Изгои (джен)

Даже зная о том, что магия абсолютно реальна, Ойген Мур жил в мире, где у всего таинственного имелось вполне логичное объяснение, пусть и не самое очевидное на первый, и даже на второй взгляд — впрочем, до тех пор, пока ты его не отыщешь. После чего оно, как правило, становилось действительно очевидным.

Однако же, когда Ойген, уже днём у себя в кабинете, читал ленту обсуждения, глаза у него становились всё больше и больше. И где-то в той части, когда чёрный рынок попугайских сердец начал сдавать позиции перед версией, что, учитывая ночных визитёров и их катафалк, на самом деле попугая хотят купить с ритуальными целями выдающие себя за трансплантологов члены тайных обществ и адепты тёмных искусств — Ойген чуть не пролил на себя весь кофе. Нет, пусть в этом и была определённая доля правды, честно признаться, именно с тёмными искусствами как таковыми у него ещё в школе не слишком-то задалось...

Кофе всё же расплылся тёмным пятном на синих джинсах и светлой рубашке, и Ойген, совладав с приступом хохота, начал раздумывать, как бы избавиться от него, поймав себя на неожиданном факте, что прежде подумал о китайской химчистке, и только уже потом — о чарах, подходящих по случаю. И когда только с ним произошла подобная перемена?

Он так погрузился в себя, что сперва не расслышал стук, и отреагировал, лишь когда приоткрылась дверь, пропуская в кабинет озабоченного и серьёзного Толлета.

— Привет, — сказал он. — У меня к тебе разговор.

Выглядел он куда лучше, и всё же Ойген не мог не залюбоваться на не до конца скрытым под слоем косметики желтевший уже синяк, сползший из-под глаза уже куда-то в район скулы.

— Кофе будешь? Или воды? — он кивнул Толлету на ближайший стул.

— Да нет, — Толлет сел. — Ойген, я тебе, конечно, благодарен за то, что ты решил помочь мне с беднягой Гарри и моей бывшей женой, но... — он немного замялся. — Мне ведь не померещилось, что это ты её напугал и ещё хотел купить Гарри за полторы тысячи фунтов?

— Да нет, что ты, — искренне и горячо возразил Ойген. — Я совсем не собирался её пугать! Я… я, честно говоря, вообще не думал, что так получится, но, кажется, понимаю, почему у тебя вмятина на крыле, — признался он. — И... Толлет, честное слово, я точно никого к ней не посылал и вообще не думал, что она так на это отреагирует. Мне ужасно неловко, я даже ума не приложу, как так могло выйти, — Ойген смущённо потёр переносицу, и Толлет поспешил поднять руки:

— Стой-стой-стой! Никаких извинений, ты что, всё строго наоборот! И только не вздумай ей из своих отдавать — я любую сумму тебе верну... И это ты меня извинить должен... я, кажется, тебя немного подставил, и вышло уж совсем странно, да.

— В каком смысле? — спросил Ойген.

— Я знаю, что это были за люди, — признался Толлет. — Верней, догадываюсь.

— Ты нанял-таки похитителей? — засмеялся Ойген.

— Да нет. Ну, как ты от меня ушёл, я всё думал, думал, а на другой день позвонил кое-каким знакомым в Уэльсе и попросил разузнать, что там с продажей дома и участком, — признался Толлет. — И в мыслях не было её пугать.

— А почему... — Ойген попытался было подобрать верный вопрос из десятков, что крутились у него в голове, но, в конце концов, выбрал единственный, который его действительно не давал ему покоя всё утро: — Почему они были на катафалке?

Толлет рассмеялся громче, прикрывая глаза рукой:

— А… ну… ты понимаешь… такая дурацкая ситуация вышла... В общем, нам при разводе пришлось, как ты понимаешь, разделить не только имущество, но и друзей. Вышло не очень красиво. И я как уехал, почти не общался ни с кем. И просить кого-то из тех, с кем я когда-то приятельствовал, не поднимая всю эту историю снова… сам понимаешь. А тут я вспомнил ребят, которые помогали мне хоронить отца, мы как-то ещё весной созвонились с ними по поводу обновления фирменного стиля их похоронной конторы. Ну вот, я им, в общем, и позвонил, а когда дела обсудили, попросил в качестве одолжения посмотреть, что там с моей землёй. Ну и парни... с работы вечером и заехали... ну и вот...

