Изгои (джен)

О том, что в ночь со второго на третье августа на Западе Большого Лондона прогремел очередной взрыв — на сей раз в Илинге — Ойген узнал на следующий день. Пострадали семеро, торговый центр поблизости был здорово разрушен, и его затапливало — и опять ответственность за это взяла на себя Подлинная ИРА. Новость эту Ойген узнал в пятницу, вскоре после полудня, и домой в тот день вернулся мрачным. Он, конечно, понимал, что, раз после того визита детектива их оставили в покое, волноваться, вероятно, не о чем, но уверен в этом быть не мог, и это заставляло его нервничать. А ещё его совершенно иррационально мучило чувство, очень напоминающее вину — и хотя он и прекрасно понимал, что это глупо, но, глядя на кадры с разрушениями и ранеными, не мог не вспоминать совсем другие развалины и других убитых. Или умирающих.

Как ни странно, Мэри его мрачность поняла на удивление верно, и весь вечер была тихой — и подняла эту тему лишь когда они уже лежали у неё в кровати:

— Может быть, тебе уехать?

— Зачем? — спросил он, в самом деле удивившись.

— Ну, чтоб вас не дёргали, — ответила она, и он, погладив её ладонь, возразил:

— Это худшее, что можно сделать. Если мы сейчас уедем, мы лишь подтвердим все подозрения. Не стоит. А ты что, поехала бы с нами? — спросил он, и лежавшая на его плече Мэри вдруг затихла. А потом сказала:

— Я не знаю. Я не хочу уезжать из дома. И из Лондона. Я… я не подумала.

Ойген улыбнулся в темноте, растроганно и нежно, но она не видела его лица.

— Иногда мне кажется, что ты из тех редких людей, кто сердцем понимает больше, чем умом, — сказал он, целуя её волосы. — Я не собираюсь покидать Лондон. И уж точно не сейчас.

— А почему? — она завозилась, устраиваясь поудобнее.

— Потому что здесь больше всего возможностей, — он давно придумал этот ответ на случай именно таких вопросов. — И потому что мне нечего бояться — я не имею к ИРА больше никакого отношения.

Мэри ему, кажется, удалось убедить, но сам он нервничал — и ждал. Если виновных не найдут, к ним с Рабастаном обязательно придут — и Ойгена тревожило, помимо остального, то, что это может произойти в его отсутствие. Как отреагирует Рабастан, если окажется один, Ойген не представлял — и вовсе не был убеждён в том, что вообще хотел бы узнать это. К счастью, ему не пришлось: то ли повезло, то ли — что казалось ему более вероятным — полицейские просто узнали расписание его смен и пришли, когда он был дома. Вернее, они с Рабастаном — а вот Мэри уже не было. Смена Ойгена сегодня начиналась в четыре, и они смотрели очередную серию Мадсомерских убийств, которые почему-то очень нравились Рабастану — впрочем, Ойгена они тоже увлекали. Ему нравился их неторопливый ритм и главный герой — и загадки, разумеется, и теперь Ойген последовательно брал в прокате серию за серией.

Почему-то едва услышав звонок в дверь, Ойген сразу понял, кто пришёл и, поставив фильм на паузу, сказал Рабастану:

— Я подозреваю, это полицейские. Если ты не хочешь с ними разговаривать, можешь сделать вид, что спишь, — но Рабастан покачал головой, и Ойген пошёл открывать.

На пороге стоял тот же детектив с тем же констеблем. Почти дежавю, подумал Ойген — и было бы совсем, если бы на детективе была прежняя рубашка — голубая. Но на сей раз на нём была белая в тонкую голубую полоску, и это возвращало реальность на своё место.

— Детектив Блэк, констебль Джонс, — представился он. — Мистер Мур?

— Добрый день, — Ойген улыбнулся. — Прошу вас, детектив, констебль, — он отступил вглубь коридора, позволяя им войти.

— Мистер Лестер дома? — поинтересовался детектив.

— Разумеется, — с некоторым удивлением ответил Ойген. — Прошу вас в гостиную — мы кино смотрели. Что вам предложить? Воды со льдом? Чаю?

— Воды со льдом, — подумав, может быть, секунду, согласился детектив. — Спасибо. Жара такая.

