Изгои (джен)

Как назло, выспался он хорошо, и лежать в постели у него не было повода, но Ойген как мог, оттягивал тот момент, когда ему придётся вставать, потому что ответа у него всё ещё не было, и его голова отказывалась что-либо решать.

Ойген вздохнул.

Затем откинул одеяло и полежал так, сперва глядя в потолок, а потом открыл непрочитанные и крайне важные в этот момент смски на телефоне: никогда не поздно вспомнить, о чём он переписывался с клиентами.

Когда телефон завибрировал прямо в руке от второго будильника, Ойген снова вздохнул: была уже половина десятого, и он недовольно сбросил сигнал. В конце концов, у него выходной, и его не ждали сегодня рано. Ойген спустил ноги с кровати и посмотрел на задёрнутое шторами окно, за которым явно стояла неплохая погода. Ещё раз вздохнул и, пересчитав полоски на шторах, посмотрел, как рядом с его босою ногой пылинки кружат в солнечном свете, струящемся через узкую щель.

Он нехотя встал, и, завернувшись в халат, побрёл недовольно в ванную.

— Утра, — сказал из гостиной ему Рабастан, не отрываясь от монитора.

— Утра, — Ойген зевнул, и, зная, что Рабастан на какое-то время для мира потерян, продолжил свой путь.

Он мылся неспешно и долго, потом очень тщательно и так же неспешно брился, потом чистил зубы, а затем просто стоял и долго изучал себя в зеркало, пытаясь понять, что у него собиралось выскочить на щеке или же всё же не собиралось? Крайне важное для любого уважающего себя человека занятие. В общем, всеми возможными способами оттягивал неизбежное.

Наконец, он тяжко вздохнул, скорчил сам себе кислую физиономию в зеркале — а затем уныло побрёл на кухню. Есть одному не хотелось — но Рабастана было сейчас бесполезно трогать, и Ойген снова вздохнул.

Он всё же разогрел себе половину завтрака, оставленную ему Рабастаном — не то чтобы она совсем уж остыла, но... Потом подумал — и решил заварить свежий чай. Пока чайник неспешно закипал на плите, Ойген думал было достать ноутбук, но тут же понял, что, стоит ему выйти в аську, как тут же начнутся вопросы, когда он придёт, а в почте его могут ждать письма от Маргарет Коллинз, и нужно будет что-то решать. Так что вместо этого он просто застыл у окна, слушая звуки улицы. Вот проехала машина… за нею ещё одна… Прошла обсуждающая покупки пара… Опять проехала машина… Пробежали какие-то дети — почему они, кстати, не в школе? Вторник же?

Чайник, наконец, закипел, и Ойген достал из холодильника кусок сыра, отрезал немного хлеба, организовав заодно горячие сандвичи, и отнёс Рабастану.

Тот, так же, не отрываясь от своей работы, кивнул, и кивнул ещё раз, когда Ойген спросил, не помешает ли ему телевизор. И уселся завтракать вместе под выпуск одиннадцатичасовых новостей, вяло ковыряясь в тарелке.

Спустя полчаса, честно помыв за собой посуду, протерев раковину и вытерев крошки с кухонного стола, Ойген повздыхал снова. Если бы плита была грязной — он бы вымыл плиту, но её было достаточно протереть. Почему-то вся работа по дому последнее время как-то незаметно ложилась на Рабастана, и Ойген испытал острое чувство стыда. Когда он вообще в последний раз сам убирался? Недели четыре назад? Больше? Свинство какое — Асти всё-таки не домашний эльф! К тому же уборка неплохо помогает привести мысли в порядок. Значит, придёт он в офис и... может быть, сначала стоит всех обзвонить и убедиться, чтобы были на месте, подумал он, доставая старенький пылесос.

— Асти, я сейчас буду шуметь, — крикнул он. — Моя очередь убираться.

А затем нажал кнопку, и квартиру затопил басовитый надрывный вой.

Расправившись с кухней и коридором, Ойген всё ближе подбирался к гостиной.

— Мне-е уйти-и? — перекрикивая вой пылесоса, ворчливо уточнил повернувшийся к нему Рабастан. — Ну, чтобы не мешать.

— Я недо-о-о... — крикнул Ойген в ответ, затем, выругавшись, нажал кнопку, и пылесос умолк. — Я недолго, — произнёс он уже спокойно. — Хотя, в принципе, ты можешь просто поднять ноги…

— Что ты, — почти вкрадчиво ответил Рабастан, вставая. — Не хочу мешать пылесосить под проводами. Помнишь, как ты в прошлый раз у меня один выдернул? Дай минуту, я всё сохраню и пойду-ка, пожалуй, в спальню. Раз у нас день чистоты — соберу бельё с кровати и проветрю. Ты ведь туда ещё не добрался? Значит, можно пылить.