— Удачно заехали, — задумчиво проговорил Ойген. — Ты посмотри, что в комментах творится, — он развернул к нему ноутбук.

— Армагеддон какой-то, — сказал Толлет, даже не взглянув на экран. — Я видел. Я даже не знаю, что мне больше понравилось, про спецслужбы или таинственных сатанистов и колдунов. Вот только Адалин вряд ли это всё оценила.

— Думаешь, она сильно напугана? — спросил Ойген, сцепив пальцы перед собой и чувствуя неприятное беспокойство, как бывает, когда шутка слегка вышла из-под контроля.

— Она всегда была очень мнительной, — Толлет взял ручку, лежащую на краю стола, и начал катать в руках. — А алкоголь не делает эти вещи лучше. Как-то я пропал на три дня из дома... и мне было очень сложно внятно потом ответить, где я тогда пропадал. Я тогда уже думал, что нужно завязывать с выпивкой... и… видимо, бросил уж слишком резко — не делай так никогда. Ну... Адалин так и не смогла мне поверить, что я очутился в горах, а не трахал какую-то выдуманную девицу... Вот после этого случая я в больницу-то и попал...

— В горах? — удивился Ойген.

— Это очень смешная история о том, как не нужно пить, и как можно допиться до зелёных драконов — я как-нибудь я тебе расскажу. Но поверь на слово, я такого тогда натерпелся... чудом вернулся домой... а там нервная Адалин... В общем, не самый светлый момент моего брака, — улыбка у Толлета вышла немного нервной. — Она тогда перенервничала и сорвалась... а проблемы с нервами... знаешь... мы оба решали с ней алкоголем...

— Понимаю, — проговорил Ойген. — Пожалуй, ты прав, пугать одиноких и нервных дам как-то... — он поморщился, стараясь отодвинуть от себя воспоминания о чужих напуганных и заплаканных лицах… он даже не помнил, чьих, но сами взгляды, оставшиеся в его памяти, ощущал словно бы наяву. — Да, это точно не то, чем следовало бы гордиться.

— И что ты думаешь тогда делать? — посмотрел на него Толлет.

Ойген глубоко задумался, барабаня пальцами по столу. Всё его существо бунтовало против того, чтобы, сперва запугав, затем хладнокровно манипулировать женщиной, которая, во-первых, всё же не сделала ничего ужасного, а во-вторых, просто могла, перепугавшись, выкинуть что-нибудь уж совсем неожиданное и возможно даже опасное для самой себя. И кто будет тогда виноват? Может быть, это был эгоизм, но Ойген Муру нравился человек, которым он сейчас был, или, по крайней мере, казался. Не после всего… и особенно после… Мэри. Стыдный эпизод, который он старался не вспоминать — но можно ведь и совсем иначе.

— Насколько я знаю, дамам в беде на помощь обычно приходят отважные и галантные рыцари. И эта роль мне по душе куда более, — сказал он, улыбнувшись самой солнечной из своих улыбок.

Да, эта роль подходила и нравилась ему куда больше. Даже если воспользоваться удачными обстоятельствами и в нужный момент явиться напуганной женщине на белом коне, это не значит, что он не мог бы действительно ей помочь, особенно если знал, что именно нужно делать.

В отличие от Чистильщицы Джо, Ойген Мур к сетевому общению походил ответственно и серьёзно, особенно если это касалось написания почти что официальных писем: в конце концов, он был воспитан в совсем ином обществе и почти всю свою жизнь общался с корреспондентами посредством почтовых сов.

Даже небрежный наклон письма мог многое рассказать внимательному адресату. Письма могли утешать и льстить, предупреждать, успокаивать, просто лгать, а ещё толкать на необдуманные и дурацкие вещи. Письма были оружием в умелых руках, вот только он не хотел воевать с Адалин Робертс из далёкого для него Уэльса, он хотел предложить ей оливковую ветвь и посильную и почти что честную помощь.

