Изгои (джен)

Амина вышла замуж за человека, которого ни разу до брака не видела, и, честно признаться, Ойгена поражало, как спокойно она об этом факте рассказывала — но на её родине это было нормой. Они и женаты-то были всего полгода, и прожили вместе от силы пару месяцев… но это отнюдь не был конец истории, а Ойген же хотел узнать всю её целиком.

Её родители хотели дать Амине лишь лучшее, и нашли хорошего жениха из уважаемой, обеспеченной и достойной семьи, выдать в которую дочь для её отца было честью. Их матери обменялись обручальными кольцами, и Амине оставалось лишь ждать. И выкуп, который её семья должна была заплатить жениху, и даже приданное не стояли на первом месте, и не стали большим бременем для семьи.

То, как Амина рассказывала про обычаи своей родины, звучало для Ойгена диковато, словно он слушал какую-то странную жутковатую сказку. Нет, головой он всё понимал: и силу традиции, и роль женщины в восточных культурах, и то, что, выходя замуж, она навсегда уходит в чужую семью, оставляя все прежние свои «легкомысленные», как грустно улыбнулась Амина, дела, в том числе и работу, и даже своих родителей. Входит невесткой в семью мужа и посвящает ей целиком себя. И, конечно же, главным событием в её жизни должно стать рождение наследника своему мужу… этакое сказочное средневековье, хотя, впрочем, и в некоторых английских семьях традиции чтили не меньше…

Не то чтобы Ойген полагал всё это правильным — но для него это вполне укладывалось в какие-то понятные рамки. В конце концов, даже в его семье ожидали, что он приведёт однажды любимую женщину, и она будет с ним примерно одного круга… или, по крайней мере, из просто приличной семьи.

Но вот что при этом кому-то может прийти в голову, что семья невесты должна будет заплатить ему за это ещё и солидный… как это выкуп? Или правильней будет называть взяткой? Вот это не укладывалось у него в голове и, казалось абсолютно лишённым смысла. Ведь это семья невесты в каком-то смысле теряет дочь, вручая жениху её руку. И это семья жениха приобретает что-то новое и важное для себя. Поэтому жених и платит родителям выкуп, пусть даже, в основном, символический — он хорошо помнил шумные и радостные итальянские свадьбы — компенсируя её родителям эту грустную и радостную потерю…

Но то, чтобы они ещё кому-то приплачивали, чтобы их девочку наконец-то забрали, представлялось Ойгену какой-то извращённой шуткой. Да, конечно, у невесты было ещё и приданое — но оно считалось её собственностью… а тут… Словно женщина была не совсем человеком. Он даже решил поначалу, что неверно понял Амину, но позже пара статей в интернете подтвердили: да, в Пакистане, да и не только там, дело обстоит именно так.

То, что с ней происходило дальше… Ойген, признаться, как-то иначе всегда представлял себе брак…

Любить и почитать мужа — вот главная цель в жизни любой жены. Но куда больше следовало почитать его мать и отца. Вот так Ойген узнал, что в Пакистане и многих соседних странах невестка — самое бесправное существо в семье. Настолько бесправное, что даже шутить про домовых эльфов ему не хотелось. Нет, конечно, Амина говорила о семье своего мужа с большим уважением, но те бытовые мелочи и то отношение к ней, что Ойген прослеживал сам для себя во время её рассказов, почти заставило его волосы шевелиться — уже начиная с того, что просыпаться, когда все нормальные люди спят, стало нормою для Амины ещё тогда… даже если муж мог позволить себе спать подольше…

Её муж был таким же молодым, как она, образованным, но горячим — ужасное сочетание. Ойген это хорошо знал. Они с Аминой были друг для друга чужими, и узнать её лучше у него, похоже, не было ни времени, ни желания, как понял Ойген, но не стал озвучивать это вслух. И они не то чтобы в основном… разговаривали… Да и друзья и родственники для него были важнее. Он ведь тоже не просил этого брака…

— Он был… деса пхагата… Ну… как вы, — попробовала найти правильные слова Амина. Словарный запас всё ещё иногда её подводил. — Верил в правое дело… — Ойген тогда только вздохнул мрачно. Кажется, его прошлое будет напоминать ему о себе всегда — даже когда, казалось бы, это невозможно. — И… его позвали… и он ушёл… И больше мы уже не увиделись…

— И оставил вас? — спросил Ойген. — Беременной?

— Конечно, — она, кажется, не то что не удивилась, а даже сочла это… естественным? — Он дождался, пока у нас стал ребёнок… — она задумалась и покачала головой. — Нет — пока узнал, что у нас будет ребёнок? — произнесла она полувопросительно, и Ойген одобрительно кивнул: мол, да, так правильно. — И ушёл воевать… а потом беспорядки пришли и к нам в город… Папа тоже погиб… Просто на улице… — она отвела глаза, и Ойген не стал её ни о чём расспрашивать. Да и что тут спросишь…

Её муж так и не успел увидеть дочку, которая родилась уже после его смерти. Она даже похоронить его сама не смогла — только узнала от родственников. Даже бумагу о том, что её муж погиб, вручили его отцу… Он же ей и сказал, что её мужа где-то похоронил его дядя…

Так она осталась вдовой, а потом подвела семью своего мужа снова: вместо долгожданного внука она родила девочку. Пожалуй, именно рождение Джаны и стало причиной, по которой её так легко отпустили сначала к матери, тяжело переживавшей вдовство, а потом они обе, когда беспорядки стали сильней, смогли уехать куда подальше. Будь это мальчик, её ведь могли и не отпустить… но нет — кому в смутные времена нужна вдова с дочкой, за которую, кода та войдёт в брачный возраст, придётся ещё и платить?

