Изгои (джен)

Видимо, усталость Ойгена была заметна, потому что, обнимая его у двери, Ролин задержала его в объятьях, поцеловала в висок и мягко склонила его голову себе на плечо.

— Ты устал, — шепнула она, и он не став отпираться, кивнул. И тоже ей прошептал:

— Но я всё равно голодный.

— Идём, — она снова поцеловала его, и они, обнявшись, отправились в кухню. — Угадай, что там, — предложила она, усаживая его на стул и останавливаясь сзади.

— Там еда, — он улыбнулся. — Горячая, наверное. Остальное менее существенно.

— Бедный, — засмеялась Ролин, неспешно разминая пальцами его плечи, и он застонал он удовольствия. — Ага, — сказала она и, наклонившись к его уху, шепнула: — Потом, — и ушла к плите — и через пару минут поставила перед ним паэлью… или что-то очень на неё похожее.

И даже оказавшееся не слишком острым.

За ужином они болтали о всяких отвлечённых вещах, отпуская дневную усталость, хотя больше всего в тот момент ему хотелось обсудить с ней проблему Марка. Эта история даже сейчас не отпускала и давила на Ойгена — но он вовсе не был уверен в том, что Марк хотел бы, чтобы его обсуждали с кем-то еще. Ну, уж точно не с тем, кого он почти не знал. Как бы Ойген ни относился к Ролин, для Марка она была посторонней, и Ойгену оставалось лишь про себя вздыхать. Так что он просто пытался отвлечься — но Ролин обладала способностью удивительно хорошо его чувствовать, и после ужина, уже в спальне, когда они вернулись из ванной, велела:

— Ложись, просто ложись, — и, послушавшись, Ойген устроился на животе, расслабленно вытянув руки вдоль тела, и в этот момент почувствовал разлившийся по комнате незнакомый мягкий запах.

— Что это? — спросил он — и почувствовал, что Ролин опустилась сверху, устроившись на его бёдрах.

— Масло, — ответила она негромко, а потом её ладони уверенно легли ему меж лопаток и медленно заскользили вниз. — А то ты слишком напоминаешь статую. Лежи и постарайся хотя бы чуть-чуть расслабиться.

Она массировала, разминала его плечи, спину и шею — и это было настолько восхитительно уместно сейчас, что он почти мурлыкал от тягучей и сладкой боли, когда пальцы Ролин находили особенно застывшее место. Он наслаждался каждым её умелым прикосновением… и, наверное, он слишком расслабился, настолько, что сам не заметил, как заснул.

И проснулся лишь утром от звука будильника. Ролин спала рядом — и Ойген ещё сквозь сон почувствовал тепло её лежащей на его спине руки и ощущение жёстких волос на шее. Она пошевелилась, и писк этого отвратительного пыточного устройства затих — а потом кожу на плече у Ойгена не больно, но весьма чувствительно… прикусили.

— Ты кусаешься! — сказал он, разворачиваясь к Ролин — и увидел её улыбающееся и ещё сонное лицо.

— Я проверяла, спишь ли ты, — ответила она — и он приподнялся и навис над ней.

— У этого будильника самый мерзкий звук из всех, что я когда-либо слышал, — сказал он.

— Зато от него сразу просыпа… — засмеялась она — и Ойген поцелуем оборвал её ответ на полувздохе.

И утро теперь показалось ему восхитительным — хотя, к сожалению, чересчур коротким: в отличие от него, у Ролин был сегодня в десять эфир, и ей нужно было заранее появиться в студии. Проводив её до машины и помахав ей вслед, Ойген пошёл домой уже привычной дорогой — и оказался там даже раньше, чем Рабастан вернулся от своих четвероногих друзей. Пока его не было, Ойген занялся завтраком — потому что в такую рань они с Ролин выпили только кофе.

— Ты рано, — удивлённо сказал Рабастан, запирая дверь за собой. — Что-нибудь случилось?

— Просто Ролин нужно было к девяти на работу, — Ойген забрал у него пакет с продуктами. — А я решил позавтракать с тобой — и только потом пойти досыпать.

— Раз твоя Ролин занята — можно поесть и со мной? — Рабастан усмехнулся — и, когда Ойген рассмеялся, покачал головой и отправился мыть руки, и посвятил этом занятию не менее десяти минут, по крайней мере, всё это время вода шумела.

Но завтракать всё же пришёл, и они вполне мирно начали с тем о погоде, затем переключились на Бенсона и прячущегося где-то в квартире коте, а затем и вовсе болтали о какой-то бессмысленной ерунде — а потом Ойген не выдержал. Как ни пытался он сдерживаться, но таить что-то долго внутри себя он не слишком привык, и помучившись, всё-таки выложил Рабастану историю Марка. Его это мучило — и он очень хотел поговорить хоть с кем-то. А Рабастан — ну, ведь это Рабастан. А не просто «кто-нибудь», и у них на двоих было так много тайн, что Ойген не видел причин не поделиться с ним.

