Изгои (джен)

Проснулся Ойген от тихого звука щёлкающих клавиш ноутбука. Или, может быть, проснулся просто так, и это было первым, что он услышал. Приоткрыв один глаз, Ойген увидел сидящую, откинувшись на подушки, Ролин, печатающую что-то с сосредоточенным и слегка отстранённым лицом, как бывает, когда человеком владеет идея.

— Привет, — сказал он, и она, тут же остановившись, посмотрела на него, и её лицо осветилось улыбкой.

— Ты проснулся, — она провела ладонью по его щеке.

— Это странно? — тоже улыбнулся он, ловя губами её пальцы.

— Я почти смирилась с тем, что это случится только завтра. А сейчас всего-то второй час…

— Как это второй? — Ойген от удивления даже сел.

— Вот так, — рассмеялась Ролин, отвлекаясь, чтобы сохранить документ и затем, закрыв ноутбук, поставить его на тумбочку возле кровати. — Ты проспал часов двенадцать, — она снова обернулась к Ойгену и обняла его.

— Наверное, устал, — он рассмеялся, тоже её обнимая и засовывая руки ей под футболку.

— Мне тоже так показалось, — прошептала Ролин, мягко приникая к нему.

— Но вот теперь я отдохнул, — прошептал он горячо в ответ. — Могу убедительно доказать...

— Не возражаю, — Ролин одним движением стянула с себя футболку, и последней внятной мыслью Ойгена было то, что день, наконец-то, начинается по-настоящему хорошо.

Потом они, полуодетые, вновь сидели кухне и шутили, что паста тоже вполне может быть завтраком — никто и никогда обратного ведь не утверждал? И Ойген снова не мог отвести глаз от Ролин, любуясь каждым её движением, с удовольствием подставляя лицо яркому и тёплому солнцу, льющемуся в окно. И, кажется, снова что-то пропустил, потому что она вдруг замолчала, а потом ласково произнесла:

— Ойген, ты знаешь, тебе действительно нужен отдых.

— Прости, — тряхнул он головой. — Ты слишком красивая. Я не могу одновременно думать и смотреть.

— Я не к тому, — покачала она головой. — Сегодня ты полночи метался во сне и бормотал.

— Я говорил во сне? — удивился Ойген.

— Ага, — она снова кивнула. — Сперва ты пытался нашарить что-то рукой под подушкой, затем требовал себе эльфов, — Ролин улыбнулась озорно и широко, — и… белое платье ещё, уж не знаю, зачем а потом, кажется, читал заклинания.

— Заклинания? — на Ойгена словно подул ледяной ветер.

— Я не уверена, что говорю на мистических языках, — Ролин задумчиво прикоснулась к носу, — но мне явно послышалась «Абракадабра», или что-то похожее… А потом ты уткнулся лицом в подушку и захрапел. Вот что бывает, когда две смены подряд читаешь фэнтези... или проходишь.

Она рассмеялась, и Ойген — вместе с ней, но на самом деле ему вовсе не было сейчас смешно. Он даже не помнил, что именно ему снилось… возможно, он слишком устал, чтобы запомнить сон — да что там «возможно», так устал, что почти засыпал на ходу. Но… заклинания? Вторую же ночь подряд снится, будто бы он колдует… Не потому ли, что в реальности сейчас всё так сложно? Впрочем, эти мысли он решил пока что отбросить и не портить себе такой чудесный день — в конце концов, ему точно было о чём думать сейчас, рядом с Ролин.

Наверное, Ойген бы вообще не покинул это мирное убежище до завтра, если бы следующим утром у Ролин не стоял эфир. Так что когда на часах было восемь, они попрощались: Ролин нужно было ещё подготовиться, и она собиралась пораньше лечь.

Из такси, припарковавшегося у его подъезда, Ойген снова скользнул в мокрый туман и поднял воротник, рассчитываясь с таксистом — не то чтобы у него были лишние деньги, но рисковать собой и новым макбуком ему что-то совсем не хотелось, а может быть… а может, дело было ещё и в остром нежелании почти что час идти сквозь это холодное влажное марево.

