Изгои (джен)

В воскресенье к пяти часам количество оставшихся листовок сократилось до полутора пачек, и, хотя Толлет пообещал позвонить в типографию, особой уверенности в том, что их удастся допечатать хотя бы к завтрашнему вечеру, он не высказал.

— Вообще-то, вам должно было хватить, — сказал он с некоторым недоумением. — Шесть пачек по триста штук — это тысяча восемьсот листовок. Когда вы успели-то?

— Я даже не знаю, что тебе ответить, — вздохнул в трубку Ойген. — Я был уверен, что у нас ещё останется, но они как-то так быстро расходятся…

— Готовьтесь к тому, что энтузиасты повалят сайт, — засмеялся Толлет. — Когда все, кто расхватал листовки, разом там зарегистрируются.

Шутки шутками, а Ойген не мог отбросить мысль о том, что будет делать завтра, когда листовки кончатся. Были, конечно, ещё визитки, но сколько их?

Впрочем, даже сами эти переживания были, скорей, приятными, и когда посетители постепенно разошлись, оставляя полупустой зал наполненным музыкой, был уже вечер, и Ойген чувствовал себя, скорее, возбуждённым, чем озабоченным. Стенды один за другим закрывались до следующего утра, а их обитатели постепенно потянулись в банкетный зал, где мероприятие должно было продолжиться уже за закрытыми дверями.

По дороге туда Ойген спрятался в какой-то закуток и, не удержавшись, позвонил Ролин.

— Я даже спрашивать не буду, как дела, — сказала она, едва услышав его голос. — Всё отлично, да?

— Я ужасно жалею, что уговорил тебя не приходить, — признался Ойген. К его огромному сожалению, она вела сегодня днём эфир, и если бы всё произошло не так спонтанно, она, конечно же, успела с кем-то поменяться и была бы сейчас здесь с ним — а Ойген обязательно придумал бы, как сделать себе «плюс один» на предстоящем банкете.

— У меня бы всё равно не получилось, — улыбнулась она в трубку. — День какой-то сумасшедший, хоть и воскресенье. И завтра будет не лучше… я загляну к вам в среду, если можно.

— Когда хочешь! — горячо заверил он её — и в этот момент Хэрриетт его нашла. Пришлось прощаться и продолжать общение по смс…

Хотя он целый день не ел, Ойген даже не вспомнил об этом, войдя в приятно освещенный банкетный зал, где играла живая музыка, а столы с закусками выстроились по периметру. Но еда его не интересовала — в отличие от людей, с большинством которых он намеревался познакомиться. И в то время, когда его спутники — а здесь были все, кроме покинувшей их днём Энн — несколько растерянно оглядывались, Ойген уже болтал с каким-то бородатым блондином из Лондонских Телекоммуникаций, представляя ему сперва Хэрриетт, а потом и остальных. Потом Ойген подошёл к милой и явно очень нервничающей в одиночестве девице лет примерно тех же, что и Энн, кажется, тоже представлявшей какой-то университетский проект, и уже не останавливался, двигаясь по залу по одному ему понятному маршруту. Наверное, если бы здесь был Рабастан, он бы увидел сейчас в Ойгене скорее Мальсибера, нежели Мура — но его здесь не было, чтобы об этом сказать. Так что Ойген лишь краем глаза ловил взгляды Хэрриетт и улыбался ей в ответ, пряча в карман очередную визитку, всё сильнее жалея, что на них не принято печатать фото. А как было бы удобно… и как хорошо, что он догадался взять с собой все их визитки, которые таяли стремительней мороженого на июльском солнце.

В какой-то момент Ойген почти незаметно для самого себя влился в общий разговор с наиболее представительной частью собравшихся, и весьма продуктивно побеседовал о серверном оборудовании с директором той же компании, где располагались их сервера, и они, кажется, даже до чего-то договорились...

Вечер пролетел легко и почти незаметно, и был чудесен — Ойген даже потанцевал с кем-то и пофлиртовал, с ним флиртовали в ответ, и он сбился со счёта, сколько раз и с кем соединял бокалы. К концу вечера он был немного пьян и почти — да нет, просто счастлив, и ему хотелось поделиться этой радостью хотя бы с Хэрриетт, с которой они уходили вместе одними из последних. Когда они вышли на улицу и двинулись к станции подземки, Ойген заметил:

— Твоим друзьям с тобой феноменально повезло. Мне кажется, никто из посетителей не понял, что это не совсем твой проект.

— И с вами тоже, мистер Мур, — сказала Хэрриетт, и Ойген, забавно сморщившись, попросил:

— Ойген. Пожалуйста. Ну, в самом деле… нам надо было выпить там на брудершафт, — он начал оглядываться по сторонам. — Зайдём в паб? — он указал на яркую вывеску, мимо которого они проходили. — И выпьем. Заодно поужинаем… а то я забыл. Позволишь тебя угостить?

— Давайте, — тряхнула головой Хэрриетт. — У меня правда получилось нормально?

— Не нормально, а прекрасно, — возразил он, открывая дверь и пропуская Хэрриетт вперёд. — Если б я не знал всё подоплёку, я решил бы, что это и твой проект.

