Изгои (джен)

Если в день свадьбы Марка и Энн светило солнце, то на следующий лондонская погода, словно решив наверстать своё, в субботу обрушила на город небольшой весенний потоп. Дождь начался ещё вечером, и к тому времени, как все разошлись, асфальт покрывали широкие и уже довольно глубокие лужи, стремящиеся слиться друг с другом в единый поток.

Расходились не слишком поздно: Энн было тяжело сидеть до полуночи, и потом, все сошлись на том, что молодым, конечно же, хочется поскорее остаться наедине. Впрочем, веселье и танцы продолжались ещё какое-то время после отъезда и их, и большинства родных Энн — разве что Мик выглядел чрезвычайно недовольным, следуя по пятам за своими родителями.

И всё же к полуночи веселье закончилось. Ойген, попрощавшись с Джозефом, который вызвался всё закрыть, вместе с Ролин отправился к ней домой, пребывая в странном состоянии духа. Ему давно не было так хорошо и светло — возможно, даже вовсе ни разу с тех пор, как он стал магглом. И всё же Ойген пребывал в странной задумчивости, перебирая в памяти события этого ставшего необычным и удивительным вечера, полного непредсказуемых поворотов.

На удивление, при обилии тостов, выпил он не так чтобы много, но уснул, убаюканный горячим душем и шумом дождя, а ещё тем удивительным домашним уютом погружённой в сумерки спальни Ролин и объятьями её коварного одеяла, как и бывает, когда ты за день устал, за окнами сплошное ненастье. Ойген быстро проваливался в глубокий сон, держа в объятьях женщину, с которой становился всё ближе, и чувствуя тяжесть её головы на своём плече. И, уже на самой границе сна, на самой грани сна, подумал вдруг, что совсем привык засыпать здесь как дома.

Он вернулся к этой мысли с утра, когда уже чистил зубы щеткой, которая давно обрела своё место здесь. Как часто он вообще ночевал у Ролин? Пару раз за неделю. Или чаще уже… он привык к её запаху, её птицам… А вот она у них с тех пор, как он сидел дома с гипсом, почти и не бывала… Почему-то это казалось обоим им не слишком удобно… Или, может, только ему? В конце концов, Рабастан ведь ни разу не приводил к ним своих гостей… совсем никого не приводил… а вот вчера пришёл с Эмбер, и Ойген не понимал до конца, что это может для них теперь значить.

Она произвела на Ойгена странное впечатление. Нет, совсем не плохое, но однозначно странное: Эмбер абсолютно не желала вписываться в любые шаблоны, которые он сперва пытался на неё примерять, прежде чем сдаться и начать за нею просто наблюдать, пытаясь если не понять её, то хотя бы почувствовать, ведь это всегда у него получалось лучше.

Ещё когда Рабастан только их представлял, на словах:

— Это Ойген, мой брат, — Эмбер едва заметно кивнула сама себе, словно что-то стало ей, наконец, очевидно, и лишь потом улыбнулась Ойгену и приветственно обнялась с Ролин, настолько естественно, словно они были уже знакомы.

Она вообще на удивление не проявляла среди незнакомых людей ни малейшей скованности. Первое впечатление не обмануло его — она и в самом деле была настолько естественной и открытой со всеми, словно принимала их так же просто и легко, как принимают, к примеру, погоду. Она и сама чем-то напоминала Ойгену некое явленье природы, а её разноцветные косички вызывали у Ойгена почти физическое желание их потрогать.

Но ещё удивительнее было наблюдать за Рабастаном. Если Ойгену и был известен за его обретённым братом какой порок, так это была ревнивость. Сколько он его знал в обеих их жизнях, тот не терпеть не мог делиться ни своими вещами, ни своими рисунками, ни своими людьми, включая теперь и самого Ойгена. И хотя Рабастан научился жить и справляться с этим, однако то, как запросто он, отвлекаясь на ту музыкальную часть вечера, за которую отвечал, оставлял поболтать свою спутницу ладно бы с ним самим, но даже и с Толлетом, совершенно путало Ойгену весь пасьянс и заставляло гадать о природе их отношений. В такие моменты он бросал на Ролин вопросительный и растерянный взгляд — и получал в ответ загадочную улыбку.

Свои наблюдения Ойген продолжил чуть позже за столиком, который с ними делили к тому же Толлет и Хэрриет — по крайней мере в те моменты, когда она не решала какой-нибудь очередной организационный вопрос. Хэрриет вообще была в ударе с утра, добровольно взвалив на свои плечи помощь, кажется, вообще во всём, и успешно умудрялась организовывать и бросать на подвиги всех, кто вызвался помогать, изрядно разгрузив самого Ойгена. Но особенное внимание досталось Джозефу, который даже в какой-то момент тихо пожаловался, что она чем-то напоминает его бабушку в лучшие времена. И, что самое страшное, она даже пару раз вытащила его танцевать! Ойген, конечно, ему посочувствовал и хлопнул утешающе по плечу — но, честно говоря, спасать его даже не собирался, полагая, что они с нею сами как-нибудь разберутся… и ужасно веселился весь вечер, глядя на выражение лица Джозефа.