Окна на кухне светились, и он улыбнулся им, как моряк улыбается мерцающему на берегу маяку. Значит, Рабастан уже вернулся домой — и это было, пожалуй, кстати, потому что разговор с Ролин застрял у Ойгена в голове по совершенно внезапной причине, на которую свет пролить мог разве что Рабастан.

— Ты рано, — заметил он, выходя Ойгену навстречу.

— Помешал? — спросил тот, снимая дафлколт.

— Сбил этой ночью в хорошей компании немного свой график, и собирался сегодня пораньше лечь, — Рабастан зевнул слегка демонстративно. — Если у тебя нет возражений — тогда я, с твоего позволения…

— В целом, я готов тебя отпустить, — ответил Ойген, загораживая ему путь в спальню. — Но раз уж мы оба тут, у меня есть один крайне важный вопрос, который я просто обязан задать до того, как мы с тобой оба ляжем.

— Один? — с видимым подозрением уточнил Рабастан.

— Один, — подтвердил Ойген. Рабастан милостиво кивнул, и Ойген спросил: — Асти, я что, храплю?

— Иногда, — честно и ничуть не удивившись, кивнул Рабастан.

— И тебе это не мешает? — Ойген, честно говоря, рассчитывал на другой ответ.

— Нет, — Рабастан пожал плечами. Потом ухмыльнулся и добавил: — Знаешь, после Азкабана я стал очень крепко спать. Видимо, сказалось многолетнее соседство с моей заходящейся истериками невесткой и её то хохочущим, то воющим сумасшедшим кузеном. Прибавь к этому, как ругался часами Джагсон и душевно пел Антонин… А тебе это не помогло?

— А не знаю, — задумавшись, ответил Ойген. — Может быть, и помогло, — он рассмеялся. — По крайней мере, я не помню, чтобы меня что-нибудь вообще будило — кроме будильника.

— Видишь, какой полезный у нас опыт был, — назидательно заметил Рабастан. — Если у тебя больше нет важных вопросов, то я всё-таки придавлю подушку.

Ойген помахал ему рукой, но сам спать пока не хотел: видимо, он всё же выспался, да и потом полдня валялся вместе с Ролин. Да и поработать хоть немного было всё-таки нужно — так что он заварил себе чай и устроился в гостиной с кружкой, ноутбуком перед негромко работающим телевизором, завернувшись уютно в плед. Однако поработать толком у него не вышло: во-первых, писем срочных сегодня не было, а во-вторых, случайно включённый фильм его внезапно увлёк.

Ойген вообще за три года знакомства с маггловским кинематографом триллеры полюбил — правда, обычно они его, скорей забавляли, чем заставляли мурашки бежать по спине, но сюжет «Корабля-призрака» держал Ойгена в напряжении, да и финал оказался в самом деле если и не жутковатым, то, по крайней мере, заставил его испытать странно чувство, царапающее изнутри. В общем, ему понравилось.

Когда фильм закончился, было уже за полночь. Ойген потянулся, выключил телевизор, потом закрыл ноутбук и потянулся снова. Вроде бы пора было уже идти спать, да и он, пожалуй, уже достаточно устал, чтобы уснуть, стоит ему оказаться в кровати, но он отчего-то оттягивал этот момент. Возможно, потому что тогда настолько чудесный день закончится, и вновь начнутся почти что однообразные будни… но, с другой стороны, ведь полночь уже миновала. И потом, у них с Ролин ещё будет много таких неспешных дней…

Ойген встал, поставил ноут на стол и, вновь потянувшись, отправился сперва в спальню, а оттуда, прихватив пижаму и набросив халат, в ванную. Мыться — и смывать с себя запах Ролин — он не стал, оставив это до утра, лишь умылся, изучил в зеркале поры у себя на носу, почистил зубы — и неспешно побрёл обратно, заглянув по пути на кухню, просто попить воды.