— Я репетировала всю ночь, — призналась Хэрриет, разглядывая доску, на которой мелом было написано несложное меню. — Прочла всё, что смогла найти, о самых популярных маршрутах, измучила расспросами Джека — потому что больше некого, Керку с Мэлоди сейчас не до чего…

— …и стала специалистом, — улыбнулся Ойген. — Что ты будешь?

— Стаут, — ответила она. — И фиш-энд-чипс.

— Два стаута и фиш-энд-чипс, — вот сейчас Ойген голод ощутил, и ему было почти что всё равно, что есть — главное, чтобы оно было горячим и съедобным.

Пиво им налили сразу, и они, сев за ближайший столик, первым делом выпили на брудершафт — а потом Ойген, сделав несколько глотков, блаженно откинулся на спинку стула и выдохнул:

— Как хорошо! А ведь если бы не ты, — он улыбнулся, — ничего бы не было. А я бы даже, может быть, и не узнал про выставку…

Хэрриетт тоже заулыбалась:

— А я так хотела к вам попасть на стажировку! И как всё здорово сложилось! Что бы было с нами, если бы не вы?

— Признайся, — дружелюбно спросил Ойген, — ты ведь попасть хотела не столько в Лимбус, сколько к Толлету?

— Ну… да, — согласилась Хэрриетт без ложного смущения. — Но сейчас я рада, что это оказались именно вы, правда!

— А я верю, — покивал ей Ойген. Он и вправду верил — хотя даже будь бы это и не так, он сейчас легко соврал бы просто чтобы сделать вечер ещё лучше. Официантка принесла две огромные тарелки с рыбой и картошкой — они были такие большие, что заняли почти что половину столика — и Ойген, картинно потерев руки, взялся за приборы.

Они ели и болтали, а после вместе ехали в метро — и, прощаясь, расставались уже добрыми друзьями. Домой Ойген шёл в радостном предвкушении завтрашнего дня, снова нервничая по поводу заканчивающихся листовок — и поэтому не пошёл сразу спать, хотя уже и чувствовал хмельную усталость, а уселся на кухне с Рабастаном и вновь погрузился в события сегодняшнего дня, пересказывая их подробно, хоть и несколько сумбурно. За этим его и застал звонок Толлета:

— Тебе везёт, — его голос звучал, кажется, немного удивлённо. — Они напечатают вам еще тираж — можно будет забрать его после обеда.

— Ты наш добрый ангел! — воскликнул Ойген.

— Говорю же: вам везёт, — повторил Толлет. — Они спрашивают, может, вам сразу напечатать не тысячу восемьсот, а тысячи три? Выйдет за штуку дешевле? А то такими темпами вам же не хватит.

— Я сказал бы «Да», — ответил Ойген, — если б знал, чем заплатить. Серьёзно, был бы это уже следующий месяц…

— Я подумываю о том, что запасная печень не будет мне лишней, — глубокомысленно протянул Толлет.

— Готов пожертвовать половину, — тут же ответил Ойген, — ну, или найдём ей эквивалент. Вообще-то, я уже готов продаться тебе в рабство, если ты спасёшь нас. Что скажешь?

— Я подумаю, — хмыкнул Толлет. — Пусть Марк подъедет после обеда. Он же уже знает куда?

— Стой! — спохватился Ойген — и почувствовал, что, кажется, краснеет. — Слушай, возможно, в рабство заодно продастся и мой брат, — проговорил он, отворачиваясь от насмешливо вытаращившего глаза Рабастана. — Но у нас ещё почти кончились визитки — осталось штук, пожалуй, пятнадцать. Можешь мне выдать плетей, — добавил он с шутливым отчаянием. — Но они все разлетелись на фуршете.

Секунду или две в трубке слышалось молчание, а потом раздался хохот.

— Ну, ты и… ирландец, — произнёс сквозь смех Толлет.

— А что мне ещё остаётся? — тоже смеясь, спросил Ойген. — Они правда кончились. И это всё — одна большая и внезапная афера, а ты — пират. И должен оценить!

— Аргумент, — признал Толлет. — Я подумаю, что можно сделать, помимо того, чтобы отправить тебя драить палубу на моём корабле. Но ты знаешь, мысль о рабстве начинает мне казаться весьма симпатичной... Два ирландца по цене одного.

— Я не только палубу мыть могу, — уверенно ответил Ойген. — Еще посуду… да я даже знаю, как стирать. Руками.

— Из тебя получится хороший раб, — довольно сказал Толлет. — Но это позже. Пойду я думать, ну и спать.

Они простились — и Ойген развёл руками и спросил:

— А что мне делать? Визитки вправду кончились.

— И правда, — кивнул Рабастан — Что-то мне так на братьев везёт... — и они, смеясь, отправились кто в душ, кто ложиться.