— Да я сам, — запротестовал Ойген. — Асти, в самом деле — так нельзя! У меня ощущение, что домашними делами только ты и занимаешься. А это свинство.

— Правда? — удивлённо вскинул брови Рабастан. — Наверное, дождь пойдёт. Но давай я тебе всё же сэкономлю немного времени, а ты потом вытрешь пыль.

И не дожидаясь, пока монстр снова зажужжит и завоет, сбежал из гостиной — а Ойген, включив пылесос, энергично принялся за дело.

А может, им не в офисе собраться, а где-то ещё? И может, заодно пропылесосить сейчас диван? Ойген как раз увлечённо уже пять минут пылесосил тот же угол, когда Рабастан снова попытался докричаться до него через вой.

— Ойге-е-н!

— А? — крикнул Ойген в ответ.

— Ойген, да выключи ты эту дрянь!

— Что? — ответил Ойген слегка недовольно, когда монстр затих.

— Ты в знаки веришь? — голос Рабастан прозвучал приглушённо.

— В какие знаки? — нахмурился Ойген, отложив пылесос и откинув упавшие на лицо волосы.

— Пожалуй... небесные, — тон Рабастана стал ещё немного странней. Каким-то задумчивым и надрывным. — Ну, знаешь, когда вселенная как бы намекает тебе...

— Асти, ты можешь сказать нормально, что случилось? — спросил Ойген его, заходя в спальню, где обнаружил Рабастана перед распахнутою стеклянною дверью в сад. Тот застыл практически на пороге с одеялом в руках, и сжимал его как-то нервно.

— Асти? — Ойген немного напрягся, когда Рабастан даже не повернулся к нему, вместо этого так же нервно просто кивнув ему головой по направлению к саду.

Да что там ещё случилось? Снова птицы?

Ойген выглянул из-за его плеча, и, кажется, тоже ухватился за одеяло и несколько раз моргнул.

Под ярким весенним солнышком на фоне зелёного остролиста на их замечательном кованом столике лежало изломанное, словно игрушка, старушечье тело в длинном, распахнувшемся сейчас оранжевом махровом халате, из-под которого виднелась бежевая в мелкие розовые цветочки ночная рубашка.

— Бастет, — выдохнул, наконец, Ойген и, наконец, выпустив одеяло, потряс головой. — Это же старая миссис Фейтфул, да?

— Полагаю, да, — кивнул Рабастан и заметил немного меланхолично: — Точно она... хорошо...

— Что хорошо? — Ойген странно на него посмотрел.

— Что не задело шиповник... Как думаешь, кого нам нужно сейчас вызывать — полицию или скорую?

— Зачем скорую? — машинально переспросил Ойген. Вряд ли тут мог бы помочь любой врач. Пусть даже волшебный.

— Мне кажется, — с некоторым сомнением сказал Рабастан, — в кино делают именно так. Хотя они звонят, кажется, сто двенадцать или что-то с девятками...

— Пожалуй, — сказал, помолчав, Ойген, — сначала нужно вызвать полицию.

Но ни один из них так и не сдвинулся с места.

Ойген честно признался себе, что отвык уже от таких потрясений, и с трудом понимал, что чувствует прямо сейчас. Он ведь не впервые в жизни видел перед собой труп — да что видел… он сам не раз и не два превращал в них живых. Но он никогда не любил убивать, никогда не испытывал наслаждение от убийства, и так и не смог заставить себя смотреть на мёртвых людей равнодушно, но они всегда оставались где-то у него за спиной… И вот сейчас он попросту растерялся. Одно дело — отнять чью-то жизнь, и совсем другое — решать, что делать с собственно телом. Сломанным, похожим на куклу хрупким старушечьим телом в собственном же саду.

Так перед ним прежде этот вопрос не вставал…

Что думал и чувствовал Рабастан, Ойген бы не взялся даже предположить — у того отношения со смертью были болезненные и сложные, и он всегда всё переживал слишком остро.

Но в чём Ойген был точно уверен — это в том, что оба они сейчас замерли от совершенно иррационального страха, что в этой внезапной смерти обвинят именно их, и за ними придут авроры. Ойген, конечно, понимал, что он себя просто накручивает, но поделать с собой ничего не мог.

Однако нужно было что-нибудь делать. И первым делом потянуть за собой Рабастана, забрать у него одеяло, а потом закрыть и запереть дверь.

Его Нокия так и лежала рядом с подушкой — и Ойген окончательно осознал, что делает, только когда услышал в трубке голос детектива Блэка.