— Не бери в голову, — Толлет проводил вновь убежавшую Херриет взглядом, чьё место чаще всего пустовало. — Теперь взрослые могут немного расслабиться и отдохнуть, — а затем неожиданно весело и зубасто улыбнулся Эмбер.

Ойген вообще видел, чтобы он кому-то так улыбнулся впервые, но она легко ответила на эту улыбку и чокнулась с ним своим стаканом, в котором был апельсиновый сок: как выяснилось, Эмбер тоже совсем не пила, и придерживалась вегетарианской диеты. Они вообще колоритно смотрелись на фоне друг друга: как и у Толлета, её запястья украшало много плетёных браслетов, а вместо татуировок по предплечьям вились нанесённые хной узоры.

На этом, правда, сходство между ними заканчивалось — в отличии от него, Эмбер казалась дружелюбной, расслабленной, и, пожалуй, даже несколько… отстранённой, как бликующая на солнце вода в пруду. И, тайком разглядывая её, Ойген испытывал небывалый азарт и ужасное любопытство, такое, что ему должно было бы стать неловко перед Ролин, если бы та не развлекала себя наблюдением уже за ним самим, и в её глазах плясали весёлые искры.

Так что когда Толлет, спасая от Хэрриет и третьего танца несчастного Джозефа, как раз нашедшего себя в компании тёплых закусок, перехватил её на подходе и увёл на танцпол, Ролин заговорщически улыбнулась и намекнула Рабастану, что тоже не против чтоб её пригласил кто-то ещё. Что Рабастан и сделал, кажется, плохо сдерживая ухмылку — ведь Ойген оставался с Эмбер наедине.

Поначалу они продолжили чуть ранее начатый разговор о вегетарианской кухне, о которой Ойген имел весьма поверхностные познания — так что некоторые рассказанные Эмбер вещи стали для него настоящим открытием.

— Я даже не предполагал, что вегетарианская кухня настолько разнообразна, — сказал Ойген в какой-то момент, завороженно глядя как водопад цветных косичек рассыпался по её плечу, и ему до зуда в кончиках пальцев вновь захотелось узнать какие они ощупь. — Мне она всегда казалась… несколько скучноватой. А могу я задать личный вопрос?

— Конечно, — легко ответила она, наматывая одну из косичек на палец.

— А как ты сама пришла к вегетарианству? — общение с Эмбер сразу приняло не слишком формальный вид, так как формализм совершенно не вязался с ней и казался Ойгену искусственным и неживым.

— Это часть того духовного пути, который я выбрала, — Эмбер улыбнулась, и от внешних уголков её глаз разбежались весёлые лучики — и Ойген в который раз подумал, что она неуловимо напоминает ему лису. Симпатичную такую лисичку.

— Это ты сейчас о… — начал было он — и запнулся, не зная, как получше обозначить то, что имел ввиду, снова вспоминая картину в парке.

— Тантре? — подсказала Эмбер, и Ойген увидел, что её глаза смеются.

— Да, — Ойген попытался скрыть некоторую неловкость — и сам же над собой посмеялся.

— Я вижу, эта тема тебя смутила, — Эмбер склонила голову на другое плечо. — Почему?

Вот теперь Ойген действительно столкнулся со всеми издержками своего воспитания, но всё же любопытство в нём было намного сильней. Он готов был поспорить, что, по тому, как Эмбер проницательно улыбнулась, обмануть её у него не выйдет — впрочем, он не слишком этого и хотел.

— Я... как бы это сказать… слегка старомоден, — признался он, постаравшись сделать это как можно свободнее. — И… мало что знаю про тантру, — честно добавил он, и она кивнула.

— В нашей европейской культуре тантру часто считают некой сомнительной сексуальной практикой, — спокойно проговорила она. — Увы, это поверхностный взгляд на ту малую часть, что закрепилась в нашем сознании. Но если взять даже только её... Да, в нашей культуре не принято говорить о телесном, но ведь в этом нет ничего постыдного. Любое тело прекрасно само по себе, и сам человек прекрасен.

В этом Ойген был с Эмбер вполне согласен, и даже сам когда-то что-то подобное пытался донести до Северуса, но тот ядовито ответил, мол, да, да, у тебя все прекрасны, включая нашего лесника, который купался в озере нагишом... Ойгену тогда осталось лишь рассмеяться: не то чтобы они с Северусом в тот вечер вообще планировали выйти из замка, чтобы это увидеть, но на всё воля судьбы…

Эмбер же, тем временем, продолжала рассказ о тантре, разнице в восприятии и культурных кодах Востока и Запада — а потом, в какой-то момент поймала его исследующий её косички взгляд:

— Их можно потрогать, — вдруг предложила она и повернулась так, чтобы косички свесились к нему ближе. — В них просто вплетают цветные нитки. Много акриловых ниток, таких, из которых вяжут.

