Изгои (джен)

— Но, знаешь, — продолжил Марк, — когда я вижу, как они способны радостно улыбаться, когда вижу, как горят их глаза, или слышу, как они рассказывают с восторгом о том, что у них, наконец-то, получилось… Всё, все эти сложности становятся настолько уже неважны… Ойген, видел бы ты, как они светятся, когда их робот сам делает свой первый шаг! — голос Марка зазвенел, и он сам заулыбался и даже слегка порозовел от удовольствия — и Ойген, не сдерживая улыбки, сказал:

— Если они выглядят так же, как ты сейчас, то я понимаю, почему ты там работаешь.

— Лучше! — воскликнул Марк. — Поверь — для них это такое счастье… Конечно, бывают и тяжёлые дети, да, и дома у них всех по-разному, и в школе… особенно в школе… знаешь, это непросто — быть в классе особенным, — он машинально потёр уродующее его пятно, и Ойген снова невольно подумал о Северусе. — Иногда случаются и конфликты, и срывы… они же, дети. А дети — такие же люди, как и мы с тобой, — он грустно улыбнулся, и Ойген подумал, что Северус бы ни за что и никогда не произнёс подобного вслух.

— Не представляю, чтобы ты всерьёз с кем-то столкнулся, — искренне признался Ойген. — Мне сложно поставить в одно предложение тебя и конфликт.

— Ойген, я отнюдь не святой, — Марк снова покачал головой. — То, что я стараюсь подобных вещей избегать, не значит, что они тоже меня избегают. Я твёрдо уверен, что мало на свете вещей, которые стоят того, чтобы намеренно причинять кому-то боль. Даже словами — просто не понимаю, зачем. Плохого и так вокруг более чем достаточно. Но зато правильным словами чаще всего конфликт можно просто взять и решить.

— Ну… можно, — не слишком уверенно согласился с ним Ойген.

— Я знаю, что это звучит наивно. А еще я знаю, что, когда причиняешь боль, чаше всего страдают одновременно оба. Но если кому-то очень хочется кричать — то можно и покричать, и выплеснуть из себя всё, что накипело, — чуть-чуть улыбнулся Марк. — Путанно звучит, да? Не знаю, как лучше это всё сформулировать. Но… мне кажется, что в людях лучше видеть хорошее, чем плохое. И я живу как-то так. Но стараюсь уезжать покричать к воде… Еще камни иногда пошвырять бывает неплохо …

— Да, это иногда помогает, — согласно кивнул Ойген.

— И, в общем… — Марк вновь погрустнел. — Ты понимаешь — я не знаю, что вообще случилось, — он покачал головой. — Просто не представляю. Мы с этой девочкой занимались с сентября — она такая тихая, и часто грустила — но она так сосредоточенно работала над своим проектом! И хотя он у неё не самый сложный, у неё так здорово всё получилось — и вот в прошлый четверг я похвалил её, мы обсудили, что можно ещё улучшить, потом разошлись, а через два часа мне позвонила руководитель центра и спросила, что у нас там случилось, — он опять вздохнул и немного ссутулился. — Понимаешь, мама девочки позвонила ей в настоящем бешенстве, сказала, что я полчаса кричал на её ребёнка и при всех её унижал…

— Ты? — не сдержавшись, перебил Ойген. — Марк, да что за бред?

— Ну… вот, — он развёл руками. — Я просто не понимаю, почему она так сказала — или мама так её поняла… и, в общем, меня отстранили от занятий пока. Покуда не успокоится всё, — он расстроенно вздохнул, и Ойген чувствовал насколько Марк был растерян. — Ойген, я в самом деле не могу понять, что же произошло. Я ей ни слова не сказал дурного. Ни единого.

— Я верю, — твёрдо ответил Ойген. — Да ты бы и не мог — Марк, я же тебя знаю. Я не встречал человека более спокойного, мягкого и тактичного. Ни разу!

— Да нет — на самом деле, я порой бываю и строг, — смущённо улыбнулся Марк. — Дети — это всё-таки дети, и они, как я уже, говорил, очень разные, и к каждому требуется свой подход. Ты знаешь, когда я пришел туда курсе на третьем, не сразу понял, как заставить слушать себя… У меня ведь бывают и талантливые хулиганы. Но в этом случае… Ойген, я… сколько не думаю, вспоминаю то занятие от и до, и не возьму в толк что же могло случиться. А мама девочки уже всем написала и всем позвонила — включая социальные службы и, вполне возможно, полицию… да нет, — возразил он, видя выражение лица Ойгена. — Нет, полиция здесь, конечно же, не при чём — но я не понимаю, что же произошло. Просто не понимаю… и это убивает меня, — признался он, роняя на сплетенные пальцы голову

— Она могла тебя просто не так понять? — подумав, спросил Ойген. — Та девочка?

— Не знаю, — Марк поднял голову и растерянно на него посмотрел. — Я просто голову уже всю сломал. Не знаю. Я пытался вспомнить всё, что я сказал ей… нет, ты понимаешь, она прежде говорила, что ей сложно — но ведь просто и не должно быть, ведь мы все ещё только учимся… и у нас даже нет оценок — мы не школа. Каждый вкладывает столько, сколько может вложить. У неё ведь всё получалось ничуть не хуже, чем у остальных… не понимаю, — расстроенно повторил он. — Если бы я понял, что что-то не так, я бы постарался бы всё это сгладить… Ойген, мы же с ней хорошо беседовали, она задавала вопросы… Почему же всё… так?

— Ты точно тут не при чём, — твёрдо сказал Ойген, понимая, что то, Марк не столько испытывает обиду, сколько страдает от этого странного и бессмысленного предательства. Может быть, поэтому Северус никогда не сближался с учениками? — Я уверен, твоё руководство это понимает. Невозможно этого не понимать, зная тебя.

