Изгои (джен)

Ойген в очередной раз заглядывал в грустные глаза французского бульдога на фотографии, когда услышал рядом с собой голос Саймона:

— И снова привет, — тот стоял, опершись на стойку.

Было уже около десяти вечера, и народа в зале осталось немного — так что Ойген безо всякого смущения позвал его за стойку к себе. И спросил, придвигая ему стул:

— Как ты?

— Знаешь, это так странно… просто ходить тут, — сказал Саймон, опускаясь на него. — И вообще везде. Самому. Не спрашивая разрешения и не оглядываясь.

— Знаю, — кивнул Ойген.

— Я теперь не представляю, — тихо проговорил Саймон, — как вы… Я четыре месяца провёл там — меньше — и то… А двадцать лет…

— Восемнадцать без пары месяцев, — зачем-то уточнил Ойген. — Да, мне тоже было странно. Просто вот идти по улице — куда захочется. По улице. Люди, небо… земля, воздух, — он улыбнулся едва заметно.

— Знаешь, я в первую ночь лежал… смотрел в окно… и думал, что могу сейчас встать и открыть его. И там нет решётки… только штора. И что в комнате так тихо… Мой сосед — он был неразговорчив, разве что молился — но храпел. Довольно громко… я привык почти и приспособился — но…

Тишина…

Да, Ойген её превосходно помнил. Тогда, после первого побега, когда они отлёживались где-то… где? Он плохо помнил это место — то, где они были до того, как явились в Малфой-мэнор — но помнил, что поначалу никак не мог заснуть без ставшего уже неотрывной частью реальности шума бьющихся о мрачную крепость волн и свиста ветра в прутьях оконной решётки.

— Странно, да? — спросил Ойген. — Вроде бы всё хорошо, и ты так мечтал оттуда выйти — и свобода… а не спится. Не уснуть.

— Да, — в голосе Саймона прозвучала благодарность. — А я думал… ну, не то что я схожу с ума — но…

— У всех так, — заверил его Ойген. Конечно, он не мог говорить за всех — но в данном случае точность представлялась ему не обязательной.

— Ты знаешь, — Саймон задумчиво сплёл пальцы, — что произвело на меня там самое сильное впечатление? — Ойген качнул головой и поглядел на него вопросительно, и Саймон продолжал: — Там совершенно обычные люди. Как везде. Да, понимаю, звучит несколько диковато, — он усмехнулся немного нервно.

— Прежде ты думал, что там все исключительно монстры? — усмехнулся Ойген в ответ. — Не считая тех, кто попал туда по ошибке, как показывают в кино?

— Нет, но… я не знаю, — покачал головой Саймон. — Нет, я понимал, конечно, что никто не рождается там… вернее… ну, ты понял — но, наверно, подсознательно считал, что… а-а, не знаю я, как это всё сформулировать, — сдался он.

— Что есть мы — и есть они? — спросил Ойген. — Мы — это ты и остальные нормальные люди, которые просто живут, работают и всё такое. А есть преступники.

— Ну да, — Саймон кивнул. — Ужасно глупо.

— Нормально, — возразил Ойген. — Нет, правда — все так думают. Пока сами не окажутся там.

— Ты тоже так считал? — Саймон посмотрел на него почему-то очень грустно.

— Конечно, — Ойген мягко улыбнулся. — Два мира — наш и тот, другой. Куда, конечно, попадают только плохие люди, те кто всё это заслужил, а с нами этого, бесспорно, ни за что не случится. Ну, или так: там — настоящий, честный мир, а тут снаружи все подлые и продажные и… — он просто махнул рукой. — Как ни смотри — миров всё равно два. Так кажется — и знаешь, далеко не все почему-то понимают, даже побывав там, что мир-то всё равно один.

— Ты хотел поговорить, — помолчав немного, сказал Саймон. — О чём?

— Как всегда, о деле, — Ойген сделал шутливо-виноватое лицо. — Ты ведь уже знаешь, что Энн сняла квартиру?

— И даже знаю, почему, — Саймон заулыбался. — Мне всё рассказали. Там надо что-то починить?

— Окно, — кивнул Ойген. — Вернее, окна. Они старые — и всё настолько плохо, что они даже не открываются. Сейчас-то ладно — но вот летом… и вообще — ты сам увидишь. Там дует здорово. Ты не мог бы договориться с отцом — не бесплатно, конечно…

Ойген помнил, как Рабастан рассказал ему, что Энн, решив съехать, честно отдала ему свою часть за их коммуналку — и прекрасно понимал, почему она это сделала.

И понимал, что она захочет заплатить за окно сама.

— Конечно, — он кивнул. — Тем более, что Энн звала в гости.

— И, слушай — вот ещё, — вспомнил Ойген. — Раз уж Энн треснутые стёкла менять, нам тоже нужно стекло вставить. Дома, в шкаф. Я уже не знаю, сколько забываю. Я хотел ещё когда мы наши окна делали, заказать…

— Я тебе напомню, — улыбнулся Саймон. — Приноси размеры, вырежем всё сразу — и я поставить зайду. Или сами справитесь?

— Асти, я думаю, справится — но я спрошу. Спасибо, — Ойген протянул ему руку и Саймон крепко её пожал.

