Изгои (джен)

На самом деле, Ойген не так уж и соврал: он и в самом деле решал сейчас задачу, до которой у него достаточно долго не доходили руки. Ему давно хотелось написать новый шаблон поисковой страницы для своих потерянных, неожиданно найденных, а в некоторых случаях и просто не нужных хозяевам мохнатых «душ» — с динамическими областями, и, к тому же, сделать так, чтоб контакты можно было подставлять скриптом прямо из базы данных. Ойген в принципе знал, как примерно это всё получше сделать, но сегодня его голова слишком была занята Энн, чтоб он мог работать быстро — а теперь это внезапно стало еще и не нужно. Энн увлечённо дописывала начатый шаблон, что-то иногда ему поясняя, а Ойген скучал, сидя рядом с ней на стуле, и разглядывая зал.

И думал, что, кажется, пора искать новый заказ для Лимбуса — потому что им всем нужны деньги, а до возвращения Саймона осталось уже совсем немного.

Звякнул сигнал смс — и Ойген, только отвечая Ролин, в полной мере ощутил, насколько был последние часы напряжён. И пусть они с Ролин виделись только вчера, он скучал по ней так, как будто бы с момента их последней встречи прошёл целый месяц.

Домой Ойген с Энн вернулись за полночь вместе, тихонько выпили чай на кухне, а когда легли, она шёпотом в темноте призналась:

— Ты знаешь — я буду по вам скучать. По этим вечерам… хотя я никому бы и никогда не стала рассказывать, что мы тут с тобой вместе… спим, — она негромко хихикнула.

— И не рассказывай, — поддержал её Ойген. — Потому что выглядит всё это совсем не так, как есть.

— Ты знаешь — а ведь у меня нет дяди, — сказала Энн, устраиваясь поуютнее. — Ни одного. У дедушки… Только мама осталась ещё когда меня не было. Я их не успела узнать… А всегда мечтала! А тут вы. Двое. Вы — лучшие дяди на свете!

— Иногда с чужими легче, чем со своей семьёй, — сказал ей Ойген, точно зная о чём говорит — легко его самым близким друзьям с семьёй не было никогда. — Хотя на самом деле ты меня смутила, и мне очень приятно… наверное, пора тебя официально переименовывать в племянницу? Из невесты?

— Пора, — она заулыбалась.

На другой день у Ойгена в девять утра была встреча с клиентом, после которой он отправился в офис. Энн не было — четверг она весь, с утра до вечера, проводила на занятиях — и до полудня Ойген работал в одиночестве. Потом появился Толлет, а за ним подтянулся Джозеф, и работать стало куда уютнее: Ойген всегда знал, что одиночество ему в работе совсем не помогает.

Он заканчивал очередной отчёт клиенту, когда в открытую дверь их, как они постановили именовать это помещение, кабинета, деликатно постучали, и Ойген, подняв взгляд, увидел стоящих в дверях родителей Энн… и, видимо, того самого китайского дедушку Ли: довольно высокого сухопарого китайца с вежливым, но совершенно непроницаемым лицом и строгими, внимательными глазами. Видя их здесь, сейчас, на пороге, Ойген испытал мучительный приступ стыда. Надо было ему сразу поговорить с Энн и убедить, не доводить до такого… и не важно, что никакого права вмешиваться у него не было.

— Добрый день, — Ойген поднялся им навстречу. — Чарльз, Дженни, — Ойген знал, что на самом деле маму Энн, с которой они были ровесниками, звали красивым китайским именем Жаохуэй, но представлялась она именно Дженни, зная, что никто всё равно её имени правильно не запомнит. Ойген запомнил, но был не уверен, что верно его произнесёт.

— Добрый день, Ойген, — отец Энн вышел чуть вперёд. — Простите за внезапное нашествие. Мы ищем Энн… она сейчас здесь? Мы, к сожалению, не знаем её нынешнего адреса.

— Она сегодня на учёбе целый день, — покачал головой Ойген. — До четырёх часов.

— Ничего, если мы её тут подождём? — спросила Дженни — Мой отец, Ли Ивэй, — Представила она немолодого китайца, в котором Ойген опознал по рассказам Энн того самого «дедушку Ли». Тот поприветствовал Ойгена вежливым и отточенным кивком головы и добавил с небольшим акцентом, но при этом вполне свободно:

— Мы не помешаем?

— Нет, конечно, — Ойген так же вежливо кивнул в ответ и, сделав приглашающий жест, и пошёл к двери. — Прошу вас, пожалуйста, пойдёмте — я вас проведу в комнату, где вам будет ждать намного удобнее… и, может быть, чаю?

Устроив их всех в переговорной и налив всем чая, Ойген сперва хотел было написать Энн — но потом решил не делать этого. Если она сбежит, выйдет неловко, а если она не лекции, то это её отвлечёт — и потом, её родные вовсе не выглядели настроенными на скандал.

Однако же предупредить её, всё-таки, было нужно — и Ойген, зная, когда она возвращается, просто спустился вниз и, дождавшись Энн у дверей, сообщил ей об ожидавшей её делегации. И добавил:

— Они не выглядят так, будто готовы съесть тебя.

— Ох, — она побледнела, и Ойген испугался на мгновенье — но нет, Энн, кажется, чувствовала себя вполне нормально. — Я… я думала, что… но почему они не позвонили? Мне?

— Потому что некоторые вещи лучше обсуждать и лично, и внезапно, — о, Ойген их прекрасно понимал. Он и сам бы на их месте сделал так же — только раньше. — Ну что — идём обсуждать условия капитуляции, а?

— Да. Сейчас, — она сжала его руку. — Скажи, я сделала все глупости, какие было можно?