Так что к написанию личного сообщения он подошёл очень вдумчиво, и из-под его пальцев, бегающих по клавишам ноутбука, родился взвешенный и нейтральный текст о том, что второй день подряд её сообщения оказываются среди самых обсуждаемых на Зеркалах, и потому привлекли к себе много внимания — в том числе и его.

«Как вы, наверное, знаете, — писал он, — Зеркала начинались с помощи пропавшим или нашедшимся домашним питомцам, и, несмотря на то, как сильно изменился наш сайт, сами принципы, заложенные в его основе, остались прежними, и мы просто не можем пройти мимо попавшего в такую непростую ситуацию попугая — и, конечно, его хозяйки.

Мы бы хотели помочь привлечь больше внимания к Вашей проблеме и с удовольствием поучаствуем в судьбе Гарри, и будем рады помочь ему обрести новый и безопасный дом. Мы предлагаем превратить эти поиски в публичную кампанию, так как публичность и общественный резонанс должны отпугнуть неблагонадёжных людей, которые, обычно, не любят светиться на публике. И мы также с радостью взяли бы на себя труд тщательно проверить репутацию будущего владельца.

С уважением,

Ойген Мур.»

Он предлагал свою помощь искренне, не солгав ни единым словом. И когда перечитал, правя местами стиль, с удовольствием понял, что вышло к тому же в нужной мере проникновенно, и Адалин не останется равнодушной, в тому же его публичная репутация должна была сыграть свою роль: не каждый день тебе пишет кто-то вроде Ньюта Скамандера, Людо Бэгмена ⁽¹⁾ или вот Селестины Урлок.

Судя по всему, он был прав, и ответ он получил уже минут через двадцать.

В своём сообщении Адалин выражала глубокую благодарность, и Ойген сквозь строки практически ощутил, как напуганная женщина приняла протянутую ей руку, и когда она обрела эту точку опоры, то тревожный узел в её груди слегка ослаб.

Она и не думала, писала ему Адалин, что история Гарри привлечёт к себе столько внимания. И она рада, что нашлось так много неравнодушных людей, и особенно она признательна лично мистеру Муру, так как это ужасно мучительно — не иметь возможности лично позаботиться о живом существе, с которым прожила много лет. Она с благодарностью принимает участие Зеркал в судьбе Гарри и будет рада подробнее обсудить все детали предстоящей кампании и, если нужно, юридические моменты.

Под конец сообщение стало немного менее эмоциональным, и чуть более деловым, позволяя Ойгену смело предполагать, что, скорее всего, это и есть нормальный стиль Адалин вести переписку. И что она действительно холодная деловая леди, у которой определённо есть острый набор зубов.

Ойген, конечно, ответил, и какое-то время они переписывались, в результате чего он оказался просто завален подробностями и свежими фотографиями предполагаемой жертвы мрачных планов теневой стороны британского зообизнеса или каких-нибудь тёмных сил. Когда этот поток, наконец, иссяк, и они с Адалин простились, Ойген с облегчением нажал на кнопку селектора:

— Роберт, зайди ко мне, у нас тут появилось очень важное дело.

Его секретарь отнёсся к полученному поручению так же ответственно, как и ко всем остальным, и информационная кампания по спасению попугая стартовала уже в конце рабочего дня — о чём Ойгену сообщила Энн, лично зайдя в кабинет.

— Ты решил тряхнуть стариной? — спросила она с улыбкой.

— Юностью! — улыбаясь в ответ, возразил он. — Меня утомил большой бизнес, и я решил кого-нибудь непременно спасти — и тут так удачно подвернулся Гарри.

— Я уверена, ты блестяще справишься с этим, — кивнула Энн.

— Ну, не знаю, — протянул он. — Боюсь, это будет не так легко: просто «добрые руки» Адалин Робертс не устраивают, у неё к добрым рукам внушительный список требований.

Они рассмеялись, чем, кажется, приманили Марка. И Ойген, болтая с ними обоими, думал, что у того день рождения через месяц, и подарок уже пора начинать искать. Хороший подарок. Тем более, в прошлом году этот день прошёл совсем уж сумбурно: маленький ребёнок, ремонт в офисе, много новых людей — всем было не до того. И хотя Марк свой день рожденья обычно особо не праздновал, совсем игнорировать это событие ему никто не давал. И ещё можно было подумать насчёт вечеринки-сюрприза, но это пока ждало, и можно было сосредоточиться на возвращении попугая.