Когда он ушел, Ойген откинулся на спинку своего стула и провёл ладонями по лицу — этот разговор всколыхнул те воспоминания, что Ойген всё это время загонял поглубже, стараясь не возвращаться к ним лишний раз. Но сейчас он даже не думал сопротивляться и сидел, глядя вроде бы в монитор, а на деле видя перед собой потолок лазарета, в котором очнулся после того, как провалился в жуткую бездну, полную сияющих звезд, в том наполненном туманом бассейне, в самых глубинах тюрьмы.

Он помнил, как медленно приходил в себя, лёжа на узкой койке тюремного лазарета, которая была лишь слегка удобнее той, на которой Ойген спал в камере, и то, как странно себя чувствовал, ещё не понимая толком, что с ним сделали. Нет, он знал, конечно же, что лишился магии — но не представлял тогда себе, как это будет ощущаться. И не понимал, что вместе с магией потерял способность воспринимать мир так, как привык с рожденья.

В первый момент он вообще не понял, что изменилось — потому что палочки у него, разумеется, не было. Он почти ничего не чувствовал, разве что небольшую дрожь в руках, и давящее со всех сторон ощущение, и только когда к нему вошел колдомедик, Ойген понял, что… не ощущает его. Так, как привык…

Пожалуй, самое яркое чувство, что он испытал, было не страх… а обида… будто… будто его несправедливо, чудовищно обманули, но он еще не до конца понимал, в чём. Потом он лежал и пытался как-то сформулировать ту разницу в ощущениях, что испытал — и не мог. Он, впрочем, и теперь не взялся бы… просто… всё стало по-другому, а он… он словно бы в один момент лишился важной части себя, но никак не мог нащупать дыру, образовавшуюся в собственном теле.

Они провели в том лазарете не так много времени — всего несколько дней. А потом ему выдали обычную маггловскую одежду: какой-то помятый костюм, и вывели в коридор без оков, словно он больше не представлял никакой опасности — там-то он и увидел такого же растерянного Рабастана.

Их долго вели по коридорам — и… Ойгену было страшно покидать Азкабан.

Они спускались все ниже и ниже, до самой земли, пересекли покрытый старыми плитами треугольный тюремный двор и оказались, наконец, за воротами...

Ойген был в Азкабане трижды, но впервые видел его с земли, и не осознавал, насколько тот был огромен. По широкой мрачноватой тропе они спустились к прятавшемуся меж скал невзрачному тюремному причалу, где их ждал такой невзрачный паром.

Наверное, ещё никогда Ойген не ступал на облезающий корабельный борт с таким тяжёлым и странным чувством. Магглам нечего делать в небе — их не возят на мётлах… и, тем более, в волшебных каретах. Нет — их участь паром и полтора часа качки…

Волны бились о борт, ветер рвал волосы и одежду, и Азкабан за их спиной удалялся, но вместо того, чтобы постепенно сжаться в точку на горизонте, в какой-то момент, когда они пересекли незримый барьер, он просто исчез — и Ойген понял, что больше просто не в силах видеть его. Потому что он маггл, самый обычный никчемный маггл — и на него действуют магглооталкивающие чары. И даже эта часть волшебного мира закрыта теперь от него. Его словно выставили за дверь и вряд ли пустят обратно.

Он обернулся к Рабастану, словно ища у него поддержки — и увидел на его лице такую же панику, и они переглянулись, ощущая всю глубину обрушившейся на них беспомощности. Ойген почувствовал, как его покрывает испарина, и начинает тошнить то ли от осознания, то ли потому, что качка стала сильнее.

Они сошли на серой бетонной пристани, их передали под роспись встречающим, а затем запихнули в одну из этих министерских машин, а потом куда-то везли, ничего им не объясняя. С ними даже не разговаривали почти. Они с Рабастаном сидели на заднем сиденье вдвоём и жались друг к другу. И Ойген не помнил, кто из них первым сжал руку другого…

Ехали долго, по дороге Асти несколько раз дремал, а Ойген устал смотреть на однообразные пригородные пейзажи, мелькавшие за окном. Хотелось пить, но Ойген не решался открыть рот и напомнить об этом сопровождающим.

Их привезли в убогий и абсолютно безликий дом, полный странных незнакомых вещей, лучшей же из знакомых оказался кран в ванной, и Ойген жадно пил из него, а затем смог умыться и взглянуть в зеркало на себя. Нет, не на себя — теперь уже на худое, заросшее бородой лицо ирландца Ойгена Мура.

Чуть позже такой же невзрачный, как этот дом, и незапоминающийся персонаж, словно в жуткой пародии на маггловедение, водил их из комнаты в комнату и целую неделю обучал жить, как положено жить обыкновенным магглам.

Он водил их в огромный пугающий магазин, показав, как и чем там расплачиваются, объяснял, что такое газ и электричество, как переходить улицу, чтобы не попасть под машину, где находятся розетки и зачем они нужны, и как их включать… но ни Рабастан, ни Ойген не запомнили тогда и половины, пусть этот тип и постоянно их поправлял. Наверное, ещё никогда Ойген не ощущал себя настолько потерянным и тупым, путаясь в самых простых вещах, а по ночам, прижимая к лицу подушку, чувствовал, как наволочка становится влажной, но старался не выдать себя ни звуком, видя, что Рабастану ещё сложней.

И когда их через неделю… или две? Ойген уже не помнил — оставили одних в той жуткой квартире в Хейгейте, они всё начали изучать почти что сначала, пытаясь разобраться во всём ещё раз, то тогда желание чего бы то ни было начало покидать глаза Рабастана, и Ойген старался за них двоих.

Всего-то два года назад.

Прошло чуть больше пары лет.

Вечность.