— Здравствуйте, это Ойген Мур.

— Мур? — ответили в трубке. — Час от часу не легче. Что у вас снова стряслось?

— Снова? — тупо спросил Ойген, возвращаясь к окну и зачем-то задёргивая штору.

— Будто вы мне обычно звоните поболтать о погоде, — хмыкнул детектив в трубку.

— У нас тут старушка... — начал Ойген — и замолчал, пытаясь подобрать слова поточнее. А, правда — как это сформулировать? Умерла? Упала с балкона? Лежит на нашем столе в саду? Всё было не то и не так, и он замолчал, ища нужные слова.

— Что старушка? — нетерпеливо спросил детектив.

— Мёртвая... — Ойген потёр свободной рукой лицо. Ну же! — В саду...

— Это вы её? — явно напрягся на той стороне Блэк.

— Что? — сердце Ойгена ухнуло на мгновенье куда-то, и его обдало волной холода. — Нет... мы... я завтракал, а она... упала... кажется...

— Сама? — деловито уточнил Блэк.

— Что сама? — переспросил Ойген. Откуда он мог знать, сама она или нет? И зачем бы ей? Но ведь если нет, получается, это… Не родственники же её скинули, как в плохом сериале? Бред какой-то…

— Чёрт-те что, — буркнул детектив. — Ладно, позвоню в ваш участок. Сидите, ждите констеблей и парамедиков...

Блэк отключился, и Ойген, сев на кровать, поглядел на так и стоящего возле зашторенного теперь окна Рабастана.

— Он всех пришлёт, — сказал ему Ойген. — Констеблей и врачей. И, наверное, надо бы им сказать...

— Кому? — Рабастан моргнул, отмирая.

— Фейтфулам. Они, наверно, пока и не знают, иначе бы были здесь.

— Миссис Фейтфул на работе, — ответил Рабастан, взявшись за краешек шторы, и задумчиво сжал его в пальцах — Конни, кажется, дома — по крайней мере, когда я возвращался домой с прогулки, я видел её в окне кухни.

— Вторник, — с сомнением возразил Ойген. — Она же должна быть в школе? — спросил он, но Рабастан только пожал плечами.

— Давай, я к ним поднимусь, а ты всех, кого надо, дождёшься?

— Да, — на лице Рабастана промелькнуло облегчение. — Так странно, — сказал он, наконец, отходя от окна и тоже садясь на край кровати. — Меня давно перестал смущать вид мёртвых тел. Но это… Ойген, я не смогу тут нормально спать. Что не так с нашей квартирой? — он повёл плечами.

И Ойген не мог с ним молчаливо не согласиться, но всё же сказал:

— Я тоже не слишком в восторге от подобных вещей... но, — он покачал головой: — Но… Асти, мы за эти деньги снимем только комнату. Ну, или что-то вроде той квартиры в Хейгейте, ты помнишь?

— Ладно... заварю себе что-нибудь, — Рабастан махнул рукой. — И прогуляюсь потом, — он оглядел Ойгена и осведомился: — Ты к ним пойдёшь прямо так?

— А? — И только тут Ойген сообразил, что на нём старенькая футболка с надписью «Приятель, это всего лишь утро!» и джинсы, протёртые в не самом приличном месте. — Ты знаешь, полиция бы, скорей всего, оценила — а вот для визита к соседям, пожалуй, слегка перебор, — он слегка улыбнулся и отправился, переодеваться… и прихватил телефон, чтобы звонить в офис, с затаённым облегчением откладывая сегодняшний разговор ещё на один день. Потому что всё-таки не так уж часто к тебе соседи в сад падают с балкона!

— Ох, — только и сказал Саймон — первый, кому Ойген позвонил. — Ты как?

— Да я-то что, — пожал плечами Ойген. — Сидим, ждём полицию… надо сходить к ним наверх — я даже не уверен, что её родные в курсе. Всё так тихо произошло… скажи, ты мог бы позвонить всем остальным? — попросил он.

Конечно, Саймон согласился — и Ойген, попрощавшись с ним, поднялся, наконец, на третий этаж, к Фейтфулам.

Он ни разу не был там, и постоял несколько секунд, глядя на дверь, и лишь потом нажал на кнопку звонка. Раздался перезвон, потом шаги, дверь распахнулась, и открывшая ему Конни удивлённо заулыбалась и захлопала глазами:

— Ой, здравствуйте, мистер Мур! А я вот, — она смутилась почему-то. — Я не прогуливаю, мне мама разрешила дома остаться — я, правда, плохо себя немножко чувствую. Но мама знает, что я дома! — зачем-то повторила она.