Они бежали вместе с дядей Амины, младшим братом её матери, его женой и двумя мальчишками, которые теперь были уже подростками, мечтали играть в футбол, заработать побольше денег, и совсем не хотели учиться, что очень беспокоило и Амину и всё старшее поколение. Тем более, они с мамой пытались их хоть как-то учить и заставить учиться в школе… но… Особенно трудно им давался язык — да и зачем, если все вокруг говорят так, как привыкли? Даже Джана говорила лучше её кузенов. Но дети учатся быстро… особенно маленькие.

— Её даже в школу поначалу не хотели брать — такой она казалась крохой, — рассказывала Ойгену как-то Эмили, когда Ойген он заглянул к ней с чаем и печеньем. Эмили была для Амины ещё одним человеком, с которым можно было поговорить, и можно было сказать, что они даже в каком-то смысле дружили. — Но Джана же очень умненькая, только тихая уж очень. Стесняется своего акцента. Хотя что она в этом возрасте ещё понимает…

А вот Ойген Джану вполне понимал. Он помнил Северуса — и то, как тот мрачно огрызался в ответ на колкости по поводу его действительно ужасного произношения на первых курсах. Но для него английский всё же был родным — а тут чужой язык, страна… чужое всё. Это сложно даже взрослому — а тут такая маленькая девочка.

Джана ему нравилась. Она довольно часто приходила утром вместе с мамой, и за прошедшие полгода совершенно перестала стесняться Ойгена, полностью попав под его обаяние, и он бесчестно получил право иногда дарить ей мелочи вроде наклеек с динозаврами, конфет или даже печенья, которое в Лимбусе не кончалось практически никогда.

— Доброе утро, — с привычной вежливой приветливостью улыбнулась ему в то утро, Амина, когда он вошёл. — Да, конечно. Вы, пожалуйста, позавтракайте с нами, — предложила она тут же, и Ойген, кажется, недостаточно быстро и убедительно сказал, стараясь не слишком заметно сглатывать так некстати наполняющую рот слюну:

— Спасибо, только я ещё толком и не проснулся. Я вижу, у вас две тарелки — Джана, значит, с вами сегодня? — улыбнулся он. Чайник оказался уже горячим, так что Ойген просто налил в чашку кипятка, бросил туда пакетик и пару кубиков сахара и присел к столу.

— Надо завтракать, — покачала Амина головой. — Завтрак — это самая главная еда.

Брать у неё еду Ойгену было откровенно стыдно — но, во-первых, отказываться в таких случаях невежливо, а во-вторых, эта самая еда источала такой потрясающий аромат… а ведь он вчера даже не ужинал…

— Оно так восхитительно пахнет, — признался он, — если только немного…

— Правильно, — она одобрительно кивнула и, достав ещё одну тарелку, выложила на неё почти половину контейнера. Порция вышла очень приличная, и Ойген вновь смутился. — Пожалуйста. Мужчинам нужно хорошо есть.

— Спасибо, — он ей улыбнулся и, взяв вилку, предложил: — Тогда вы в следующий раз позволите угостить вас? Я как раз собирался делать равиоли. А как вы относитесь к итальянской кухне?

— Джана очень любит, — Амина даже кивнула. — И я тоже, — добавила она, словно это был не слишком прилично. И тут же добавила: — Но… вам совсем необязательно.

— Мне будет очень приятно! — искренне заверил её Ойген и спросил, меняя тему: — А где Джана?

— Она там, в студии — смотрит стены. Каждый раз так радуется, что может на них посмотреть. Говорит, что картинки взаправду волшебные, — ответила Амина, и её взгляд вдруг потемнел. — Не беспокойтесь, — добавила она, — Джана очень аккуратная. Я сейчас приведу её.

— Что вы! — Ойген даже встал. — Я абсолютно уверен, что Джана намного аккуратнее меня — и мы все рады, что ей у нас нравится. Я передам Толлету и Рабастану — они будут польщены.

Джана обнаружилась не в студии, а в коридоре, где она кружилась, подняв руки над головой и беззвучно что-то напевая. Мать она увидела не сразу, а только когда та её окликнула — и Ойгену понравилось, как Джана радостно раскинула руки в стороны и побежала к ней навстречу, и как Амина её поймала и, коротко прижав к себе, позвала завтракать.

— Джане нравится танцевать, — сказала Амина, обращаясь уже к Ойгену. — Это хорошо. Девочкам это очень полезно.

