Изгои (джен)

В понедельник Ойген проснулся с тяжёлой головой и отвратительным привкусом во рту, но, вопреки всему, в приподнятом настроении. И, уже стоя под душем, в который раз сказал себе, что всё-таки пиво — не совсем его напиток, по крайней мере, в одной кружке с виски… или в таких количествах. С другой стороны, что же ещё остаётся пить на святого Патрика? Ну не сидр же? Хотя, возможно, идея не такая уж плохая… Впрочем, если состав и количество в кружках окажутся те же, то в другой раз пенять придётся уже на сидр. Но вчера они с Асти хотя бы уже вполне понимали, на что идут… в следующем году будет лучше. Ну, по крайней мере, Ойген пытался в этом себя убедить. Но уж лучше пусть «Ирландская автомобильная бомба» плещется у него в стакане, чем о ней говорят в новостях. По крайней мере, в этом Ойген, как ему показалось, кажется, смог к середине вечера убедить своих новых знакомых, которые в какой-то момент, сложив два и два из обрывков чужих бесед, поняли, с кем говорят, и растеряли свою браваду. Что ж, если ему это не почудилось, то чьи-то вправленные мозги явно стоят похмелья.

Так что новую неделю он начинал немного помятый, но полный энтузиазма и надежд — отчасти потому что с подачи некоторых заявок прошла неделя, и уже можно было надеяться на ответ, но в основном, конечно, потому что в конце недели их всех ждала свадьба Энн и Марка. До пятницы оставалось всего пять дней… Конечно, Ойген уже поменялся сменами на этот день, и поэтому его ждали в кафе лишь на следующий после свадьбы день — а сегодня он неспешно приходил в себя и обдумывал всё, что ещё предстояло сделать до пятницы.

Главным, что мучило Ойгена, помимо похмелья, оставался подарок. У него был на руках виш-лист, но это мало ему помогало — пока он был занят делами и размышлял, все сколько-нибудь интересные позиции уже разобрали, а оставшееся Ойген, при всём желании, достойным свадебным даром считать не мог. Да и потом, он не привык дарить на свадьбу что-то купленное впопыхах или просто по случаю на Диагон-элле — это была всё же свадьба. А свадьба — это серьёзно, и бывает, как правило, в жизни раз. Ну, возможно, и два, но вторая свадьба всё же имеет свои нюансы… и, опять же, это не повод дарить непонятно что. Свадьба всегда была важной вехой в жизни любого волшебника — не только того, на ком лежало бремя продолжить старинный род, а вообще любого. И одной из тех странных вещей, что так поразили Ойгена в маггловском мире, всё еще оставалось то, как часто магглы разводятся. В волшебном мире громкий развод были не слишком частым явлением и надолго становился сенсацией... Вот, например, своё мнение о втором разводе Селестины Уорлок было даже у Долохова, и они в Азкабане дошли до того, что делали ставки, услышат ли они, если выберутся — о третьем. Нет, чтобы подать на развод, нужно было иметь причину куда весомей, чем «наш брак слегка обветшал», «мы просто немного устали» и «я пришла к этому во время сеансов йоги». Нет, Ойген хотел верить в брак и в те обещания, которые люди дают друг другу. И привык дарить то, что оставит в воспоминаниях тёплый след.

Однако денег у них с Асти было немного, а главное — Энн и Марку по-настоящему ничего и не было нужно из того, что он мог просто пойти и купить в ближайшем универмаге. Опять же, времени на поиски у Ойгена было совсем немного — как раз сейчас он был ужасно занят, тем более, что весь предыдущий день у него просто вылетел.

Рабастан же, несмотря на то, что был готов скинуться на подарок, никаких особых идей не выдвигал, словно молчаливо оставляя решение за Ойгеном. А у того до сих пор не было никаких идей. Вот просто ни одной. Бастет!

С этими мыслями Ойген позволил себе неспешно добраться до кухни — и сперва влил в себя едва ли не пол литра апельсинового сока, предусмотрительно купленного накануне, а потом с некоторым трудом уговорил себя и на яичницу-болтунью. И пока он нервно возил лопаткой по сковородке с яичницей, домой с прогулки вернулся отвратительно свежий, как и в прошлом году в такое же утро, Рабастан. Он зашёл на кухню, постоял немного, поглядел на Ойгена с жалостью, и заметил:

— Зато вчера ты очень неплохо спел.