Стартовавшая кампания по спасению Гарри за несколько дней как-то сама собой переросла в масштабную акцию, посвящённую внимательному и ответственному отношении к судьбе животных, которые искали нового хозяина или дом. Ойген не успел оглянуться, как один-единственный рекламный баннер превратился в ряд серьёзных статей в столичной и местной прессе по всей Англии, а затем в серию интервью и даже в вечерний эфир на ток-шоу.

— И помни, не нервничай и не пытайся поворачиваться к камерам левой стороной лица — оставь это на оператора. Я его знаю, — успокаивала его Ролин. — Это просто в той газете фотограф, видимо, задался целью превращать в нежить всех их гостей. Ты бы видел, что он сделал с парочкой членов парламента.

Ойген улыбался, отшучивался и вспоминал ту жуткую первую полосу, на которой он был ужасно похож на упыря — Изи Роузмонд бы наверняка оценила …

На самом деле, он просто нервничал. Это было уже третье ток-шоу, в котором он принимал участие, и каждый раз это было, словно нырнуть с головой в холодное ещё после зимы море, как он делал ещё мальчишкой, а потом резко, с горящими лёгкими, вынырнуть. Но, кажется, он неплохо со всем справлялся, хотя мысль о том, что его увидит так много людей, до сих пор вызывала у него внутри холодок.

Не то чтобы он боялся, нет — но такой быстрый переход от забвения и изгнания к почти внезапной публичности был совсем непрост. По радио его было хотя бы не видно… К радиоэфирам он привык, к фотосессиям — тоже, но вот прямой эфир был пока что для него новым. Это было очень странное ощущение — понимать, что сейчас, прямо сейчас тебя видят и слышат тысячи… десятки тысяч людей в самых разных концах Британии. И далеко за её границами! Они его видят — а он их нет, и даже представить себе не может такое количество людей, среди которых, может быть, будет… кто-то знакомый…

После своего первого телеэфира Ойген, разумеется, с порога спросил Рабастана:

— Асти ты видел меня сегодня по телевизору?

— Я предпочитаю тебя вживую, — отозвался тот, что, конечно же, привело к немедленной шутливой потасовке, после которой им пришлось убирать слегка пострадавшую от военных действий гостиную.

После третьего эфира бедному Роберту, чтобы разобрать его почту, понадобилось привлечь двух помощников, а программистам срочно начать работать над ошибками в системе личных сообщений на Зеркалах, которых от таких объёмов просто не ожидали: страницы грузились чересчур долго, а нагрузка на базу данных критически возросла.

Человека, готового позаботиться о попугае Гарри, который устроил бы Адалин, они нашли через две с половиной недели. Желающих позаботиться о попугае Гарри выстроилась огромная очередь, но учитывая тонкий момент, что хозяин у него уже был, к подбору нужной кандидатуры Ойген отнёсся со всей ответственностью.

Мужчин он отверг почти сразу, решив, что после его звонка Адалин их опасается. Поначалу он всерьёз рассматривал на роль подставной хозяйки Ролин, и она была готова её сыграть, но потом Ойген подумал, что она всё же лицо публичное, и ей не единожды придётся потом отвечать, как себя чувствует попугай и как им вместе живётся. А значит, ей придётся всё время врать — это было совсем неприятно, и если бы эта ложь когда-то всплыла, как и тот факт, что она почти сразу отдала полюбившегося публике попугая Толлету… могло бы получиться неловко и некрасиво.

Так что эту идею он с некоторым сожалением отложил, решив поискать более удачного кандидата, не создавая ненужных неприятностей женщине, которая была ему дорога.

Следом за Ролин Ойген подумал и об Энн, но у неё был маленький ребёнок и кот, а у Адалин оба пункта был в списке «категорических противопоказаний». Нужно было что-то совсем другое. Вот тогда он и подумал о Хэрриетт — активная и неравнодушная девочка со своим жильём и без детей должна была понравиться Адалин. Да и публичной персоной Хэрриетт не была, и судьбу Гарри любопытствующим отследить будет куда сложнее.