Выслушав Ойгена, тот кивнул:

— Энн права. Я читал о похожих случаях с учителями в школах.

— Как они вообще доказывают в таких случаях свою правоту? — спросил Ойген, нервно расхаживая по гостиной. — Если нет свидетелей? Вот как?

— Ну… полагают, что так же, как и у нас: кто обаятельней и убедительнее, в чем бы это убедительность не проявлялась, — тот и прав, — пожал плечами Рабастан. — Ты, кстати, должен радоваться.

— Почему вдруг? — Ойген, возбуждённо ходивший по кухне, остановился.

— Потому что у тебя здесь явное преимущество, — невозмутимо ответил Рабастан. — Ты очень обаятельный и убедительный. Марку повезло меньше.

— Да глупости! — возмутился Ойген. — Никто из тех, кто его знает, не поверит ни во что подобное!

— Видимо, поэтому его отстранили от занятий, — несколько язвительно согласился с ним Рабастан. — Ойген, ты ничем ему не можешь помочь. Тебя даже в суд не вызовут, если…

— Какой суд? — оборвал его Ойген. — Ты издеваешься?

— Отчасти, — признался Рабастан. — Его же ведь не обвинили в нанесении телесных повреждений. С другой стороны, почему бы этой даме не попытаться отсудить у центра, в котором он трудится компенсацию за моральный ущерб? Вполне ведь возможно.

— Но там же были и другие дети, — нахмурился Ойген. — Они скажут…

— Видимо, это Марка и спасёт, — кивнул Рабастан. И вдруг усмехнулся довольно неприятно: — На самом деле, ему ещё повезло.

— Ты издеваешься? — сердито спросил Ойген.

— Отнюдь, — возразил Рабастан. — Обвини эта девчонка его в домогательствах, всё было бы намного хуже. Он же их там трогает?

— С ума сошёл? — Ойген даже отступил на шаг.

— Да нет! — с досадой возразил Рабастан. — Конечно, нет. Ойген, я не о том. Но детям с ограниченными возможностями наверняка приходится помогать. Ну знаешь, придержать за руку, за плечо, помочь куда-нибудь перебраться?

— Ну… наверное, — Ойген смутился.

— Вот и обвинила бы, — Рабастан снова неприятно усмехнулся. — О, я знаю таких девочек, — добавил он. — Встречал. Тихие, несчастные, глазами хлопают, смотрят ими, ясными-невинными — и врут. Им верят, разумеется.

— Зачем? — подумав, спросил Ойген. — Ну зачем ей врать? Я думаю, скорее, мать что-то не так услышала — и началось.

— Заче-ем? — протянул Рабастан ехидно, и Ойген вновь подумал, что, на самом деле, не так много о нём знает. По крайней мере, о его прошлом. — А просто так, — его тон стал неприятным и ядовитым. — Привлечь к себе внимание — чтобы их пожалели. Тихие мышки при суровых матушках… или отцах — это, поверь, страшно. Всегда старался держаться от них как можно дальше. Не знаю, правда, как влияет увечье — как понимаешь, я с таким не сталкивался — но вот обычные тихони… никогда не думал, что скажу это, — хмыкнул он, — но даже Белла в этом отношении лучше. От неё хотя бы знаешь, чего ждать — и я наверняка предпочту тарелку в лицо шепотку в спину. Первое хотя бы можно отбить, но куда правильней увернуться, чтобы осколками не задело.

— Тебе от такой досталось? — спросил Ойген с любопытством и сочувствием, снова садясь за стол.

— Мне? — вскинул брови Рабастан. — Нет, конечно. Но я наблюдал, как это происходит. Мне хватило. Ойген, ну кто бы в здравом уме стал связываться с Лестрейнджем? — он усмехнулся. — Да ещё когда мой брат женился на Белле Блэк. Если у кого-то и были на меня планы, их, скорей всего, разметало как ворох осенних листьев. Я просто видел — со стороны. Мне было достаточно. С тех пор я обхожу за милю таких девочек… и мальчиков. Хотя девочки опаснее. Впрочем... — он задумался, — посмотри на меня. Наверное, ты просто не очень хорошо помнишь, каким я был в школе. Или вот Крауч-младший... Кто бы из нас мог ожидать, что он выкинет что-то такое... Тихий воспитанный мальчик, как я уже говорил, папин сын... Северус Снейп, опять же, этим меня всегда раздражал, — признался он вдруг.

— Северус? — удивлённо вскинул брови Ойген. — Вот уж кого я не назову тихим. Поверь, я-то его хорошо знаю.