Он замурлыкал себе под нос «О Белла, чао», и Ойген застонал — потому что Рабастан над ним, похоже, откровенно издевался уже с утра, а ему даже нечем было ответить. Некоторое время Ойген мужественно терпел, но, когда начал перекладывать яичницу на тарелку, не выдержал и, застонав, воскликнул:

— Асти, это невыносимо! Прекрати! Я страдаю, а ты тут…

— Почему мне кажется, что речь сейчас не о головной боли? — проницательно уточнил Рабастан.

— Даже не знаю, что и ответить, — вздохнул Ойген.

— Ну… что-нибудь, — Рабастан открыл холодильник, налил себе апельсинового сока в стакан и уселся за стол, вопросительно глядя на Ойгена. — Возможно, даже правду? Можешь её не смягчать. Значит, всё же не головная боль?

— Пожалуй, это головная боль совсем иного характера, — признался Ойген, сочтя совет удачным. — Не представляю, что нам делать. Мне. Нам. Даже не знаю, — Ойген поставил тарелку на стол и, взяв нож и вилку, сел напротив Рабастана. — Свадьба в пятницу — а у нас нет подарка. У меня. У нас. И этим утром ситуация кажется мне особенно безнадёжной. Асти, у меня ни одной идеи. Я пуст.

— Как хорошо, что у тебя есть старший брат, — как-то задумчиво и очень довольно протянул Рабастан. — Мерлин, как мне нравится быть старшим братом... От головы тебе поможет вот это, — он поднялся и, налив в стакан воды, бросил туда две шипучие таблетки. — А подарим мы твоим Энн и Марку то, чего чаще всего не хватает в жизни.

— Что же мы им подарим? — Ойген буквально просиял.

— Мы подарим им свет, — сделав таинственное лицо, ответил Рабастан.

— Свет? — непонимающе переспросил Ойген.

— Ага, — улыбнулся Рабастан. — Как там было в любимой книжке у Энн: ибо ночь темна и полна ужасов, — процитировал он. Цитату Ойген не опознал, но решил вернуться к ней чуть позже.

— Ты это серьёзно? — спросил он немного недоверчиво. Свет? Рабастан предлагает подарить им лампу?

— Ага, — лицо Рабастана стало ещё таинственнее, и он ушёл в гостиную, попросив: — Секунду. Пей пока — я позову.

Ойген едва дождался, пока таблетки растворятся, с грустью вспоминая старинный, восходящий, кажется, к римлянам, семейный рецепт напитка на основе сырых совиных яиц, который даже Северус нашёл любопытным — и ведь действовал он лучше любого зелья! — и залпом выпил. Есть ему пока совсем что не хотелось, но он всё же честно попытался, но успел проглотить лишь пару кусков болтуньи, когда Рабастан его позвал — и когда Ойген вошёл в гостиную, то замер на пороге в немом восхищении.

Тяжёлые плотные шторы были тщательно задёрнуты, и Ойген очарованно смотрел на расцветшие на стенах пятна света, и это было по-настоящему завораживающе и волшебно. И лишь через пару секунд нашёл взглядом источник, которым оказался стоящий на столе небольшой старинный фонарь с витражными стёклами.

Ойген подошёл поближе, и Рабастан, выключив светильник — видимо, решил Ойген, это был ночник — зажёг верхний свет. Фонарь в руках Ойгена был тяжелым — корпус был бронзовый — и он с удовольствием касался металла, которому, похоже, было достаточно много лет. Ойген долго его разглядывал, удивляясь и изяществу витражей, и тонким бронзовым завитушкам, и тому, насколько аккуратно тот был переделан под электрическую лампочку. А он был действительно переделан: было видно, что в него, чтобы разогнать ночной мрак, прежде вставляли свечи.

Четыре витражные грани изображали четыре времени года. Весну представляла покрытая цветами ветка — яблоня? Ойген был не настолько хорош в гербологии, но, кажется, это была она. На летней грани солнечно цвёл подсолнух; осень была отмечена тыквой — рыжей с резным зелёным листом; зиму же символизировала зелёная заснеженная еловая ветка. Цветов было не так много — в основном, зелёный, голубой, жёлтый, белый, и на каждой стороне они складывались очень гармонично.