Когда Ойген посвятил Хэрриетт в свой план, она с присущим ей неутомимым энтузиазмом сразу же согласилась. И вот, спустя сутки переговоров с Гарри и Адалин, он тождественно объявил на главной странице зеркал, что хозяин для Гарри найден.

Отправляя своё сообщение, он немного жалел, что операция по спасению попугая вошла в свою финальную стадию, ведь дело было уже не только в нём. На гребне этой волны им удалось найти дом дюжине кошек и восьми собакам из приюта, в котором помогал Рабастан, к тому же нашлась целая куча энтузиастов, сформировавших пару десятков сообществ по всей стране, и они намерены были продолжать уже сами.

День передачи был назначен на понедельник, двенадцатое июля, и Ойген с Адалин договорились, что она привезёт его в офис Зеркал — на машине дорога занимала всего часа три с половиной.

Передача должна была состояться в двенадцать, Адалин же должна была подъехать за пару часов — ей требовалось отдохнуть с дороги, а затем всех участников нужно было подготовить ещё и к съёмке. Сам Ойген был в офисе уже к девяти, как и Толлет, который нервно прятался в кабинете, откуда открывался вид на проезжую часть.

Остаться дома он просто не смог — слишком нервничал и честно признался Ойгену:

— Я просто боюсь сорваться. Лучше я спрячусь здесь… меня можно даже запереть, пожалуй.

Запирать его, конечно же, никто не стал, и Ойген ждал вместе с Толлетом, отвлекаясь на свой буквально разрывавшийся телефон, и если бы тот резко не отпрянул назад от стекла, то он бы пропустил тот момент, когда чёрный Мерседес припарковался у входа. Однако первым из него вышел солидного вида мужчина, и открыл пассажирскую дверь.

— Это кто? — спросил Ойген у Толлета.

— Ой, — Толлет нервно дёрнул уголком рта. — Это Оуэн, мой тесть... и вот ему мне точно лучше не попадаться.

— Почему?

— А кто, думаешь, испортил жизнь его милой и славной девочки? — грустно спросил Толлет. — И не то чтобы он был неправ…

Ойген ободряюще хлопнул его по плечу и ушёл встречать бывшую жену Толлета, её отца и ставшего интернет-звездой попугая. Вживую Адалин оказалась тоньше и прозрачнее, чем на фотографиях, и несла на себе лёгкий отпечаток болезненности, усталости и печали. Когда они втроём пили кофе — а большая клетка с Гарри стояла здесь же, на столе — она рассказала, что летит в Штаты, чтобы начать сначала. Подальше от всего. Привести свою жизнь в порядок, ведь от старой у неё остался один попугай…

Да, думал он, похоже, у Толлета и Адалин просто не было шансов: бывают люди, которые, несмотря ни на какие чувства, в браке попросту несовместимы. Он уже видел такое и мог только надеяться, что где-то там у неё всё получится, как здесь получается у него.

Потом с Адалин и её отцом поработал визажист с одного из телеканалов, пока Ойген ненадолго вышел переговорить с уже собравшейся у них прессой, затем они успели выпить ещё по чашке кофе, прежде чем с кисточками добрались уже до него. И вот, ровно в полдень, под взглядами телеобъективов и вспышками камер, на фоне дружных аплодисментов, растроганная Адалин передала попугая Хэрриетт, и Ойген, позируя вместе со всеми, поймал себя на том, что поставляет фотографам левую сторону и ничего не может с этим поделать.

Прощание вышло тоже приятным. Тесть Толлета пожал Ойгену руку, а Адалин даже его обняла, после того как в последний раз наклонилась к клетке поворковать с Гарри в последний раз. И Ойген, проводив их, с лёгким сердцем отправился на вечеринку, если, конечно, можно было так назвать небольшие посиделки ближним кругом, которые они устроили по случаю удачного завершения их операции.

Было уже часа четыре, когда они все собрались в кабинете Толлета. Солнце ярко светило в окно, создавая ленивую атмосферу конца рабочего дня, и холодный лимонад, сэндвичи, кажется, со всем на свете, канапе и маленькие пирожные делали вечер совершенно прекрасным. Ойген устроился у окна, рядом с роскошным аспарагусом, занимавшим примерно половину подоконника, жмурясь от солнца и удовольствия.

