Изгои (джен)

Календарь пора было выкидывать — две тысяча второй год подошел к концу. Он был радостным и грустным, полным новых знакомств и неожиданных начинаний, и почти в самом его конце были запущены «Зеркала». Меньше чем за неделю на них зарегистрировался сто тридцать один человек, сорок восемь собак, тридцать три кошки, пять хомяков, три попугая и рыбка по имени Ванда, и именно за неё Ойген поднял бокал в новогоднюю ночь. И он бы с радостью занимался своим сайтом, но уделять внимание одним только «Зеркалам» внимание он не мог. Во-первых, потому что студия Лимбус выплачивала кредит, но по «Л-Сити-Ньюс» работы ещё велись и будут вестись ещё долго, а во-вторых, сам Ойген всё ещё должен был Саймону, и сумма долга ни на пенни не изменилась.

Работать же в рождественские каникулы не хотелось никому — включая самого Ойгена, и если как с рождественской, так и с новогодней ночью ему повезло, и следующие за ними дни у него были свободны, то второго января он уже должен был выходить в кафе.

На улице сильно похолодало, и до снега оставался буквально вздох. Ойгену это даже, пожалуй, нравилось: в глубине души он был совсем не против бодрящего морозца вместо промозглой слякоти. И потом, мороз оставлял надежду на появление хотя бы отсвета солнца…

Вернувшись из магазина с рюкзаком, полным продуктов, Ойген принялся неспешно разбирать их на кухне. А, закончив, взял апельсин, прошёл в гостиную и сказал сидящему за компьютером Рабастану:

— Удивительные дела творятся! Представляешь, я встретил в магазине Изи Роузмонд, и она — что совсем уж невероятно — даже со мной поздоровалась. Ты знаешь, она сильно повзрослела за эти полгода.

— Ну, мы на последнем курсе тоже взрослели как-то неожиданно быстро, — пожал Рабастан плечами.

— Ты говоришь так, — Ойген остановился с недочищенным апельсином в руке, — будто нисколько не удивлён.

— Мы виделись, — спокойно кивнул Рабастан. — Она приехала на каникулы познакомиться с братом.

Наверное, Ойгену следовало бы если и не обидеться, то, по крайней мере, попенять Рабастану за то, что тот опять ничего ему не рассказывает — но… зачем? Рабастан имел право жить так, как ему хочется — и если ему нравится хранить подобные вещи в тайне, по крайней мере, до поры до времени, или не предавать им хоть какого-нибудь значения — это его право. Ойген его за ним признавал — и думал, что, возможно, он сам вываливает на Рабастана слишком много не нужной тому информации. Но как он сам смирился с молчаливыми тайнами Рабастана — так и тому придётся потерпеть болтливость Ойгена. Кажется, это и называется компромисс?

— Наверное, это странно, когда у тебя с братом разница в целую жизнь, — задумчиво проговорил Ойген.

Прежде он не задумывался об этом — но сейчас не мог не думать о том, что чувствовал бы, если бы его брат всё же сумел появиться на свет. Если бы это произошло, в девяносто шестом, когда они встретились, ему было бы… сколько? Он должен был бы родиться, если Ойген ничего не перепутал, в восемьдесят четвёртом. Двенадцать… и он бы уже учился на втором курсе. А разница у них была бы в двадцать три года…

Целая жизнь.

Его брат вполне мог бы быть по возрасту его сыном.

Наверное, это было бы очень странно…

Изи проще — ей, всё же, шестнадцать. Или семнадцать уже? Даже если шестнадцать, она тоже могла бы быть его мамой… и, может быть…

Он покосился на Рабастана. Хотел бы он знать, думала ли Изи, глядя на своего брата, что, сложись всё иначе, это мог бы быть их её с Рабастаном ребёнок? Или она, как и он, предпочла бы отдавать себя всю искусству? Вот Северус даже думать о детях не мог, предварительно не скривившись…

— Это непросто, конечно, — вывел его из задумчивости Рабастан. — Хотя она рада, конечно, но ты прав — это странно.

— Рада? — почему-то по голосу Рабастана Ойген эту радость не мог почувствовать до конца.

— Да, — тот кивнул задумчиво.

— Думаешь, она теперь будет приезжать чаще? — спросил Ойген.

— Я полагаю, она теперь нечасто будет возвращаться в Англию, — Рабастан покачал головой. — Хотя, конечно, я могу быть неправ.

— Почему? — подумав, спросил Ойген.

— Тебе не понять, — усмехнулся Рабастан. — А я знаю, как это — когда в жизни близких появляется новый человек, и ты вдруг отходишь на второй план. И даже дом перестаёт быть твоим. Это как диссонанс в привычной мелодии быта. Впрочем, тебя бы это вряд ли смутило, — он чуть растянул губы в улыбке.

О да. Рабастан должен был это знать… а вот Ойгену не довелось. Эта мысль была горькой, и он заставил себя отбросить её, предпочтя задуматься о том, как бы чувствовал себя Рабастан, если бы у Родольфуса появились дети.

Что ж… по крайней мере, в Ойгене Рабастан может быть в этом смысле уверен.

— Ну почему? — шутливо надулся Ойген. — Я привык быть в центре внимания!