— Действительно знаешь? — поднял голову Рабастан, и выражение на его лице было странным.

— О чём ты? — Ойген очень удивился.

— Я вот так до конца не разобрался, что он за человек, — Рабастан раздраженно потёр щёку. — И не понимаю, что именно он всё это время пытался сделать. Давай не будем, — он остановил Ойгена, когда тот хотел ему возразить, — про то, чем он там и ради чего пожертвовал. Вопрос в том, пожертвовал бы он моей семьёй. Понимаешь?

Ойген медленно и тяжело кивнул и спросил:

— Асти, тебе не нравится Северус?

— Сложный вопрос, — ответил тот задумчиво. — В семидесятые я бы уверенно ответил, что да. Сложно было найти то, что бы меня в нём не отталкивало. Наверное, это началось еще в школе. Ойген, как бы ты относился к мелкому неопрятному первокурснику, который регулярно позорит твой факультет?

— Почему позорит? — Ойген нахмурился.

— А разве нет? — ответил вопросом на вопрос Рабастан. — Посмотри на это моими глазами. Я учился тогда на четвёртом курсе, и вот Шляпа отправляет к нам мальчика, который ходит в обносках, и это бы ладно — но он был весь такой… — Рабастан сделал движение в воздухе, словно на его пальцах что-то налипло, — неопрятный, а главное — с совершенно чудовищными манерами. Вспомни этот его говор с рабочих окраин и вообще как он вёл себя! И этот мальчик, вместо того, чтобы тихо сидеть в углу и учиться нашим правилам, что делал? Да! Таскался с грязнокровкой с другого факультета. И не просто с другого — с Гриффиндора! Многие из старших от такого просто немели. И ладно бы он был хотя бы приятным — так ведь нет. Он всем был недоволен, и вообще… ты понимаешь же, что его не просто так у нас не слишком-то приняли.

— Северус не виноват в том, что у его семьи не было денег, — резковато сказал Ойген.

— В этом нет, — кивнул Рабастан. — Но в остальном-то — да. И эта гриффиндорская магглокровка… и вообще — мне было четырнадцать, и я не был обязан быть объективным, — он улыбнулся. — Тем более, меня тогда бесило всё — школа, глупые хнычущие дети вокруг… вот вы с Марком были еще ничего, — он рассмеялся.

— Почему? — тоже улыбнулся Ойген.

— Потому что вы никак особенно и не выделялись — и не раздражали меня, — он усмехнулся и продолжил: — Я выпустился, вы остались, и когда вы пришли в... нашу организацию, я уже не мог просто пройти мимо факультетской гостиной. Мне пришлось общаться со всеми вами, и с ним тоже... В свои девятнадцать Северус Снейп не был тем, с кем общаться было, честно сказать, приятно. Тихий, мрачный, себе на уме… а ещё раздражительный — и эта его привычка смотреть на собеседника как на лишенное разума существо! — Рабастан поморщился. — И он всё время таскался с вами... Честно говоря, я вообще не понимаю, как он оказался в вашей компании, — признался он. — Вы с Эйвом — одного круга. Понятно было, почему вы вместе, и откуда у вас общие интересы. Но Снейп? И я не имею в виду происхождение — я про его омерзительный характер и отношение... Просто не понимаю, что вы в нём оба нашли. Чтобы списывать, тебе бы хватило и Маркуса…

— Люди дружат просто так, — немного недоумённо проговорил Ойген. — С ним было интересно — он столько всего знал! Знает, — он поправился. — Он умный, находчивый, сильный и…

— Ладно, может быть, — Рабастан примирительно пожал плечами — Я плохо его знаю и знал. В юности он был неприятным типом, и не могу сказать, что с годами своим привычкам он изменил. Всем, — Рабастан тщательно вытер пальцы бумажной салфеткой, и аккуратно её сложил. — Нет, пока мы царапали стены в камере, он стал... много кем стал. И ставил на ноги после тюрьмы нас всех... не могу сказать, что было приятно, и всё же... Но в юности всё это выглядело так, что он к вам... пожалуй что присосался. Может, он был и талантлив, но казалось, что он сыграл на твоей любви защищать всех убогих и покровительствовать.

— Вот уж чего Северус не терпел — так это покровительства, — возразил Ойген. — Даже намёка на него!

— Тебе видней, — не стал настаивать Рабастан. И показал глазами на подоконник: — Смотри-ка — твой спасённый. Слез со шкафа — он там сидел с утра.

Кот сидел на подоконнике и таращился на улицу, время от времени трогая лапой стекло и, кажется, наблюдая за клюющими что-то на асфальте голубями.

— Ну хоть кому-то хорошо, — улыбнулся Ойген — и они продолжили завтрак.