— Я люблю тепло, — улыбнулся Ойген, — но я вас понимаю. Многие страдают… проходите в гостиную, я сейчас всё принесу… Асти, у нас гости, — мягко сказал он, входя в гостиную первым.

Рабастан посмотрел на вошедших — и, поднявшись им навстречу, отошёл за спинку дивана, словно отгораживаясь ею от гостей. Ойген вышел и уже дошёл до кухни, когда услышал голос детектива, представляющегося Рабастану:

— Детектив Блэк, констебль Джонс. Мистер Лестер, мы хотели бы поговорить. Задать пару вопросов. Вы не против?

Рабастан молчал, конечно, и Ойген занервничал. Детектив, конечно, не обязан помнить о болезни Рабастана… хотя нет. Обязан — потому что это важно. Это алиби. И он должен учитывать состояние… допрашиваемого. Но, как видно, этот детектив делать этого не собирался, и Ойген, торопливо налив воды в два стакана и бросив туда лёд, быстро вернулся — и застал в гостиной напряжённое молчание.

— Прошу вас, детектив, — улыбнулся он как можно обаятельнее, протягивая ему стакан. — Констебль. Чему обязаны?

— Мистер Лестер неразговорчив, я смотрю, — заметил детектив. — Может быть вы, мистер Мур, более настроены на общение?

— Да, конечно, я буду рад ответить на все ваши вопросы, — Ойген снова улыбнулся. — Хотя, боюсь, я вам ничем не помогу.

— Кто знает, — детектив так и держал в руках стакан с водой. — Вы слышали, конечно, о взрыве в Итлинге и возле здания ВВС?

— Я… — начал Ойген прежде, чем осознал вопрос. «…и возле здания ВВС»? — Слышал, — он попытался сообразить, что это значит и, чтобы потянуть время, обошёл диван и встал рядом с Рабастаном. — Разумеется. И нам действительно нечем вам помочь — мы не…

— Где вы были вечером второго марта? — спросил детектив.

— На работе, — о, теперь у Ойгена ответ был готов заранее. — У меня была смена до полуночи — меня видели десятки людей.

— А где вы работаете? — поинтересовался детектив, ставя стакан на стол и доставая свой блокнот. — Формальность, разумеется, — сказал он с едва ощутимой усмешкой. — Но я должен проверить.

— В интернет-кафе, — медленно проговорил Ойген, понимая, что этот Блэк не помнит ни его, ни Рабастана, ни вообще их встречу.

Значит, ему стёрли память.

Ойген ничего не мог с собой поделать — абсолютно иррационально он вдруг почувствовал себя таким счастливым, что его губы буквально расползались в широкой улыбке, с которой срочно нужно было что-то сделать. Но он не мог! Ему казалось, что он прикоснулся — пуст на миг и опосредованно — к тому потерянному миру, и ему как будто кто-то сказал оттуда, что тот ему точно не приснился, как Ойген порой начинал думать. И что тот мир существует — он есть там, за той стеной, куда им больше не попасть. Но там он всё же есть.

Конечно, детектив заметил его неожиданную радость — и, конечно, должен был как-нибудь её истолковать, но как именно, Мальсиберу оставалось лишь догадываться, потому что он сказал лишь:

— Я был бы вам признателен за адрес.

— Разумеется, — ответил Ойген и счёл нужным как-то объясниться: — Вы простите. Понимаю, это странно выглядит — но я только сейчас вдруг понял, что всё это действительно осталось в прошлом. У нас, похоже, получилось, — на сей раз он не стал удерживать улыбку.

— В прошлом? — переспросил детектив, и Ойген кивнул:

— Когда я оказался там, в тюрьме… вы знаете, это стало таким шоком. И я тогда поклялся, что если досижу и выйду — никогда и ни за что туда не вернусь. Вы вряд ли представляете, как я жалел, что вообще связался с… этим всем, — он запнулся, на миг вдруг позабыв название — потому что вышло всё внезапно очень искренне. — И вот мы на свободе год — и всё это и вправду в прошлом. Вы позволите, я вам бумаги принесу? Там всё есть — и обо мне, и о Рабастане. Он нездоров, но, я надеюсь, выздоравливает, — он перевёл взгляд на Рабастана и обрадовался, когда тот резковато отвернулся и отошёл к окну. И хотел бы Ойген знать, сыграл тот, или в самом деле попросту не выдержал.