И пусть Ойген не выспался, с утра он встал на удивление почти легко — и, входя под стеклянную пирамиду, чувствовал себя живым и бодрым. Он и не думал, что посетителей сегодня будет хотя и меньше, чем было вчера, но всё равно для нелёгкого утра понедельника довольно много. И, вспоминая пессимистичное предсказание Кэролин о том, что до них просто никто не дойдёт, не удержался от шутливого замечания, когда та около одиннадцати часов вернулась с тремя бумажными стаканчиками с горячим кофе, которые как-то умудрилась донести:

— А вы боялись, что мы тут будем скучать в безвестности.

— Я правда так думала, — она протянула ему один стаканчик. — И была уверена, что сегодня будет немного спокойнее.

— Ну, сегодня, по крайней мере, точно тише, — заметил Ойген, в очередной раз глядя на бледную Энн. — Послушай, — не выдержал он всё-таки и, наклонившись к ней, шепнул: — Ты точно чувствуешь себя нормально? Ты выглядишь усталой.

— Ну, я же не могу тебя тут бросить одного, — возразила она, и Ойген покачал головой:

— Так Марк приедет в два. А Саймон с семинара в час вернётся. Езжай-ка ты домой, — почти что велел он. — Возьми такси.

— Ты правда справишься один тут? — неуверенно спросила Энн, и он кивнул:

— С трудом. Но два часа я продержусь — до Саймона. И если будет совсем тяжко, мне Хэрриетт поможет. Езжай. И позвони, когда приедешь, ладно?

— Я просто не выспалась, — она вздохнула виновато. — Я завтра буду с самого утра.

— Ты завтра выспись, — попросил он. — А потом приедешь.

Он даже проводил её немного — и, вернувшись, увидел, как Хэрриетт обнимается с какой-то симпатичной парой средних лет. А подойдя ближе, услышал, как она их называет «Мама, папа» — и подумал, что ни за что не догадался бы об их родстве, настолько непохожа была высокая рыжеволосая Хэрриетт на них, невысоких и темноволосых. Но, впрочем, ведь далеко не всегда дети бывают похожи на родителей, сказал он сам себе — и приказал не вспоминать о том, что зато иногда они могут напоминать соседей. Или друзей семьи.

Когда они ушли, и Хэрриетт налила из своего большого и, кажется, бездонного, термоса чай себе и Ойгену, он не удержался и заметил:

— Я опять бессовестно подслушал — к тебе приходили твои родители?

— Ага, — она легко кивнула. — Они о тебе наслышаны.

— Надеюсь, я произвёл на них правильное впечатление.? — улыбнулся он. — Я не догадался бы, что вы родня — ты на них совсем не похожа.

— Конечно, нет, — она заулыбалась, и Ойген озадаченно переспросил:

— Конечно?

— Я им не родная, — легко сказала Хэрриетт. — Приёмная. И мне повезло, — она смотрела на него спокойно и немного изучающе, и Ойгену почему-то стало неловко, хотя он, вроде, ничего неловкого и не сказал. — Да всё в порядке, — неожиданно мягко проговорила Хэрриетт. — Мне было почти семь, когда меня удочерили, так что я всегда знала, что родилась у других родителей. Но знаете, — она посмотрела ему в глаза, — я рада, что всё так сложилось. Какая, в общем, разница, кто там тебя родил. Зато у меня появились ещё брат с сестрой… А Рик и Элис придут в пятницу — и я вас познакомлю. Можно?

— Буду рад, — заверил её Ойген — и Хэрриетт, улыбнувшись ему в ответ, заговорила о другом, и Ойген не стал возвращаться к этой теме, тем более, что ему хотелось всё это обдумать. Но потом, потому что сейчас его мысли были заняты совсем другим, тем более вокруг собрались снова люди.

То, что другого бы измотало — потому что повторять почти одно и то же в сотый раз за день не каждый выдержит — ему доставляло удовольствие. Он не то что не уставал от этих рассказов — нет, напротив, он черпал в них и вдохновение, и силы. А главное — рассказывая и озвучивая те цифры, что у него были, он впервые осознал по-настоящему, что у них уже есть тысяч десять зарегистрированных активных пользователей, и что каждый день приносит им новые регистрации, и что география проекта уже давно выплеснулась за пределы Лондона. А ведь он прежде даже не задумывался об этом, хотя, вроде бы, и знал… но как-то… не обращал внимания, что ли? И только сейчас, здесь, на этой выставке начал осознавать, что то, что начиналось как некое хобби, баловство, которым он сам занимался в свободное на сменах время, превратилось в действительно активно развивающееся и неожиданно многим интересное дело. И что он, пусть и невольно, и не совсем сам, но создал нечто… новое. И теперь именно это новое привело его прямо сюда, и всё сложилось так правильно. Его место действительно было здесь, под сводами выставочного зала, среди бесконечных коридоров, образованных стендами, среди людей и запахов типографской краски, гула голосов — и парящей над всем этим лёгкой музыки.

И удивительно правильно было то, что он выступал в роли хозяина, а не гостя. Пускай пока всего лишь одного небольшого стенда. Да, именно так — потому что Ойген незаметно для себя, в сущности, объединил их всех, и теперь это бы его стенд и его проект, который он создал с командой замечательных людей и который принёс людям. И это было намного приятнее, чем с такой же командой горящих идеей людей сеять разрушение и смерть.