздохнул. — Ковент-Гарден никуда не денется — он там полтора века уже стоит. Но! — Рабастан поднял руку, обрывая готовую сорваться с губ Ойгена благодарность. — Мы с тобой выберемся в один небольшой театр на Шекспира. Билеты с меня.

— Асти! — Ойген пылко прижал к груди руки. — Я…

— На самом деле, это несколько удручает, — заметил, чуть посмеиваясь, Рабастан. — В своё время я знал про ту твою подружку всё — а теперь, когда ты ходишь тут, такой пьяно-счастливый, мне остаётся только гадать. Нет-нет! — он даже отступил на шаг и повторил, смеясь: — Я не задаю вопросов! Идём, — позвал он. — Повесим шарики и всякое такое.

Вернувшись в зал и, вешая между окнами праздничную растяжку с надписью «С днём рождения», Ойген ловил себя на ощущении, будто это его личный праздник…

Они успели как раз вовремя — и пришедшую ровно в десять Энн встретили аплодисментами и поцелуями. А потом завязали глаза и усадили в неслышно внесённое кресло.

— Открывай, — сказал Рабастан, снимая повязку.

Энн провела руками по подлокотникам, осмотрелась и радостно вскрикнула. На её глазах блеснули слёзы, и она, вскочив, погладила кресло сперва по сиденью, потом снова по подлокотникам, а затем и по спинке — и, шмыгнув носом и смахивая с ресниц влагу, несколько сбивчиво произнесла:

— Оно дорогущее же! Но кто…

— Мы угадали с цветом? — спросил Ойген, указывая на Джозефа и Рабастана.

— Нет, это ужасно непрактично! — воскликнула она, бросаясь ему на шею. — Да, да, да, оно великолепно! — она обняла и Джозефа, и Рабастана, потом остановилась — и шутливо обняла и кресло. — Ребят, вы потрясающие! Самые лучшие на свете! — снова всхлипнула и вздохнула.

— Это ты ещё торт не видела, — ответил Ойген, а Джозеф предложил:

— Садись! Кататься лучше до еды!

— Теперь у нас два кресла, — сказала Энн, усаживаясь. — И коридор пустой!

— Возражу, — Ойген воздел палец вверх, — он уже не пустой, а застеленный линолеумом!

— Можно устраивать гонки! — воскликнул Толлет — и они все рассмеялись.

Тем временем, подтянулся народ из тусовки. Все, кто с утра работал, забросали Энн поздравительными сообщениями, а все те, кто смог сегодня выбраться, пришли чуть позже десяти — и поздравляли её лично, заодно восхищаясь граффити на стенах.

— Ух ты! — выразил всеобщий восторг Лукас, в качестве подарка вручивший Энн огромную, весом в пару фунтов, коробку шоколадных конфет и ещё что-то в небольшом пакетике. — Вам тут только большие вечеринки устраивать! Какое место!

— Ну какие из нас организаторы, — скромно сказал Ойген. — Если бы кто-то взялся…

— Эх, всему вас учить, — вздохнул Лукас и царственно кивнул. — Ладно уж. Я посмотрю, что можно сделать.

А потом Джозеф с Марком по очереди катали Энн на кресле — покуда Толлет не вытащил из кабинета собственное, и они и вправду не устроили гонки по коридору, которые едва не закончились наездом на зашедшего поздравить Энн Уолша.

Его, конечно, сразу потащили смотреть облагороженную фотостудию — и при виде выражения его лица Ойген испытал необоснованный прилив гордости.

— Что вы делать будете, хотел бы я узнать, — спросил он Ойгена, — если я откажусь вам это помещение сдавать в аренду? После суда.

— Который вы, сэр, непременно выиграете — добавил Ойген. — А вы откажетесь?

— Зависит от цены, — ухмыльнулся Уолш. — Помещение, теперь можно сказать, дизайнерское, а значит, и стоит дороже.

— Ну… мы очень расстроимся, — Ойген сделал грустные глаза. — И станем сниться вам. И корить вас.

— С этим — в конец очереди, — хохотнул Уолш и хлопнул его по плечу. — Ладно, может, и договоримся. Я подумаю — и если торт окажется удачным… у вас же ведь есть торт?

И Энн, наконец, задула свечи.

Торт внутри оказался разноцветным — миндальный бисквит был прослоён малиновым и голубичным джемом, а в доставшемся Марку куске обнаружился миндальный орех.

— Это на желание, — пояснил Рабастан. — Должно было достаться, конечно, имениннице — но…

— Только никому не рассказывай, — попросила Энн. — А то не сбудется.

— Не расскажу, — пообещал Марк, немного демонстративно задумавшись, а затем положив орешек в рот. И разжевав его под общие аплодисменты.

— Ох, — сказала Энн, доедая третий кусок торта. — Асти, ты преступник!

— Вот уж новость, — кивнул тот.

— Такие потрясающие торты должно запретить! — Энн откинулась на спинку своего кресла. — Мне так хорошо, что уже не хорошо, — она демонстративно облизнулась и спросила: — А у нас нет лимона?