— Сочувствую, — сказал детектив и даже сделал соответствующее выражение лица. — А что с мистером Лестером? И я, честно говоря, не знал, что вы братья.

— По матери, — ответил Ойген. Ему было легко и очень весело — сейчас, когда он представлял, как министерским вновь придётся отравлять сюда обливиаторов. Ничего хорошего в этом, на самом деле, не было, и он предпочёл бы, чтобы детектив запомнил этот разговор — но поделать с собой он пока что ничего не мог. Ощущение прикосновения к волшебству было слишком радостным.

Он бегом поднялся наверх и так же сбежал вниз, и, отдав детективу обе папки, вновь ему рассказывал про Рабастана и давал координаты врача, и обещал, что, если детектив сочтёт это необходимым, они с братом попросят доктора Купера с ним побеседовать. Всё было так похоже, что Ойген словно перечитывал знакомый диалог — и так же, как тогда рассказывал о переезде и о Мэри. И думал, догадались ли обливиаторы стереть ей память о визите детектива, или нет. И что она подумает в последнем случае.

И даже с Рабастаном разговор вышел почти таким же — разве что теперь тот был одет нормально и стоял возле окна, обхватив себя руками. И так же повторил в конце:

— Мы ничего не делали. Ни я, ни он. Никто.

Он казался напряжённым, как струна, и, глядя на него, Ойген начал нервничать. Не за исход беседы с детективом — кажется, не так уж важно, чем она закончится — а за Рабастана. И едва проводил, наконец, полицейских, почти бегом вернулся к нему — и увидел Рабастана уже сидящим на диване с ногами, обхватившим колени.

— Он не помнит нас, — сказал Мальсибер, неторопливо подходя поближе. — Ему… вернее, им обоим…

— …стёрли память, — быстро проговорил Рабастан.

— Да, — Ойген почти не улыбнулся, но Рабастан всё равно спросил нервно и то ли сердито, то ли попросту расстроенно:

— Чему ты радуешься?

— Тому, что это существует, — ответил Ойген, садясь на дальний от Рабастана подлокотник. — Что всё это не сон. И это… как коснуться.

— Это больно, — глухо проговорил Рабастан, закрыв глаза, и Ойген, быстро пересев, обнял его за плечи. Рабастан вдруг развернулся и, привалившись к нему, сжал его руки и положил голову на плечо, так и не открыв глаз. — Я то вспоминаю постоянно, то хочу забыть. И не могу. Зачем жить, если не помнить. И как, помня? Как ты живёшь? — спросил он, открыв глаза и, отодвинувшись, заглянул ему в лицо.

— Быстро, — не задумываясь, ответил Ойген. — У меня нет времени страдать — я его себе просто не оставляю. Потому что это больно и бессмысленно.

— Не оставляешь? — переспросил Рабастан, и Ойген почувствовал, что его сжавшиеся почти до каменного состояния мышцы чуть расслабились.

— Нет, — Ойген погладил его по плечу. — Помнишь, я тебе про другую жизнь говорил? Мне эта идея очень нравится. И забывать не нужно, и не больно. Мало ли, кем мы рождались прежде. Может, раньше я вообще был мантикорой. Или… как звали предшественника Филча? — он чуть слышно фыркнул. — А теперь вот маггл. В жизнях нужно всё попробовать. Не страшно — в следующий раз будем опять волшебниками.

— Не будем, — тихо сказал Рабастан.

— Ну, значит, будем птицами. Вот воронами в Тауэре — чем плохо?

Рабастан вдруг фыркнул и спросил:

— Они там до сих пор живут?

— Они там символ, — подтвердил Мальсибер. — И у них есть свой смотритель. Хочешь, сходим посмотреть? — предложил он, и Рабастан вдруг кивнул и сказал:

— Завтра.

— Завтра, — согласился Ойген и спросил: — Мы будем досматривать кино, или ты устал?

— Устал, — ответил Рабастан. — Но будем. Я потом посплю, — он сел нормально и, взяв со стола так и нетронутый стакан с водой, в которой лёд уже совсем растаял, залпом его опустошил.