Кот есть не пошёл, но в конце, стоило им извлечь клубнику из холодильника, спрыгнул с подоконника — и уселся в коридоре гипнотизировать их своими круглыми зелёными глазами. Ойген бросил ему ягоду, и кот, схватив её, попятился и бесшумно исчез, как будто растворившись в полутьме коридора, и Ойген поймал себя на мысли, что теперь так и будет: у них дома поселился полуневидимка, появляющийся только для того, чтобы получить клубнику — и скрыться.

И, как показали следующие дни, оказался не так уж неправ: правда, кот теперь иногда сидел на подоконнике, глядя на птиц и на прохожих, но стоило ему понять, что Ойген на него смотрит, он буквально стекал на пол и исчезал. Почти как по волшебству.

Анализы его оказались, как сказала доктор Литтл, «почти что идеальными», никаких инфекций у кота не обнаружилось — и вопрос о кастрации встал, как говорится, в полный рост. Тем более что Энн проявляла живейшее участие в судьбе кота, и, узнав хорошие новости, совершенно неожиданно предложила:

— Раз уж вам так мешает солидарность с котом, я готова переложить на себя всю ответственность.

— В каком смысле? — засмеялся Ойген.

— В самом прямом, — решительно сказала Энн. — Побуду для вашего кота феей-крёстной и возьму оплату кастрации на себя — и вообще… его хозяева же не нашлись?

— Нет, — сказать по правде, Ойген был этому рад. Что это за хозяева, что отпустили чёрного кота на улицу? Да ещё в такую ночь?

— Тогда я тоже хочу участвовать в поиске для него нового дома! — воскликнула она. — Можно? Ты же не против?

— Нет, конечно, — он заулыбался. — Я буду только рад. Мне кажется, с твоей лёгкой руки ему наверняка повезёт.

— Отлично, — Энн действительно обрадовалась. — Вы же дома будете его кастрировать? — спросила она деловито. — Ты говорил, что он боится переноски…

— Боится, — кивнул Ойген. Нет, всё же разговор об этом его не то чтобы расстраивал, но…

— Тогда давай я тоже приду? Мне кажется, ему при мне спокойней будет, — предложила Энн.

— Да приходи, конечно, — Ойген, честно говоря, обрадовался. — У тебя не так уж много смен — я думаю, это легко будет устроить.

— Скажи, — продолжила она, — а вы его уже назвали как-нибудь?

— Нет, — Ойген попытался подавить улыбку, но, кажется, не преуспел. — У тебя есть идеи?

— Есть! — кивнула Энн. — Мне кажется, ему бы подошло Шедоу⁽¹⁾. Ну, или Гоуст ⁽²⁾, но Шедоу звучит приятней.

— Мне нравится, — улыбку Ойген уже и не скрывал. — Пусть будет Шедоу. Я спрошу Асти — и, если он не будет против, мы так его и наречём.

— Э-э, — вмешался молча слушавший их разговор Джозеф, — а зачем вы его собираетесь окрестить? Вы же ему ищете новых хозяев?

— Ну не безымянным же ему жить, — возразил Ойген, и Энн активно закивала.

Рабастан против не был, заметив лишь, что ему Шедоу нравится. Вот так кот обрёл имя — а вскоре и лишился некоторой своей части, а заодно обзавёлся пластиковым конусообразным воротником, делавшим кота смутно похожим на аристократа века шестнадцатого.

Операцию назначили тринадцатого ноября утром — чтобы Ойген точно мог дождаться пробуждения кота после наркоза, однако Энн сидеть ему с ним не дала, сказав, что Шедоу спросонья испугается, а ему нельзя сейчас резко куда-то прыгать, и уселась сама рядом с ним. И когда он проснулся и первым делом попытался спрыгнуть с дивана, осторожно сняла его оттуда и проводила под кровать, куда тот первым делом и отправился, и где она заранее успела положить аккуратно сложенный плед.

— По-моему, — негромко сказал Рабастан, — никого пристраивать уже не нужно.

— Да куда ей ещё кот? — возразил Ойген. — У неё через полгода будет ребёнок.

— Вот и будет ребёнка развлекать, — кивнул Рабастан. — Дети должны расти с животными — у нас так считали. У нас в доме всегда были собаки. Ну и совы, разумеется.

— Собаки? — переспросил Ойген. И, помолчав, спросил: — А потом? Что с ними стало… теперь? Ты знаешь?

— О них эльфы заботились... и они нас не дождались. Почти никто, — покачал головой Рабастан.

— А я не знаю, что стало с моей совой, — как-то немного не впопад отозвался Ойген — но Рабастан не стал задавать ему лишних вопросов. Эти вещи никто из них не любил вспоминать.

1) Shadow — тень, призрак

Вернуться к тексту

2) Ghost — призрак, привидение, дух

Вернуться к тексту