— Да, руководство как раз понимает, — согласился Марк. — И все… но они тоже не могут не с этой мамой нормально общаться. Она, ты знаешь, просто ворвалась ко мне в субботу, перепугав детей — я потом еле их успокоил… кричала, что засудит меня … говорила, что я терроризирую её ребёнка… что у меня просто совести нет.

— Может быть, она просто буйная сумасшедшая, — Ойген накрыл его руки своей. — А ты ей попался под руку?

— Именно так мне все и говорит, кто с ней общался, — кивнул Марк. — Но я думаю, что это как минимум не совсем верно… я не говорю, что она приятная леди… но она же защищает своего ребёнка. И верит ему, больше чем остальным. Это как раз понятно и даже правильно… и, в общем, видимо, у меня освободится пара дней в неделю. Хотя это нечестно по отношению к другим детям, — добавил он совсем тихо и тут же оборвал себя: — Ладно, — он поднялся. — Пойду ещё немного поработаю. Энн, — он улыбнулся, и Ойген только сейчас увидел стоящую в дверях Энн, глаза которой буквально метали молнии.

— Марк, я по-прежнему считаю: это бред какой-то! — воскликнула она, сжимая его руки.

— Бред, — согласился он. — Но так бывает… да ты не грусти, — попросил он, осторожно гладя её по руке. — Всё образуется… просто так странно. Меня там Саймон ждёт — я на минуту заскочил, — он улыбнулся ей и тихо ушёл — а Энн буквально ворвалась в переговорную и остановилась перед Ойгеном.

— Я бы не знаю, что сделала с этой мамашей! — воскликнула она. — И с девчонкой! Марк сам не свой с тех пор, как…

— Для начала нужно знать, что именно сказала девочка, — немного остудил её Ойген, невольно улыбаясь. — Возможно, мама поняла всё не так.

— Ну конечно, — ехидно покивала Энн. — Конечно, девочка сказала, что Марк похвалил её — а мама услышала про полчаса унижений.

— Ты не поверишь, — Ойген встал, — но так бывает. И намного чаще, чем кажется. Люди склонны слышать то, чего ждут, а не то, что им говорят другие люди.

— Но не так же! — Энн даже сжала кулаки. — Да Марк бы в жизни… никогда не смог кого-то унизить! Тем более, ребёнка в инвалидной коляске!

— Конечно, нет, — Ойген кивнул. — Но… понимаешь, иногда родители… склонны ждать чего-то такого. И даже ожидать. Желая поругаться. Им — не всем, конечно, но я встречал подобное — может хотеться показать всем, как хорошо они умеют защищать своих детей. Не важно, нужно ли тем это.

— Чокнутая, — сердито бросила Энн, нахмурившись.

— Да, — просто кивнул Ойген. — Но мы тут ничего не можем делать — только поддержать Марка.

— И вот кто бы ещё на его месте волновался о том, что там случилось с этой девчонкой, что у неё в голове что-то там перемкнуло, а не о том, чем это может кончится для него, — сказала Энн очень сердито. — Эта маленькая дрянь наврала, а он все равно её защищает... не удивлюсь если она просто в него влюблена и просто хотела внимания! — закончила она совсем рассерженно, развернулась — и ушла, оставив Ойгена в одиночестве.

История Марка произвела на него неожиданно сильное и очень неприятное впечатление. Как просто было бы решить проблему у волшебников: довольно было бы Омута памяти и воспоминаний, причём самого же Марка. Впрочем, там и проблемы особой бы не возникало — кому из родителей вообще придёт в голову отказывать профессорам в Хогвартсе в праве учить детей так, как они полагают верным? Это даже звучало смешно, хотя, наверное, не было ни одного студента, кто бы не пожаловался на снятые баллы, несправедливые отработки и строгие выговоры. Хорошо, что при нём самом хотя бы телесные наказания уже отменили.

Но как здесь, в мире магглов, докажешь, что Марк не обижал эту девчонку? Как там было — унизил при всех? Наверное, можно было бы расспросить других детей — но, если подумать, это ведь не так просто — он что-то даже смотрел, о том, что допрос несовершеннолетних травматичен для них, и несёт за собой некие сложности. В любом случае, всё это требовало проверки — ведь пока было слово Марка против слова обиженной девочки её возмущенной мамаши, а серьёзный скандал всегда был тем, чего любое начальство по обе стороны от Статута постаралось бы избежать. Что такое один волонтёр, когда на кону репутация? И что, выходит, что здесь тебя, по сути, кто угодно может обвинить в чём ему заблагорассудится — и… и что? Как тогда оправдаться? Если не было, к примеру, свидетелей?

Ойгена никак не мог перестать об этом думать, испытывая от этого физический дискомфорт, — и, расстроенный, уже вечером, переписываясь с Ролин, не удержавшись, спросил:

«Тебе завтра утром очень рано вставать, да?»

«Хочешь приехать?» — написала в ответ Ролин, и Ойген честно признался:

«Да. Очень хочу.»

«Сегодня и завтра — вечерний эфир, закончим почти что одновременно. Я тоже соскучилась по тебе. Приезжай.»

«Давай закажем что-то вкусное? — тут же ответил он. — К приезду?»

В ответ Ролин прислала много смайликов и предупреждение:

«Я закажу — я знаю, что. Только потом не жалуйся!»

Это немного подняло Ойгену настроение — и он едва досидел до окончания смены и даже поймал такси. Да, конечно, тут было не так уж и недалеко — но ему не хотелось терять ни минуты.