Изгои (джен)

В такси Ойген, разморённый мерной ездой и виски, слегка задремал, но, когда он вышел у дома, холод улицы заставил его взбодриться. Он посмотрел на мягко светившееся окно гостиной, увидел на стекле рисунки — видимо, Рабастан нарочно не задвинул шторы, чтобы те было видно с улицы — и заулыбался. Рождество… У них нет подарков — но есть праздник, и разве не это главное?

В квартире его встретил хвойный аромат праздника. Рабастан уже был дома — сидел в гостиной за компьютером, и, помахав Ойгену рукой, с улыбкой наблюдал, как тот подходит к столу и разглядывает стоящий в простой стеклянной вазе большой букет еловых веток, украшенных серебряной мишурой и посеребрёнными шишками.

— Откуда шишки? — спросил Ойген, касаясь одну из них кончиком указательного пальца.

— Разумеется, с ёлок, — не удержался от ехидства Рабастан.

— Ну, серьёзно? — Ойген вопросительно поглядел на него, и тот пожал плечами:

— Сделал. Собрал в парке и покрасил. И ниточки привязал. Ойген, это даже детишки могут.

— И окошки разрисовал, — кивнул Ойген, подходя к окну и разглядывая прихотливую роспись, — и мишуру повесил… и я ни капли не удивлюсь, если где-нибудь на полке обнаружится сливовый пудинг.

— Конечно, обнаружится, — кивнул Рабастан. — Он там давно стоит — я купил ещё неделю назад.

— С Рождеством, пусть оно и не сегодня, — улыбнулся Ойген — и, подойдя к шкафу, вынул из пакета крохотный свёрток и забавную открытку с оленем с рождественским венком на шее, положил перед Рабастаном на стол. Тот, заулыбавшись, тут же развернул подарок и, достав малиновку, немедленно повесил её на одну из веток и проговорил, обнимая Ойгена:

— Спасибо. Ты знаешь, я думаю, это отличное Рождество.

— Ну, — Ойген всё-таки вздохнул, — если сравнивать его с предыдущим, то оно прекрасно.

— По крайней мере, мы никуда не сбегаем из дома в ночь, — Рабастан засмеялся. — И он у нас есть. По-моему, отлично. Погоди, — он разжал объятья и, отпустив Ойгена, извлёк из лежащей на столе папки рисунок. — С Рождеством.

На рисунке — как Рабастан когда-то и пообещал — сидел под лаймовым деревом довольный и весёлый чёрный щенок и гляделся в зеркало, в котором отражался почему-то чёрный кот, ужасно на него похожий.

— Спасибо! — растроганно заулыбался Ойген и, тоже обняв Рабастана, расцеловал его. — Это же почти что баннер!

— Почти что, — кивнул тот. И спросил строго: — Меня ты поздравил, а что у тебя есть для Шедоу?

— Ох, — смутился Ойген. — Я… но у меня есть завтра целый день! — воскликнул он. — Я что-нибудь куплю… прости, — покаянно проговорил он в пространство, где где-то прятался от него кот. — Я виноват.

— Если хочешь, можешь присоединиться ко мне, — предложил, посмеиваясь, Рабастан. — Я купил пару игрушек и плед на шкаф.

— Я присоединяюсь! — обрадовался Ойген. — Сколько я тебе должен?

— Целый ужин, — фыркнул Рабастан.

Они ушли ужинать — а потом Рабастан отправился спать, а Ойген посидел ещё какое-то время за компьютером, переписываясь в аське со всеми своими по и по телефону с Ролин, а еще отвечая на позднюю почту, и только почувствовав, что совсем засыпает, последовал мудрости Рабастана и отправился в душ и спать. Завтра ему предстоял очень непростой длинный день, и следовало хорошо выспаться.

Утро двадцать четвёртого декабря началось для Ойгена ужасно рано — Ойгену нужно было успеть в кафе до восьми утра, чтобы поговорить с Аминой, заплатить ей и договориться об уборке после вечеринки. Он уже привык не вздыхать о домовых эльфах, но всё равно поражался, сколько же даже один человек производит мусора, который не спешит сам куда-нибудь исчезать.

А ещё нужно было вручить подарок Джане. Эта мысль весьма его поддерживала, когда Ойген, ворча на раннее утро, скверную погоду, темноту и весь мир в целом выбирался из постели и, прихрамывая, брёл в ванную умыться. Погода и вправду была не слишком праздничной — сырой, холодной и промозглой — зато классически декабрьской. И Ойген уже в который раз благословлял Уолша, предложившего им с Рабастаном это жильё. Он вспоминал, как когда-то ездил каждый день на работу — и теперь мог счастливо вздыхать. Нет, определённо, Рабастан был прав, и год у них и вправду выдался удачным.