— Что ты, — тихо рассмеялся он. — И половины нет. А глупости все делают — твои, по крайней мере, поправимы. Ну, идём, — он осторожно взял её под локоть, и они пошли к лестнице.

Понявшись, Ойген оставил Энн в кабинете, откуда, наоборот, ушли чрезвычайно заинтригованные Толлет и Джозеф — и пригласил туда её родных. И, закрыв за ними дверь, глубоко вздохнул, выдохнул — и начал мерить коридор шагами, потому что идти и ждать вместе со всеми сил у него просто не было.

Время тянулось и тянулось — и когда, спустя, наверное, полчаса, дверь, наконец, открылась, выпуская утирающих слёзы и обнимающих Энн и её родных, Ойгену казалось, что прошло не меньше суток.

— Вот, — сказала Энн, указывая на него. — Я жила у них с братом…

Ойген успел лишь улыбнуться, как его все начали так горячо и так торжественно благодарить, что он вдруг ощутил себя почти что дома. В Италии — настолько эта сцена похожа была семейные примирения, которые он помнил с детства.

Ойген думал, что Энн уйдёт сейчас вместе со всеми — но, едва он, наконец, вернулся в переговорную и, отмахиваясь и отшучиваясь от посыпавшихся на него вопросов, успел налить себе чая, как она вернулась, раскрасневшаяся и мокрая от слёз, но, кажется, счастливая и ужасно растроганная. И, упав на диван, разрыдалась, прижимая к груди красный конверт из праздничной шелковистой бумаги.

Толлет с Джозефом, послушавшись просящего взгляда Ойгена, деликатно оставили их с Энн вдвоём, и он, налив в чашку воды, подсунул её ей. А потом обнял за вздрагивающие плечи и спросил:

— Ну видишь? Всё же хорошо?

— Угу, — Энн вернула ему пустую чашку и вытерла лицо ладонями.

— А что ты тогда плачешь? — улыбнулся он.

— Вот, — она показала ему конверт. — Это дедушка… Он… он хотел сделать мне подарок на окончание учёбы, хороший подарок, такой, какой не смог сделать на свадьбу дочке… моей маме, но... какой смысл тянуть, сказал он, семья — это семья, и он верит, что, несмотря ни на что, я доучусь, а семья мне поможет.

— Ну, видишь? — он достал платок и протянул ей. — И как хорошо, что всё выяснилось сейчас. А не после родов. Все чувствовали бы себя неловко.

— Да нет, что ты, — она покачала головой. — Конечно, я сказала бы им раньше… просто… а ещё, — добавила она, вновь всхлипнув, — ты был прав. И дедушка сказал, что это его первый правнук. А у мамы с папой — первый внук. А я же… я же даже ещё не переехала…

— Ты кролик, — засмеялся Ойген. — Лунный — и просто ещё не до конца разобравшийся в наших земных правилах.

— Я чувствую себя ужасно глупо, — призналась Энн. Сейчас она выглядела виноватой и счастливой. — Как никогда в жизни.

— Ты остальным-то когда скажешь? — поинтересовался Ойген, и пояснил: — Ну, Джозефу, там, Марку… Толлету… нет, я молчал! — воскликнул он, когда она открыла было рот, чтобы спросить что-то.

— Я знаю, — улыбнулась Энн. — Ты думаешь, уже пора?

— Не знаю, — Ойген даже помотал головой. — Я просто уточняю. Но мне кажется, что их нужно как-то успокоить — а то они даже не знают, по какому поводу такой переполох.

— Я скажу, — пообещала Энн. — Сейчас. Давай, зови их…

Конечно, после такого известия в Лимбусе уже никто не думал о работе — и Ойген к ней вернулся, лишь заступив на смену. И из своего отчёта вынырнул лишь вечером, когда в аську к нему постучался Мик.

Нойзмастер (19:37 03/10/2002)

Привет. Мне нужен твой совет!

Йоген (19:53 03/10/2002)

Всегда готов. :)

Нойзмастер (19:53 03/10/2002)

Скажи, что полагается делать дядям? Я просто не в курсе, а спросить не у кого: все словно сошли с ума.

Йоген (19:54 03/10/2002)

Дядям полагается сохранять трезвый ум, когда все вокруг чокнулись, радоваться и просто поддерживать сестру. И помогать, чем надо — но пока рано. :)

Нойзмастер (19:54 03/10/2002)

А как поддерживать?

Йоген (19:55 03/10/2002)

Морально. :) Развлекать и быть при ней в хорошем настроении. Делиться чем-то интересным и забавным. Ну и все остальное, что ты делал как правильный старший брат — но тут ты лучше меня подкован.

Нойзмастер (19:56 03/10/2002)

Как старший брат-то я умею… даже боюсь представить сколько всего.

Йоген (19:53 03/10/2002)

Вот и я о том: у тебя опыта больше, чем у меня! Как там у вас вообще?

Нойзмастер (19:56 03/10/2002)

Ну, взрослые все чокнулись. А мелкие вот довольны. Говорят, что круто больше не быть самыми младшими. И превратиться в дядей с тётями. Хотя я бы им никакого младенца не доверил уж точно! Сами ещё малыши.

Йоген (19:57 03/10/2002)

Тогда тебе придётся как-то самому их к делу приспосабливать. С согласия, конечно, Энн. Да не волнуйся — быть дядей здорово, на самом деле! А когда племянник подрастёт, его — или её — можно будет баловать. Законно и совершенно безнаказанно. И это весело!

Он и сам планировал поступить именно так, и надеялся, что больше никаких неприятностей до этого дня не случится. И в тот момент даже не мог предположить, как изменится их жизнь через год.