— Тебе бы понравилось, — возразил Рабастан. — Но ты вообще любишь толпу… и ты бы всё равно перетянул это внимание на себя. А м-м-м… Изи — я думаю, ей сейчас странно и непривычно. И она ощущает себя теперь немного чужой. Тем более в этом этапе жизни. Ну знаешь, новые люди вокруг, новые интересы… идеи…

— Асти, да вы с ней на одной волне, — Ойген попробовал разрядить расстановку, хорошо уловив подтекст.

— Вот поэтому она в меня и влюбилась. — Рабастан спрятал все зловещие тени прошлого за улыбкой. — Кстати, — добавил он, — мы договорились выбраться куда-то порисовать…Ну знаешь, пока она не уехала. Может, это и звучит немного самодовольно, но я был бы не против приложить свою руку в её поступленью в Сорбонну.

— А это не помешает твоим тренировкам по тантре? — Ойген лукаво приподнял бровь. — Нельзя же быть таким ветреным.

— Тяжело быть Лестрейнджем, — вздохнул Рабастан. — Но я как-нибудь справлюсь.

— Ты уверен? — заботливо поинтересовался Ойген, заканчивая, наконец, чистить апельсин и протягивая Рабастану половинку. А затем пошёл было выбросить шкурку — и остановился у стеклянной дверцы шкафа, за которой в очередной раз увидел на старом выцветшем фото девочек, одна из которых явилась к нему в кошмаре, когда он болел. — Неплохо было бы, всё-таки, её, наконец, вернуть, — заметил он и, забрав снимок, сунул его на кухне в рюкзак.

В кафе Ойген пришёл немного заранее. Он знал, что Уолш, несмотря на праздники, хотел заглянуть к пяти — то ли потому что не хотел оставлять кафе без присмотра так долго, то ли решив сбежать от родни — и, пока его не было, Ойген сканировал накопившееся документы и, подумав, вместе с ними и фото. И, возвращая снимок Уолшу, спросил, не знает ли тот, кто есть кто.

— Это тётушка Трина, — сказал, разглядывая фото, Уолш. — Они с родителями переехали сюда из Эглингтона. Удивительно, — продолжал он, — но нищими они не были — иначе бы не было у вас настолько неплохого жилья. Впрочем, потом у неё родилось ещё трое братьев, так что жильё стало уже не таким роскошным, — пошутил Уолш. — И ведь как-то они там жили. И в школу ходили — она тоже, вот как раз форма… А где вы её нашли? — удивился он, наконец. — Морин должна была забрать всё при переезде. Хотя, — добавил он, — там был такой бардак…

— В шкафу, — ответил Ойген. — Когда ремонтировали дверку. Там было стекло разбито.

— А, да, — кивнул Уолш. — Стекло. Там-то её и хватил удар, — он кивнул Уолш. — Бедная тётя… она под конец совсем странная стала — да вы и заметили, когда въезжали. Эти пташки её… надеюсь, вы не боитесь призраков, — он хохотнул.

— Ну, призраков мы как-то до сих пор не заметили, — ответил Ойген. — Так она умерла у шкафа?

— В больнице уже, — покачал головой Уолш. — У шкафа её удар хватил. Если бы Морин с продуктами не приехала и её не нашла, там бы она и лежала до самой смерти.

— Тогда призраку логично являться в больницу, — улыбнулся Ойген. — А кто с ней на фото?

— Вот это кто — я не знаю, — Уолш указал на одну из девочек, — а вот это соседи с третьего этажа, — он указал на двух других, одна из которой была малышкой. — Не то чтобы я был близко знаком — но у них там история странная вышла… сестрица её, — он ткнул в младшую девочку, — странно очень пропала. Искали — и не нашли… а старшая так и осталась и до сих пор там живёт. Я эту историю уже как байку застал. Но когда крутишься в этом — хочешь-не хочешь, но хоть заочно, да знаешь всех. Там с ней, кажется, дочь и внучка живут?

— Да, — кивнул Ойген. — А миссис Фейтфулл я каждый день на балконе вижу. Она уже… не совсем в себе.

— Совсем не, — без всякой сентиментальности поправил его Уолш. — Ну знаете, зловещее «Кось-кось-кось» — каких за это время страшилок только не сочиняли... Вот и не знаешь, что лучше, — добавил он. — Хорошо ли жить долго, если это не жизнь.

Они ещё немного поболтали, и Уолш даже угостил Ойгена домашним печеньем — а потом тот вернулся к себе за стойку. Никакой срочной работы у него не было, и Ойген некоторое время сидел, глядя на отсканированную фотографию — на юную серьёзную миссис Фейтфулл, которая дожила до старости и впала в маразм, и на её пропавшую маленькую сестренку, которая вряд ли прожила долго после исчезновения.

Он вздохнул — и вдруг отчётливо понял, что сделал правильный выбор. Досидеть в Азкабане до старости в этот момент показалось ему действительно страшным.

Наверное, всех последующих событий могло бы и не случиться, если бы Ойген, подчинившись неожиданному порыву, не сделал то, что сделал. Немного подумав и поиграв с цветностью, он сохранил файл, а затем зашёл под своей учётной записью на «Зеркала» и разместил фото, подписав «Констанс Фейтфул. Пропала в…» Вот тут ему пришлось задуматься — он не знал точного года. Так что просто написал «в тридцатых годах» и дал краткое описание. Не то чтобы он верил, что она жива и найдется — но, по крайней мере, он просто мог заявить миру, что кто-то помнит о ней.

А может, он просто слишком много смотрел телевизор, пока болел, и забил себе голову сомнительной детективной чушью.