Амину Ойген застал в офисе протирающей в кабинете столы. Когда он отдал ей конверт с деньгами, она сказала — и это прозвучало с какой-то успокаивающей интонацией:

— Я положила в туалете новой бумаги много. Праздник, людей много. Я жидкое мыло налила, — продолжала она перечислять, — бумажные полотенца тоже положила, и ведро поставила там, где будут курить.

Ойген улыбался ей, кивал — и думал, что эта женщина действительно ему нравится, и он не ошибся, наняв её. Она действительно много работала, и не просто исполняла механически то, о чём они договорились, но вносила определенный уют в их будни. Она не только мыла комнаты и туалет, но в какой-то момент незаметно начала следить за подобными мелочами — что, формально, вовсе не входило в её обязанности, но Ойген был рад снять с себя часть забот. Нужно будет, как только их бюджет это позволит, хоть немного поднять ей зарплату.

А ещё она никогда не жаловалась — и это Ойген особенно ценил и тихо восхищался её спокойным упорством и, несмотря ни на что, вполне доброжелательным взглядом на этот мир.

— Рождество — христианский праздник, — сказал под конец Ойген. — У вас его празднуют?

— В Пакистане двадцать пятое декабря празднуют, да, — кивнула Амина. — Все празднуют. Христиане празднуют Рождество, а остальные — День рождения. Отец нации. Почтенный Мухаммад Али Джинн. А здесь — везде Рождество. В школе тоже. Хороший праздник, — она снова кивнула. — Про семью.

— Да, — улыбнулся Ойген. — У нас в Англии принято поздравлять всех — и особенно детей. Не будете ли вы против, если мы, Лимбус, в смысле, подарим Джане куклу на Рождество? В очень красивом и приличном платье, — добавил с улыбкой он. — Джана — замечательная девочка, мы все бы очень хотели её порадовать.

Амина смутилась и, чуть помедлив, кивнула:

— Спасибо. Большое вам спасибо. Джана будет очень рада. Она смотрит ёлку, — она кивнула в сторону студии и пообещала: — Я завтра с утра здесь буду. Не беспокойтесь. Мне сейчас осталось только лестницу домыть.

— Спасибо вам, — ответил Ойген — и отправился в студию, где стояла уже наряженная ёлка — и коробки. Много-много коробок, что привезли ещё вчера и составили вдоль стен возле столов.

Джана, в ярко-голубом свитере и в джинсах, стояла возле ёлки, задрав голову, и восхищённо её разглядывала. Ойген, сам того не замечая, мурлыкал себе под нос рождественскую песенку про весёлого гиппогрифа, и девочка, услышав его, повернулась и сказала:

— А я знаю, я знаю!

— Песенку? — улыбнулся он. — Привет.

— Да, — она кивнула и вежливо добавила: — Доброе утро.

— И слова знаешь?

Джана смутилась и, заулыбавшись, покачала головой. И Ойген, присев на корточки, чтобы их лица были примерно на одном уровне, спросил:

— А что поют у вас в школе?

— Про колокольчики! — ответила она. Ойген вопросительно приподнял бровь, и Джана негромко и вполне точно напела: — Динь-дилень, динь-дилень, Всю дорогу звон!

Ойген просто не мог не подхватить песенку, что в последние две недели исполняло всё, что могло звенеть, пищать и вообще издавать хоть какие-нибудь звуки — и которая вполне могла без всякого предупреждения неожиданно выскакивать на каком-нибудь сайте.

— Ты знаешь, что Рождество — самое волшебное время в году? — спросил Ойген, когда они допели немудрёный куплет. Джана закивала, и он продолжил. — И в это время случаются всяческие чудеса, и всем дарят подарки? — Джана снова кивнула. — Хорошо ли ты вела себя, — весело спросил он, — и слушалась ли маму? — Джана энергично закивала, глядя на него во все глаза, и он закончил: — Тогда для тебя тоже есть небольшое чудо.

— Для меня?! — её и так большие тёмные глаза расширились, и Ойген заулыбался и кивнул ей.