Ойген успокаивающе ей кивнул — мол, знает так знает, и хорошо — и спросил:

— А она дома?

— Нет, — Конни для убедительности помотала головой, а затем вышла из квартиры, прикрыв за собой дверь. И спросила немного растерянно, вглядываясь в лицо Ойгена: — А зачем она вам? — И Ойген с тоской подумал, что так и не придумал, как сообщить Конни о случившемся — но точно знал, что будет лучше, если это сделает он, а не констебли. — Она только вечером будет, — добавила Конни. — Мы с бабушкой одни — но она пока что спит у себя.

— Боюсь, это не совсем так, — серьёзно сказал Ойген, мучительно подбирая слова. — Конни, с твоей бабушкой случилось… кое-что.

— Что случилось? — непонимающе спросила Конни, и когда в её глазах появилась смутная тревога, Ойген рассказал, наконец, то, зачем и пришёл.

Конни слушала его, и в её глазах сверкнули первые слёзы, и растерянность сменилась потрясённым неверием.

— Да ну что вы... — она потрясла головой — и вдруг, сорвавшись с места, распахнула дверь и вбежала в квартиру с криком: — Ба-а!

Ойген постоял секунду — и, сообразив, что сейчас произойдёт, бросился прямиком за ней.

Квартира, хотя и имела в точности такую же планировку, как их собственная, и ремонт примерно тех же времён, разительно от неё отличалась — как день от ночи. И не потому, что была обставлена бедней и проще — нет, дело было отнюдь не в этом. Она вся была какой-то… скверно состарившейся. Тёмной, тусклой, а ещё здесь всё было пропитано запахом каких-то лекарств и тем самым запахом старости, что не спутать ни с чем.

Ойген знал, куда ему надо: комната старушки находилась аккурат над их спальней, так что особенно оглядываться ему было не нужно. Там-то он девочку и догнал — и очень вовремя: она уже была у балконной двери, рядом с которой на полу аккуратно стояли тапочки.

— Конни, не надо! — окликнул Ойген её от двери, понимая, что опаздывает буквально на пару секунд, и вкладывая в это «не надо» всю отпущенную ему мягкую силу, не желая расстроить её ещё больше, и в то же время ясно осознавая, что он не должен позволить сделать ей последний шаг — потому что смотреть на труп ей точно не было нужно, но перехватить её он просто не успевал. — Просто остановись.

Конни вдруг замерла на пороге, её плечи дрогнули — и тех пары секунд, что она стояла так, ему хватило, чтобы подойти к ней и развернуть её к себе, придерживая за плечи.

— Не нужно, — повторил он, качая головой. — Лучше помни её живой.

— Это я виновата… Я… Я к ней даже не зашла… с утра… — пролепетала Конни.

— Это просто несчастное стечение обстоятельств, — мягко возразил Ойген, отодвигая её от окна — и не удержавшись от того, чтобы самому буквально на секунду туда выглянуть, ловя себя на сумасшедшей мысли, что ведь труп мог бы каким-нибудь чудом исчезнуть, ну вдруг? Но, конечно, тот никуда не делся. Сверху тело старой миссис Фейтфулл выглядело ещё менее настоящим — казалось, что на их с Рабастаном столике валяется тряпичная кукла. Даже крови почти что не было. — Ты могла бы просто отойти на пару минут — и это бы случилось, — твёрдо сказал он, отворачиваясь и загораживая собою проём.

В этот момент раздались сирены, и в конце улицы показались машины с мигалками — парамедики с полицией приехали одновременно. Нужно было бы спуститься — но тут в глазах Конни наконец появилось уже осознание, и на смену ему пришли ужас и боль. И когда она, вдруг резко всхлипнув, прижала ко рту ладони, она показалась Ойгену совсем ребёнком. Да ведь ей и было же — сколько? Лет шестнадцать?

— Но я правда… я думала, что она спит, — Конни, всхлипывая, ткнулась лбом в его плечо. — Она так много спала в последнее время… я никак не думала, что…

— Конечно, нет, — он приобнял её за плечи, и вцепилась в его плечо, продолжая судорожно и горько рыдать — и в ней было столько вины и боли, что они остро отозвались в нём глубоким сочувствием. Не обращая внимания на то, что его футболка уже начала промокать, Ойген вытащил из кармана чистый носовой платок и вложил ей в руки. А потом повёл её к расстеленной кровати с выцветшим, но чистым бельём в весёленькие бело-жёлтые ромашки, и усадил, сев рядом и баюкая её, словно малышку.

И думая, что её нужно как-нибудь отвлечь и успокоить, потому что это в самом деле совсем не её вина.

И ещё нужно как-то сообщить обо всём случившемся её маме.