— Мистер Сорока указал в описании, что он неплохо отгоняет любые кошмары, и я склонен считать именно так, — сказал Рабастан, и Ойген ему сразу же поверил — от светильника на столе у него было очень странное, мягкое и умиротворяющее ощущение. Кто бы его ни восстановил, он сделал это действительно с душой… и Ойген знал, что Энн нравятся такие вещи.

— Асти, когда ты успел? — спросил он, когда они вернулись из ванной на кухню. Нет, конечно, он давно считал Рабастана некоронованным королём eВау, но…

— Аукцион был семнадцатого февраля, — улыбнулся Рабастан. — И вообще-то я планировал поставить его у нас в спальне... знаешь, у меня последнее время по ночам странное ощущение... Но кому-то он явно нужнее.

— Асти, как не стыдно! — засмеялся Ойген. Он хотел было сказать, что у него тоже, когда он ложится спать, иногда возникает странное ощущение — как будто за ним то ли наблюдают, то ли… — но отвлёкся и оставил этот разговор на будущее.

— А я всегда считал, что не смысла дарить что-то, чего самому не хочется, — ответил Рабастан. — Впрочем, я вообще больше люблю получать подарки...

— Я запомню, — пообещал Ойген. Впрочем, разве он этого и так не знал? Знал, конечно. И очень надеялся, что однажды у него будет довольно денег, чтобы эти подарки Рабастану делать. И не только Рабастану… он вообще всегда любил дарить — и когда-нибудь у него опять будет такая возможность. Непременно!

Воодушевлённый неожиданно легко решившейся проблемой, Ойген отправился в офис — и уже там, заполняя очередную заявку, поймал себя на том, что что-то его царапает изнутри, и чем дальше — тем раздражённее и настырней. Нет, в самом деле, ну что он за дядюшка, если просто переложил такую важную вещь, как подарок к свадьбе, на плечи брата — и успокоился. А он? Где же его-то вклад? Он ведь даже и не выбирал подарка…

Нет, так не пойдёт, решил он, улыбаясь пришедшей мысли. Да, определённо, это будет красиво — тем более, что Энн подобного совсем не ждёт. Они с Марком вообще предупредили всех, что просто распишутся в мэрии, а сам праздник будет совсем не пафосным и лишен безобразных излишеств традиционной английской свадьбы вроде свадебного торта или белого платья.

— Во-первых, — объяснила спокойно Энн, — в Азии белый считается цветом смерти, а замуж выходят в красном. А во-вторых, это пошло. Я же на седьмом месяце, и отец отнюдь не жених — всё же белое символизирует и невинность. Совсем не смешно. И вообще, ты представляешь, как я буду сейчас смотреться в подобном платье? Я сама буду похожа на свадебный торт, и кто-то непременно перепутает меня и попытается разрезать, — она засмеялась, и Ойген, вторя, согласился с ней. Впрочем, он бы со всем согласился — это же была её свадьба. Их с Марком.

Что до торта, то, в целом, принципиально против Энн не имела ничего — а Марк, кажется, готов был согласиться вообще на всё, чего хотелось ей — но категорически отказывалась искать его, ссылаясь на свои отёкшие ноги, что-то пробовать, мучить себя тем, что выбрать и вообще совершать все те действия, которые обычно требуются при устройстве свадебного банкета. Они с Марком даже нарядные приглашения не печатали — просто разослали всем письма по электронной почте, да и всё.

Но ведь то Энн? Кто же Ойгену мешал это сделать? Тем более, что он знал, у кого заказать торт. И даже знал, какой именно.

Бассо, к которому он сперва позвонил, а после и приехал — ближе к двум — воспринял его заказ с энтузиазмом. А узнав, для кого предполагается торт, скинул цену вполовину, заявив, что для него «будет честью поздравить мисс Ли с таким замечательным событием!» Потом они долго рисовали эскиз торта, обсуждали его рецепт и, конечно, пробовали бисквиты — и остановились в итоге на шоколадном с ванильным кремом с малиной, и ванильной же глазури, и меренгах, и карамели.

Бассо же его и угостил обедом, пошутив, что, к сожалению, бычьего пениса у него нет — но от похмелья неплохо помогает крепкий кофе и банановый десерт, и у него как раз сегодня такой найдется. И Ойген, посмеявшись вместе с ним, конечно же, не стал сопротивляться. Поэтому на смену отправился довольный и сытый, почти всю её продремав, прерываясь на посетителей.

А на следующий день в почте его ждал сюрприз — первый ответ на одну из его заявок.