Он поставил перед ней пакет с коробкой, который Джана немедленно придвинула к себе. Она с некоторым трудом извлекла подарок и принялась очень тщательно и аккуратно разворачивать, стараясь отклеить бумагу так, чтобы не порвать. Ойген терпеливо ждал — и когда, наконец-то, Джана справилась, и увидела куклу, он был вознаграждён сторицей. О да, Дойл знал, что любят маленькие девочки! Глаза у Джаны округлились и так засияли, что Ойгену даже показалось, будто в помещении стало чуть светлее. Джана выдохнула, повернулась, поглядела на свою куклу, потом на Ойгена — и опять на куклу. А потом прижала к себе коробку и, вскочив, побежала было к двери, видимо, к Амине, потом повернулась на середине пути к Ойгену и выдохнула:

— Спасибо! Мама! Мама! — она выбежала, наконец, и Ойген, последовав за ней, увидел, как, буквально пролетев по коридору, Джана бросилась в объятья к матери, восторженно демонстрируя ей коробку. Увидев, как та улыбнулась, Ойген тихо вернулся к ёлке, не желая сейчас их смущать.

Было ещё очень рано, и офис был пуст, а к тому же спать хотелось неимоверно — так что Ойген, выключив горящую на ёлке гирлянду и чуть-чуть поколебавшись, решительно бросил на пол переговорной у дивана плед, подушку — и, улёгшись, к собственному удивлению почти сразу же заснул. И проснулся в начале десятого от тихих голосов за стенкой. Сонно потянувшись, Ойген сел, потёр глаза, поднялся и, картинно завернувшись в плед, пошёл в кабинет, где увидел стоящих возле уютно шумящего чайника Энн и Марка, и, немного понаблюдав за ними, поздоровался, облокотился плечом о косяк:

— Привет.

— Ой, мы тебя разбудили? — спросила Энн, с укором посмотрев на чайник.

— На это я и рассчитывал, — он демонстративно подтянул концы пледа. — Я пришёл пораньше — поговорить с Аминой и дочку её поздравить — а потом ещё подремать немного. Пока время есть.

— А мы все уже тут, — сказала Энн, кивнув на сидящих за одним столом Саймона и Толлета. И почти велела: — Садись.

Она сказала это с таким хитрым видом, что Ойген, донельзя заинтригованный, плеснул в чашку кипятка, бросил туда пакетик и пару кусочков сахара и придвинул себе стул.

— Проснулся, — констатировал Саймон, сидевший у компьютера, и хищно потёр руки. — Так, ну что — приступим? — спросил он, и все тут же воззрились на Ойгена.

— К чему? — осторожно уточнил он.

— Принимай работу, — торжественно проговорил Саймон. — «Зеркала», версия один-ноль.

— Вы всё сделали, — растроганно проговорил Ойген.

— Не просто «сделали» и «всё», — довольно сказал Саймон, вбивая адрес. — Мы зарегистрировали домен. Правда, — добавил он, — «mirrors.com» уже оказался занят, и мы добавили артикль. Но, по-моему, «themirrors.com» тоже неплохо.

— А Мик сам вызвался написать всем, кто сейчас кого-то ищет — или нашёл, — добавила Энн.

— Сам? — счастливо улыбаясь, спросил Ойген, и все рассмеялись. — И во сколько он оценил пройти еще раз этот круг ада? — добавил он.

— Ну, я ему ещё вчера утром показала сайт... так что мы договорились, что сегодня на вечеринке я за ним не слежу, или хотя бы слежу не очень уж пристально, — рассмеялась Энн и, подойдя к Ойгену, обняла его и поцеловала в щёку. — С Рождеством! Мне кажется, что сайт, запущенный в такое время, просто обязан стать волшебным!

Ойген чуть рассеянно кивнул, разглядывая страницу. Белый фон, серо-голубоватая гамма. Особенно Ойгену понравилась ненавязчивая анимация в шапке, когда голубая линия обрисовала силуэты стоящих рядом людей, кошек, собак и, кажется, птичьих клеток.

— Нравится? — улыбнулась Энн. — Толлет придумал, а Марк анимировал.

Ойген закивал, заулыбавшись. Конечно, ему всё нравилось! А какой был логотип! Латинская буква «М», состоящая из двух половинок. Слева строгая, голубая на белом фоне, а справа белая, будто отраженная в голубоватом зеркале, и оканчивающаяся кошачьей лапкой с острыми коготками. Простой, лаконичный и запоминающийся логотип.

— Толлет, ты как будто прочёл мои мысли, — сказал, наконец, Ойген. — О которых я сам и не знал.

— Да, — без всякого стеснения согласился с ним тот. — Мы, дизайнеры, такое иногда делаем. Удачно вышло?

— Фантастически! — заверил его Ойген. — Правда, это… идеально.

— Ну и славно, — улыбнулся Толлет очень довольно.

