Изгои (джен)

Когда Ойген обнаружил это письмо среди всех прочих, он даже не сразу решился его открыть — сидел пару секунд, пытаясь хоть немного унять бьющееся где-то в горле сердце, и лишь потом смог щёлкнуть мышкой.

И долго сидел, глядя на экран.

Отказ.

Весьма любезный: мол, мистер Мур, несмотря на то, что ваш проект весьма многообещающ, он не входит в сферу наших интересов, так как пока наше внимание сконцентрировано на финансовых интернет-сервисах. Удачи вам и всё такое.

Более ничего.

Вот так банально, просто, вежливо — и безнадёжно.

Конечно, Ойген не ждал согласия вот прямо после первой поданной им заявки, и всё-таки удар оказался куда сильней, чем он предполагал, и выбил его из колеи едва ли не на полчаса, после которых ему удалось убедить самого себя, что с первого раза никому и никогда не везёт. Это было бы слишком сказочно! Нет — скорее всего, и второй, и пятый ответы тоже будут отрицательными, и только потом…

И всё-таки он был расстроен — и когда ближе к ланчу они созванивались с Ролин, она всё поняла по его голосу и позвала к себе. Сказав, что им совсем необязательно идти куда-то — и можно просто тихо посидеть вдвоём. И Ойген, принимая её приглашение, вновь испытал мучительную необходимость принять решение — что он уже несколько раз собирался сделать, но откладывал до последнего. Его и самого утомили его колебания на тему, имеет ли он моральное право пригласить Ролин пойти с ним на свадьбу, или это слишком серьёзный шаг в их отношениях, которые он сам не знает, куда ведут. Потому что появиться вдвоём на чьей-то свадьбе — это вполне себе заявление если не обществу, то, по крайней мере, друзьям и семье... В волшебном мире после этого его замучили бы вопросами о том, когда же теперь под венец соберутся уже они или хотя бы будет объявлено о помолвке? Здесь с этим было проще — и всё же…

И всё же он знал свой ответ.

Да, и ещё раз да, ответил он сам себе. Он хочет видеть Ролин там, рядом с собой — и не просто потому, что ему не с кем пойти. Ему хотелось стать ближе к ней — и хотелось заявить об этом. В том числе и самому себе.

— У вас случилось что-то? — спросила Ролин, обнимая его прямо в прихожей своей квартиры.

— Да нет, — вздохнул он, обнимая её в ответ. — Так — текучка… мелочь. Просто неприятная. А так всё хорошо — и мы потихоньку готовимся к пятнице. Ты же будешь рядом со мной? Да же?

— Конечно, да. Кстати, я хотела уточнить детали дресс-кода, — Ролин, сняла шарф с его шеи.

— Ты выглядишь превосходно во всём — я думаю, обычного коктейльного платья будет вполне достаточно, — ответил Ойген и со вздохом признался: — А я, скорее всего, снова предпочту фьюжн, — он рассмеялся, скрывая за смехом некоторую долю смущения.

Неужели Северус чувствовал себя так всегда, мелькнуло в его голове. Ойгену, на самом деле, было неловко так идти на свадьбу — но он действительно не мог себе сейчас позволить купить костюм. Да и Энн с Марком ничего такого от него не ждали — это утешало Ойгена, но всё же оставляло лёгкий флёр неудовольствия. С другой стороны, так планировали быть и ребята с их форума, и вряд ли кто-нибудь из них добудет смокинг…

— Рубашка и джинсы, да? — спросила Ролин.

— Пожалуй, ещё торжественно завяжу аскот... буду, как бы это сказать… — он задумался.

— Смотреться вполне нарядно? — подсказала Ролин, и они рассмеялись. — О, скажи мне цвет, — попросила она, коснувшись пальцами его воротника.

— Бордовый, — прошептал он, чувствуя тепло её тела. — Тёмно-бордовый. В чёрный горошек. С бледно-голубой рубашкой будет неплохо.