Ойген тут же протянул руку и сперва осторожно и легко погладил их, а потом взял в руку и начал перебирать, исследуя и удивляясь необычным ощущениям.

И не заметил, как танец кончился, и Ролин с Рабастаном, и Толлет с Хэрриетт вернулись.

— Признай, какие они чудесные, — сказал Рабастан, и Ойген, слегка вздрогнув, поглядел на него слегка недоверчиво.

— Да, лучше, чем дреды, — добавил Толлет, а Ролин кивнула и призналась неожиданно:

— Я плела такие с канекалоном. — В глазах Эмбер отразилось понимание… и Ойген заметил, что и Толлет тоже покивал понимающе. Но не успел Ойген задать вопроса, как Ролин пояснила: — Искусственный волос. Немного тяжелее, чем акрил... — и Ойген тут же пообещал себе когда они останутся наедине попросить её найти какие-нибудь фото.

Пока они обсуждали этнические особенности причёсок, очередь тащить фант дошла до Лукаса, и он, вытащив его из коробки и прочитав, сначала приподнял бровь, а затем сказал, что снимает с себя любую ответственность и что хорошо, что здесь нет детей.

И Ойген, слушая его пошловатый тост на тему «Чтобы сохранить мир в семье, необходимы терпение, любовь, понимание, по крайней мере, два ноутбука, и прочная, готовая к битвам кровать...» — лишь тихо вздохнул:

— Ну, Лукас как всегда на грани… ну как так можно? На седьмом месяце…

— Вообще, — заметила так же негромко Эмбер, — беременным полезно заниматься сексом — конечно, когда и мать, и дитя здоровы, и если грамотно к этому подойти.

И вот тут Ойген понял, что, кажется, в своих сорок с лишним краснеет, как школьник, и немного злится на Рабастана, сидящего с таким невинным лицом, чья невинность явно свидетельствовала о том, что он заранее знал, чем будет богат этот вечер.

Так что Ойген не став доставлять ему этого удовольствия и не позволил больше себе смущаться. Вместо этого он вдруг пригласил Эмбер на танец сам, и, уже вставая, незаметно показал брату с Ролин язык, и те тихонько в ответ рассмеялись.

И нисколько не пожалел. Эмбер оказалась прекрасной партнёршей: выносливой, гибкой и ощущающей ритм каждой частичкой жилистого и гибкого тела.

Ах Асти, ах, хитрый лис, в восхищении подумал Ойген, ощущая тепло её кожи под своими ладонями. Значит, полезно для души и здоровья, да? Вот, значит, что там под тёмной водой? Тантра — это так же полезно, как просто бегать по утрам? Что ж, на меньшее Лестрейндж, которым Асти себя до сих пор считал, вряд ли бы согласился...

Пожалуй, Ойген и сам бы не отказался от подобных пробежек, но всё же, тут же признался он себе, Эмбер не была его типом женщины: в ней не было той чувственности, той игры, которая его так притягивала в Ролин. Зато в ней были спокойное дружелюбие и явная склонность к экспериментам… Возможно, как раз это и притягивало к ней Рабастана, а, может быть, наедине с ним она была и иной, но… Но всё же Ойген был человеком первого впечатления, и с Эмбер ему, скорей, просто хотелось общаться и просто дружить, чем искать то, что мужчины и женщины веками ищут друг в друге.

Позже, уже когда Ойген с Ролин остались наедине, она призналась, что ей было очень весело наблюдать за тем, как Рабастан весь вечер дразнил брата, и за тем, как Ойген изучал то, что завёл себе его брат.

— Ну что значит «завёл»? — шутливо попытался поспорить с нею Ойген — впрочем, без особого энтузиазма. Ему куда больше хотелось сейчас обнимать её, чем спорить.

— Ну, у тебя был именно такой вид, — ответила она и провела легонько кончиками пальцев по его щеке. А потом продолжила серьёзно: — Вам с Асти очень повезло, что вы есть друг у друга. Знаешь, я видела много сестёр и братьев, но... пожалуй, Бог действительно любит вас, раз дал вас друг другу. А ещё, — она снова улыбнулась, — у него отличное чувство юмора.

И Ойген не стал уточнять, кого именно под «ним» она имела сейчас в виду.

Но снова задал себе вопрос, по чьей же непостижимой воле они с Рабастаном оказались вместе — и почему. Было ли их всего двое, и больше никто не захотел обменять пусть и жалкое существование в заключении на пускай и призрачную, но всё же свободу — потому что за неё нужно было заплатить самоей своей сутью? Или же их соединили с какой-то неведомой им обоим целью? Но почему именно их двоих?

Ответа у него не было, и он мог разве что тихо сказать Небесам спасибо за то, что вышло именно так.