Ойген, улыбнувшись, согласился с ней — и вспомнил вдруг, что Мей-Мей, младшая сестра Энн, забавная, на взгляд Ойгена, как её имя, занималась балетом. Ей сейчас было десять, и познакомился с ней Ойген ещё когда год назад отдал не пригодившиеся билеты в кино:

— Ойген, это моя сестра Мей-Мей, — представила её тогда Энн, и он удивился:

— Мей-Мей?

— Такая смешная история, — в глазах Энн промелькнула понимающая ирония. — Мои родители устроили из её имени целый ребус. Её полное имя Мэй Мей Ли, ну, знаешь, Мэй в честь цветка боярышника, и Мей — это уже по-китайски — цветущая слива... Но будь она просто Мей — её всё равно точно так же бы называли… Китайские заморочки…

— Ты же знаешь, какой я бываю в таких вещах любопытный?

— Ну… — Энн возвела глаза к потолку, — про домашние имена я уже рассказывала тебе, и ещё один из кучи способов ласково кого-то называть — это просто повторить первый слог.

— Всё-то у вас китайское, как лапша, — усмехнулся Ойген в ответ. — Я лет до четырнадцать считал, что мою двоюродную кузину Бьянку и правда зовут Биби… — и они оба тогда рассмеялись.

Насколько знал Ойген, Мей-Мей готовилась в следующем году поступать в Королевскую Балетную школу — и отчасти поэтому Энн так хотела справиться со всем сама: занятия стоили совсем недёшево, а у Мей-Мей, как говорили все, был талант. И эта школа могла стать её счастливым билетом — но сперва туда нужно было попасть, а это требовало регулярных и совсем недешёвых уроков хотя бы два раза в неделю. Мей-Мей же занималась по три, иногда и четыре…

Рис, которым угощала Ойгена Амина, оказался пряным, но не острым, а в маленьких кусочках мяса в нём Ойген, кажется, опознал курицу. Или, может, индейку? Чем бы оно ни было, это было вкусно, Амина назвала блюдо «плов», и Ойген понял, что уже ел что-то подобное в прошлой жизни, но никогда не знал, как оно называлось, и отдельно слышал название, но очень смутно представлял само блюдо. Ну не бестолочь ли он был? Северус всегда ужасался этой его бессистемности.

Прожевав очередную порцию плова, Ойген, исподтишка наблюдая за Джаной, которая поглощала свой завтрак с удивительно серьёзным видом — словно делала какую-то важную работу — спросил её:

— Джана, любишь ли ты равиоли?

Он приготовился было объяснить, что это такое, но Джана, подумав чуть-чуть, кивнула и даже облизнулась. И сказала:

— Очень!

— А какие? — продолжал он. — Я собираюсь налепить на днях пару сотен. И хотел бы угостить тебя и маму. С чем ты любишь?

Джана бросила быстрый взгляд на мать и заулыбалась.

— Сладкие или солёные? — подбодрил он. Улыбка Джаны стала шире, и она сказала, наконец:

— Всякие.

— Значит, будут всякие, — серьёзно сказал он. И добавил: — Я видел, как ты танцевала. По-моему, это было очень красиво и грациозно.

— Спасибо, — Джана прямо просияла и бросила на мать быстрый и нетерпеливый взгляд.

— Её нравятся эти занятия в школе, — кивнула Амина, и взгляд её стал снова грустным.

Ойген знал, что ислам нередко не слишком жалует подобные увеселения — но не знал, что думает об этом семья Амины. Сама-то она явно была рада за дочь, но... Спрашивать же Ойген полагал пока не очень удобным, так что он промолчал, решив, что, может быть, вернётся к этой теме как-нибудь потом. В конце концов, ведь Джана даже голову не покрывала… в отличие, впрочем, от самой Амины, которой неплохо было бы заплатить на этой неделе… и, конечно же, сама она ему не станет напоминать. Он знал, как непросто ей это давалось.

Вновь к этим мыслям он вернулся на смене, когда доставал из рюкзака мятую пачку брошюр, которые набрал на вчерашнем круглом столе. Он уже привычно разложил их на две стопки, и остаток вечер посвятил эпистолярному жанру. Сперва он написал пару новых заявок, затем обновил текст и отправил заявки туда, куда писал уже так давно, что, скорее, ему просто забыли ответить, нежели действительно хотели отказать. Да и потом, с тех пор посещаемость Зеркал выросла чуть ли не втрое, и тон его предложения был намного оптимистичней…

И всё же это казалось Ойгену недостаточным, словно он халтурил на квиддичной тренировке, и поэтому дело не желало сдвигаться с места. А ведь ещё и подходил срок оплаты аренды, да и той же Энн деньги сейчас были нужны… не говоря уж о них с Рабастаном самих. Нет, решил Ойген, снова разглядывая вполне солидно выглядящую брошюру АйТи Гранд Инвест Гроуп и пытаясь найти в Гугле, кто за нею стоял, но результат выходил каким-то невнятным. И всё же, не попробовать он не мог. А вдруг? Ну не съедят же их всех эти русские. Зато… возможно, как раз их и не смутит то, что стало камнем преткновения для остальных?