— В принципе, — сказал Саймон, — можем для индексации открывать. Но давай ты первым зарегистрируешься. Тестовые данные мы уже удалили, — он поднялся, уступая место Ойгену. И тот, садясь, ощутил тот самый трепет, который чувствовал когда-то, впервые выходя на квиддичное поле или прицепляя значок старосты. Его сайт! И пусть даже не он сам… ну хорошо — не он один его сделал, это его сайт. Он его придумал. Не такое уж большое достижение, конечно, но сейчас Ойген ощущал искреннюю гордость.

Открыв форму регистрации, Ойген сперва вбил в строку «Имя» «Йоген», но потом подумал, стёр и написал нормально «Ойген Мур». Он и сам не знал, почему так, но ему хотелось здесь оставить своё имя. Настоящее. Вернее, то, которое им теперь стало.

Ойген заполнил остальные поля — и, заулыбавшись и зажмурившись, нажал на кнопку регистрации с тем чувством, с которым когда-то взмывал в воздух в начале матча. И увидел, что ему был присвоен номер 1 в базе данных. Ойген Мур, номер один… Интересно, будет ли, к примеру, номер сто?

А потом поднялся — и они все обнялись. Ойген, безуспешно пытаясь обхватить руками всех и разом, растроганно проговорил:

— Ребят, спасибо… Я… Это один из самых фантастических подарков, что я получал в жизни! А я… у меня почти ничего нет на этот раз, но… но я сейчас, — он кое-как выбрался из их весёлого счастливого кольца и, достав из рюкзака свои крохотные свёртки с такими же малюсенькими карточками, которые сам вырезал недавно из потихоньку утащенного у Рабастана плотного листа акварельной бумаги, раздал их. И с широкой, до ушей улыбкой наблюдал, как они их разворачивали и, доставая фигурки и круглые песочные печенья, которые он добавил, завернув каждое в блестящую фольгу, друг другу демонстрировали.

— Кот! — воскликнула Энн, первой вытащив на свет свою зверюшку. — Белый, — она улыбнулась и погладила его подушечкой безымянного пальца. — Кстати, — добавила она, глядя на Ойгена, — я требую ещё один, главный подарок. Вы обещали!

— Какой? — Ойген чуть занервничал, но Энн тут же его успокоила:

— Я уже обещала Шедоу, что спасу его от ужасных вас! Я хочу его забрать. Наверно, лучше завтра — у меня уже всё для него готово. Саймон сделал для него такое дерево!

— Да там делать было нечего, — отмахнулся тот. — Мы с братом переделали готовый комплекс — ободрали ковролин и заменили джутом. И добавили немного полочек — и всё.

— И гамак! — добавила Энн так важно и строго, что все расхохотались.

— Я думаю, он будет счастлив, — сказал Ойген, с внезапной грустью понимая, что пришло время с котом прощаться. — Хотя мне и жаль расставаться с ним — иррационально. Потому что я и так его почти не вижу — он меня боится, — нажаловался он.

— Ничего, — пообещала Энн. — У меня он точно успокоится, и я попозже подружу вас. А кто у тебя? — спросила она Марка, и тот продемонстрировал ей стеклянного пса.

Саймон получил оленя, Джозеф — рыже-белую лошадку, ну а Толлету досталась рыжая лиса, которую он всем немедленно и показал:

— Ну вот, теперь вы все увидели мою сущность. Повешу-ка её на монитор — чтобы все сразу понимали, с кем имеют дело.

— И я повешу, — поддержал его Джозеф. — На самом деле, очень символично — я вчера, бегая между кафе, вот именно конём себя и ощущал.

Они смеялись и шутили, и Ойген с радостью думал, что, по крайней мере, угадал с фигурками. И надо бы спуститься и поздравить еще и Уолша — для которого у него, кроме полосатого кабанчика, была припасена бутылка хорошего виски.

Тот обнаружился в кабинете — и Ойгену, похоже, совсем не удивился. Напротив, Уолш имел такой вид, будто даже ожидал визита Ойгена. И, довольно кивнув на виски, фыркнул при виде кабанчика и поинтересовался:

— Не пойму, это намёк или пожелание?

— Это символизм, — очень важно сказал Ойген. — Кабан — сильное и мощное животное, на дороге у которого стоять не стоит никому. У нас будет праздник вечером — придёте? — спросил он, впрочем, заранее предполагая ответ.

— Я семейный человек, — с укором возразил Уолш. — Так что без меня гуляйте — только кафе не развалите.

— Мы приложим все усилия, — заверил его Ойген.