— Есть, — буднично ответил Рабастан, извлекая оный под несколько ошеломлённые взгляды присутствующих из своего кармана. — Я очень люблю сладкое, — пояснил он, кладя лимон на стол. — И точно знаю, что в какой-то момент его становится слишком много.

— Ты просто какой-то волшебник, — сказала Энн, быстро нарезая лимон кружками и засовывая один в рот — прямо вместе с цедрой. — М-м-м-м… как здорово!

— Дипломированный, — кивнул под общий смех Рабастан. — И это был выстраданный диплом.

Работать в этот день, конечно же, никто не стал — тем более, что срочных дел и не было. Они даже успели погулять — а потом Энн отправилась праздновать домой, Марк поехал провожать её, Джозеф с Толлетом вернулись прибраться в офисе, Рабастан отправился «по делам», а Ойген, заскочив за билетами в оперу, пешком пошёл домой к Ролин, предвкушая, как она обрадуется, и как улыбнётся, и… И как же он был счастлив тем, что может преподнести ей что-то и правда достойное, обрадовать и разделить эту радость с ней.

И не ошибся. Глаза Ролин при виде билетов расширились:

— Ойген!

— Это, возможно, покажется слегка старомодно, — сказал он, — но я действительно люблю оперу с детства.

— Хотела бы я знать, — проговорила Ролин, внимательно его разглядывая, — где простой, как ты мне говорил, и недоучившийся в школе ирландский мальчик мог привязаться к опере.

— Я никогда не говорил, что я простой! — шутливо возмутился Ойген. — Я говорил «глупый» и «не закончивший старшей школы». Это вовсе не то же самое!

— Так, значит, не простой, — неторопливо проговорила Ролин, подходя к нему и проводя рукою по его щеке. — А сложный и даже в чём-то загадочный.

— Да, — он сглотнул, чувствуя, как по его телу от её прикосновения бегут мурашки.

— Такой же сложный, как некоторые асаны, и загадочный, как их смысл, — продолжила Ролин, и её губы слегка дрогнули, — и некоторые из них мы сегодня с тобой попробуем. Готов к живому эфиру? — спросила она, и он кивнул — и они рассмеялись.

Впрочем, начиналось всё мирно: сперва они смотрели добытые Ролин фотографии с семинаров. А вот потом, когда они разделись и неспешно, с удовольствием занялись растяжкой, Ойген, наслаждаясь видом и касаниями их обнажённых тел, подумал, что никакого умиротворения он сейчас не почувствует точно. С другой стороны, они с Ролин ведь и не собирались успокаиваться сегодня? И всё же что-то было в том, чтобы растягиваться вместе, или чтобы сидеть, соприкоснувшись спинами, или…

Когда Ролин перебралась к нему на колени, обхватив бёдрами его талию, Ойген уже не мог и не хотел её отпускать:

— Я думаю, что готов перейти на следующий уровень познания женского и мужского, — прошептал он, и они начали целоваться, а потом и перешли к обретению гармонии друг с другом в более близких формах…

Правда, заночевать его Ролин сегодня не приглашала: ей утром предстояла важная встреча, и ей нужно было перед ней как следует выспаться.

— А если ты останешься, мы, хорошо, если уснём под утро — и я буду сонной, вялой и совсем не обаятельной, — сказала она, целуя его на прощанье.

— Это невозможно, — возразил он, застёгивая куртку. — Ты не можешь быть необаятельной. Как не бывает некрасивым небо.

— О да, — кивнула Ролин. — Скажи это в декабре, когда оно затянуто той серо-белой мутью.

— Ты ничего не понимаешь в сумрачной городской романтике, — он поцеловал её ещё раз и взялся за ручку двери. Уходить ему ужасно не хотелось — но, с другой стороны, он понимал Ролин. Да и потом, как бы ему ни хотелось обратного, пока их отношения не перешли на тот уровень близости, когда зубная щётка лежит уже не в рюкзаке, а стоит в стаканчике в ванной. Зато они уже находились на той стадии, когда, по крайней мере, он знал, которое из полотенец здесь висит для него.

Домой он тоже пошёл пешком, пусть и было снова туманно — подземка уже закрылась, а ему не хотелось тратиться на такси, тем более дорога была приятной.

Когда он пришёл, Рабастан, конечно, давным-давно спал, и Ойген, нырнув сначала в душ, тихо разделся и тоже улёгся — но едва он задремал, как проснулся от настырной мелодии сотового. По другую сторону сонный голос Уолша поинтересовался, работают ли они нынче в Лимбусе по ночам — потому что ему только что позвонила проезжавшая мимо охрана и сказала, что у них там всё ещё горит свет.

— Кто-нибудь забыл, наверно, погасить, — ответил Ойген и пообещал: — Но я схожу, проверю на всякий случай.

Убедившись, что звонок, по счастью, Рабастана, кажется, не разбудил, Ойген встал и, досадливо ругаясь про себя, оделся и отправился сквозь туман в кафе. Хотел бы он знать, какой умник уходил сегодня последним!