Его уже ощутимо клонило в сон, и глаза почти что слипались. Конец весны погодой не баловал, в квартире было весьма прохладно, и Ойген, ёжась от лёгкого озноба, и чувствуя гусиную кожу у себя на ногах, подумал, что, возможно, он просто заболевает — отсюда и это отвратительное ощущение песка в глазах. Пожалуй, нужно будет завтра принять что-то, если вдруг станет хуже, ведь разболеться ему нельзя. Он сморгнул, когда ему показалось, что он словно заметил что-то сейчас за окном — то ли тень, то ли детский призрачный силуэт, плывущий в тумане. Но стоило ему присмотреться, и ничего подозрительно на освещённой фонарями улице он не увидел. Да и что Ойген мог вообще разглядеть? Просто белёсые бесформенные клубы, в которых нет ни единой живой души. Померещится же такое, сказал он тут же сам себе. Да и смешно, кого он теперь увидит, если только кто-то не выбрался в круглосуточный магазин. Это всё усталость — и триллер ещё. Нет — спать, спать!

Дойдя до спальни, Ойген упал в кровать и, завернувшись в одеяло, заворочался, устраиваясь поудобней. Несмотря на сонное состояние, сон к нему почему-то никак не шёл. Он никак не мог удобно устроиться, да и в ноги откуда-то слегка сквозило, и Ойген никак не мог подоткнуть под них одеяло. Может, стоило лечь в носках? Он покрутился. Кровать пару раз неприятно скрипнула, и вообще было от чего-то не слишком уютно, к тому же Ойгену вдруг показалось, что он почувствовал на себе чей-то взгляд, словно на него смотрел даже темнеющий в сумраке рисунок на старых обоях.

Ойген даже привстал и, дойдя до стеклянной двери, взялся за штору и выглянул осторожно в сад — и, конечно, ничего там толком не увидел, кроме уже привычного тумана и почти чёрных в свете от фонаря стен живой изгороди. Его это успокоило, и, вернувшись в кровать, Ойген закрыл глаза и попытался заснуть.

У него почти получилось: тело постепенно отяжелело, согреваясь, и от бегающих по кругу в голове мыслей о компании, о Зеркалах, о Ролин и их с ней будущем остались подёрнутые дымкой сна обрывки, когда Ойген вдруг распахнул глаза от отчётливого ощущения, что что-то не так. Он огляделся, перевернулся на другой бок, огляделся вновь — но всё было, вроде бы, как обычно… а потом он понял вдруг, что штора слегка приоткрыта. Это было странно: Ойген не любил щелей между полотнами, и всегда их плотно сдвигал. Или нет? Может, он забыл? Ну, или не заметил?

Он никак не мог вспомнить, закрывал он проклятую штору или же нет. В любом случае, нужно было просто встать и до конца задвинуть её, но его тело было таким тяжёлым, что он просто не мог найти в себе сил вновь подняться и засунуть ноги в остывшие тапочки — но и прекратить пытаться увидеть сад за виднеющимся кусочком прозрачной двери тоже не мог.

И в этот момент он почувствовал, как его руки и ноги слегка похолодели. Инстинкт продолжал нашёптывать Ойгену, что упускает что-то, прежде чем до него, наконец, дошло, что именно.

Штора… слегка колыхалась.

А значит…

Но ведь это было решительно невозможно: он не открывал дверь в сад. И точно помнил, что она была заперта. Точно помнил…

Он вгляделся в темноту, и с ужасом понял, что не видит больше отблесков света на стекле. Дверь точно была открыта, и теперь он мог видеть, как туман медленно вползал в комнату — а потом штора медленно сама собой поползла в сторону, обнажая дверной проём, и Ойгена начал медленно заполнять ужас.

Он приподнялся на подушках, но пока не увидел в залитом бледно-рыжем свете от фонаря дверном проёме ничего, кроме тумана — а затем из его клубов за открытой дверью соткался медленно силуэт, который Ойген, слегка холодея, хотел бы, но не мог не узнать.