— Ага, — выдохнула Ролин ему прямо в губы — и когда затем она очень втянула его в поцелуй, он подумал, теряясь в своих ощущениях, что она, кажется, что-то придумала…

Что она придумала, он увидел лишь в пятницу. В мэрию Энн и Марк поехали только с её родителями — остальные гости ждали их в офисе и заканчивали последние приготовления. И когда Энн и Марк вернулись оттуда уже женатыми и довольными друг другом людьми, и вошли в украшенный зал, встречавший их Ойген даже замер — до того Энн была прекрасна в алом шелке, расшитом алыми же и золотыми птицами и лилиями, если и не скрывавшем, то, по крайней мере, не подчёркивающем её живот. Её волосы были собраны в сложную, украшенную шпильками, причёску, а на груди висел тот самый кулон. И какими же они выглядели счастливыми. Оба. И Энн, и Марк — и Ойген, любуясь ими, не мог не отметить, как хорошо сидит на нём всё же костюм! И как Марк с Энн друг на друга смотрели… Ойген обнимал их, поздравлял — и чувствовал себя и вправду дядюшкой, выдающим замуж свою любимую племянницу.

Пока он ими любовался, пока поздравлял её родителей — и наблюдал краем глаза, как мама Энн украдкой поглядывала на Марка и тихо улыбалась себе: видимо, решил Ойген, гороскопы у них совпали — и болтал с сёстрами и братьями, он слегка упустил из вида собиравшихся гостей и поэтому на мгновение онемел, стоило ему увидеть очередного вошедшего. Или, вернее, вошедших, Рабастан, вопреки его ожиданиям, был не один, а вошел за руку вместе с той самой леди, которую Ойген видел только однажды, и в тот момент его брат в парке с утра на ощупь изучал её грудь... По крайней мере именно так выглядело со стороны. Как же её… Какое-то светлое имя... Ах да, Эмбер, янтарь, вспомнил он, наконец, глядя на не слишком высокую худощавую женщину со множеством разноцветных косичек с вплетёнными в них бусинами. У неё было приятное лицо с острыми, немного лисьими чертами, неяркая спокойная улыбка и весёлые внимательные серо-зелёные глаза. И весь её вид, несмотря на его экзотичность, был открытым и дружелюбным. Пожалуй, именно это слово подходило ей больше всего, и Ойген, опомнившись, немедленно подошёл к ней… к ним обоим. И пока Эмбер говорила что-то тёплое Энн с Марком, шепнул Рабастану:

— А…

— А это мой «плюс один», — также шёпотом, очень довольно перебил тот. — Ну, именно эту формулировку я видел в письме с приглашением.

— Ты не сказал! — шёпотом возмутился Ойген — не всерьёз, конечно, хотя ему и было чуточку досадно. Почему, почему Рабастан не сказал ему?

Ему почему-то и в голову никогда не приходило, что Рабастан может с кем-нибудь всерьёз встречаться. Он настолько привык к тому, что тот всегда один и рядом с ним — Рабастан вообще всегда держался особняком и выглядел одиноким, по крайней мере, столько, сколько Ойген его помнил. И в той, прежней, жизни на всех официальных мероприятиях был при брате и его жене. А тут…

— Так ты не спрашивал, — ухмыльнулся Рабастан, пожимая одним плечом и явно наслаждаясь эффектом, — а потом его, конечно, отвлекли, и на какое-то время Ойген выпустил из поля зрения Эмбер с Рабастаном. Тем более, что вскоре появилась Ролин — и Ойген, приветственно целуя её руки, шепнул:

— Ты прекрасна.

— Я старалась быть скромнее, — отозвалась та.

— Ты старалась, — тут же согласился он. — Пусть даже это совершенно невозможно.

Впрочем, он несколько преувеличил: на Ролин было и вправду неброское коктейльное платье тёмно-синего матового шёлка с тонкой, едва заметной золотой отделкой по краю ворота. Она даже волосы собрала в низкий свободный пучок, и выглядела элегантно и настолько просто, насколько это вообще было возможно и уместно на подобном празднике.

— Это её день, — Ролин улыбнулась и кивнула в сторону Энн и положила свой подарок к остальным. Их скопилось уже довольно много на специально выделенном для этого столе, и Ойген только мог гадать, глядя на нарядные упаковки, что там внутри, и улыбаться горке красных конвертов на подносе, поставленном для китайской родни Энн, которая предпочитала дарить самое рациональное, что только можно вообразить — деньги. Конвертов было много, родни — тоже, и Ойген, знакомясь с ними, очень старался всех запомнить — а ведь была ещё другая сторона, британская. Родня со стороны отца…

Каким же одиноким должен был себя, наверно, чувствовать Марк сегодня, подумал вдруг Ойген. С его стороны здесь были только они, члены его пиратской команды — пара коллег и немного форумных знакомых. Ойгену ужасно захотелось поддержать его — но как? Что он мог сделать? Даже был бы он волшебником, не в его силах было бы вернуть к жизни родных Марка.