Хрупкий, миниатюрный, и заставляющий желудок Ойгена сжаться сильней…

— Как... как ты попала сюда? — пошевелил он пересохшими вмиг губами, не до конца понимая, спит ли он или просто сходит с ума, и не в силах отвести взгляд от девочки в беленьком старомодном платье. Маленькой девочки лет примерно пяти… «Семь, ей было семь!» — громко произнёс в его голове голос Филис Фейтфулл, которую он расспрашивал как-то о ней... и она ни капли не изменилась — словно сошла с собственной фотографии и оказалась в саду. — Ко... — попытался вновь Ойген, но губы почти не повиновались ему, и голос прозвучал едва ли громче тихого шёпота. — Констанс... — наконец произнёс он, и девочка улыбнулась, склоняя голову на плечо. — Кто ты? Что ты? — потрясённо прошептал он, пробуя встать — и не смог даже пошевелиться. Его тело, скованное странным оцепенением, как бывает в тот миг, когда ты думаешь, что проснулся, но сонный паралич ещё цепко держит тебя и это мгновение растягивается на целую вечность.

Она снова мило ему улыбнулась, глядя на носки своих белых туфель с маленькими блестящими пряжками, а затем аккуратно ступила левой ногой за порог, и в свете сочащегося с улицы больного света от единственного фонаря Ойген увидел, насколько она бледна.

Он тяжело сглотнул, ощущая всю чудовищную ирреальность того, как маленькая милая девочка, пропавшая семьдесят восемь лет назад, с искренним детским интересом оглядывается в их спальне, слегка теребя пальцами чистенькие манжеты.

— Зачем ты здесь? — Ойген попытался сформулировать единственный разумный вопрос, пришедший ему сейчас в голову, и, стараясь изо всех сил незаметно напрячь свои мышцы, и, чувствуя, как рядом с ним во сне шевелится Рабастан.

Девочка вновь поглядела на него из-под чёлки, скрывавшей её глаза, и приложила пальчик к губам — и Ойген почувствовал, что окончательно онемел. Рабастан рядом с ним успокоился и начал дышать спокойней, размереннее и глубже, однако самому Ойгену это спокойствия не добавило вовсе, скорее, наоборот. Не то чтобы он никогда не был в похожем положении… он напрягся изо всех сил, пытаясь сделать хоть что-то, перебороть своё тело той частью его существа, которая, несмотря на его смятение, делала то, чему его долго и тяжело учили. Ему даже удалось пошевелить сперва указательным, а затем большим пальцем — и девочка подняла глаза.

И только встретившись с нею взглядом, Ойген понял сразу две потрясшие его вещи. У неё были слишком взрослые, холодные глаза для ребёнка — и то, что было на ней надето, не было платьем.

Это была весьма элегантная мантия.

Сбитый с толку, он сморгнул, — а потом его словно затянуло в черноту её бездонных зрачков, и Ойген ощутил, как его охватывает странная, сладостная, близка к истоме усталость и желание перестать забивать голову ерундой, просто расслабиться. Такое приятное, такое знакомое чувство, нужно только поддаться ему… Разве бы он этого не хотел?

И вот тогда, от этой томной сладости во всех его членах, даже на его языке Ойгена охватил настоящий ледяной ужас, нахлынувший с осознанием, что с ним на самом деле сейчас происходит, и к горлу Ойгена подкатила волна тошноты.

Он с отчаянной ясность понял, что вот это и значит быть магглом. Просто магглом в своей постели, абсолютно беспомощным перед магическим миром, и годным только для одного, что так скучно описано в его старом учебнике по ЗОТИ за третий, кажется, курс...

В этот момент девочка совершенно не по-детски хищно прищурилась, а затем ощерила клыки, на глазах у Ойгена становившиеся всё длиннее, и он ощутил себя тем пирожным на тарелке, в которое сейчас эти зубы вонзят, и он, если она захочет… будет этому удивительно, до экстаза рад, и возможно, ничего не почувствует.

И хуже всего было то, что, даже если бы он смог сбросить это тошнотворное наваждение, даже если бы он смог кричать, он прекрасно знал, насколько это будет бессмысленно. И ему никто не поможет. Совсем никто. Рабастан рядом с ним крепко и сладко спал… и вряд ли он теперь уже когда-нибудь вообще проснётся…