Впрочем, он мог, по крайней мере, развлечь гостей, взяв на себя роль ведущего — что Ойген и сделал. И, вспомнив итальянские свадьбы, которых навидался в детстве, после первых тостов предложил всем сыграть в фанты — и сначала написать на них темы для тостов, а затем вытаскивать, и уж тут кому что выпадет. Идею подхватили на ура — и Ойген, разумеется, тащил последним, и, когда прочёл «что делает свадьбу одновременно и особенной, и домашней?», вдруг, почти неожиданно для самого себя, вспомнил традиционную песенку, что пели на свадьбах его итальянских кузин, и без которой свадьба в солнечном Пьемонте не была свадьбой. Наверное, если бы не его неожиданное выступление на дне святого Патрика, он бы на подобное не решился — но оно случилось, и Ойген, держа в руке бокал, запел — по-итальянски. Он пел а капелла, и голос его отражался от стен. Он пел о цветах и винограде под ногами красавиц, о жарком солнце, горячих чувствах и большой крепкой семье, где отец и братья следят, чтобы жених не забрался в беседку к невесте до свадьбы, о заколдованных лозах и о поцелуях в ночи, что слаще лучшего десертного вина, и объятьях, что крепче виноградных лоз. Толлет первым начал ему хлопать в такт, и скоро к нему присоединился Рабастан, которой с куплета примерно с третьего даже подпел ему, потом хлопать стали, кажется все, а в нужных местах и топать ногами.

А когда Ойген закончил, и отзвучали весёлые аплодисменты, кто-то спросил Рабастана, что он, оказывается, знает итальянский, тот отмахнулся:

— Разве что оперный. Но там же слова простые, — а потом уже взял в руки гитару, и они втроём — с сияющим от гордости Миком и Толлетом — сыграли что-то радостное.

Ну а потом… потом был торт — волшебный торт в виде горного озера с тёмной водой, окружённой поляной белых ромашек с золотыми серединками; и изумлённое, и радостное лицо Энн; и нож в их с Марком соединённых руках…

И танцы.

Сперва под живую музыку, но вскоре все быстро решили, что нечестно лишать музыкантов радости движения, и включили запись — и в какой-то момент, когда все танцевали, Ойген выхвалит случайным взглядом стоящих возле расписанной Рабастаном стены самого автора вместе с его плюс один. Рабастан и Эмбер замерли очень близко друг к другу, однако же, тела их не соприкасались — и казалось, что они просто стояли и разглядывали чаек, парящих над нарисованными волнами… и всё же эта сцена выглядела до того интимной, что Ойгену стало неловко, но он никак не мог понять, что же было не так. Он было почти уже отвернулся — и вдруг понял, что меж ними нет сейчас никакого сексуального напряжения, как бывает между увлечёнными друг другом людьми, но то, что было меж ними сейчас, была не менее, а, может, даже более личным. Доверие вдруг понял он. Просто доверие.

А еще им и в самом деле в этот момент были интересны образы на стене. И когда они оторвались наконец, он, взяв её за руку, просто увлечённо потянул к другой стене, с живописью своего соперника, что-то возбужденно рассказывая, и Ойген видел, что Эмбер ему улыбается, утирая уголки глаз. И тогда, Рабастан, кажется, фыркнув, помахал Толлету, подзывая включиться в то, о чём они говорили. Эмбер тоже ему помахала, и тот ответил кивком.

И всё это было… так странно, непривычно — и Ойген шутя пожаловался Ролин, что, кажется, совсем не знает и не понимает брата.

— Твой брат — загадочный и необычный человек, — ответила она, гладя его склонённую ей на плечо голову. — За ним интересней наблюдать, нежели действительно понять, что движет им. Возможно, он и сам не знает…

— Вполне может быть, — согласился с нею Ойген — хотя, на самом деле, ему казалось, что он, может быть, и сам знает ответ. Возможно, Рабастаном двигала простая, но не такая уж знакомая ему в той, прежней жизни возможность просто делать то, что хочет. Просто потому, что сам так решил…