Все пили лимонад вместо шампанского и откровенничали. И в какой-то момент Толлет, расчувствовавшись, признался, что, когда они разводились с Адалин, Гарри был не единственным их питомцем.

— У нас был ещё и лабрадор, — Толлет выглядел ужасно расстроенным и виноватым. — Ларри. Ларри и Гарри — мы так пошутили, когда взяли щенка… мне сейчас это кажется ужасно глупым, да, но тогда нам было весело. И я тогда… ну… попросту сбежал, — сказал он горько. — А она же отсудила обоих… и забрать их у меня не было ни единого шанса. И… может... я не слишком пытался… просто предал их…

— Ну, какое же это предательство? — горячо возразила, обнимая его, Энн. — Ты же их не выбросил и не отдал в приют. Они остались с хозяйкой.

— Ну да, — Толлет вздохнул. — Вот только она же сделала это исключительно мне назло... Хотя… пожалуй, Ларри она любила… но он же не понял. И решил, что я просто его бросил… он был уже очень пожилым. Мы взяли его взрослым… мне его ужасно не хватает, — признался он. — Когда я приходил домой, он прибегал и обнимался… прямо обнимал меня за шею, — он тепло и грустно улыбнулся.

— Грязными лапами на плечи — ай-ай-ай, — шутливо пожурил Саймон.

— Ну почему грязными? — возразил Толлет. — Вовсе не всегда, — он засмеялся. — Хотя, конечно, когда он прибегал из сада…

Ойген грустно улыбнулся, вспомнив совсем другие собачьи лапы, и, слегка повернувшись к окну, подставил лицо солнечным лучам, стараясь не терять нить разговора.

— У наших друзей тоже был лабрадор, — сказал Саймон. — Добрый и… ну, честно говоря, ужасно толстый — он любил еду, а все окружающие любили его кормить. Хозяева его иногда сажали на диету, но, сказать по правде, это мало помогало. Тем более, — признался он с покаянным вздохом, — что, например, у меня просто рука не поднималась отказать ему в печенье. Да и у брата тоже.

— Безобразие, — Толлет покачал головой. Бандана на нём сегодня была ярко-красной. — Это вредно!

Ойген с улыбкой закатил глаза: когда-то он наслушался от Рабастана об этом «вредно» и про «не корми со стола».

— Ну, нам было лет по десять, — Саймон попробовал оправдаться. — Хотя ты прав, конечно — но если бы ты знал, как он просил! Он так… я даже не знаю, как это назвать — не то чтобы скулил, а издавал такой звук, что было очень похоже на «Да-а-а-а-ай!». Не помню никого, чьё сердце при этом бы не растаяло.

— Я бы тоже не устояла, — призналась Энн, подумав. И протянула тоненько: — Да-а-а-а-ай! — умильно вскинув брови и прижав руки к груди.

— Вот! — Саймон взял печенье и вложил ей в рот, и Энн довольно принялась его жевать.

— Ужасно, когда звери умеют так делать, — сказала она, доев печенье. — Людям просто нечего им противопоставить!

Ойген был с ней совершенно согласен: он сам испытал на себе это — ведь как было не поделиться с Бенсоном морковкой, яблоком или тем же диваном?

— Это не самое ужасное, что они могут, — произнёс Марк немного грустно. — Когда моя бабушка была жива, она очень любила смотреть полицейские сериалы, особенно когда перестала ходить. Она всё шутила, что в молодости подумывала пойти в полицию, но судьба решила подкинуть ей что-нибудь поопасней, и она оказалась учителем математики в средней школе.

— У неё вообще было отличное чувство юмора, и она не любила, когда её считали больной... знаете, инвалидам непросто, особенно когда в руках силы нет... и ты много проводишь в постели, — Марк растроганно и тепло улыбнулся. — Так вот, бабушка терпеть не могла все эти старушечьи ночнушки в цветочек, и Мартин... мой старший брат, доставал ей безразмерные мужские футболки с разными надписями. Особенно она любила такую синюю, — он почесал пятно у себя на щеке, — с суровым цыплёнком в... старинной военной форме и надписью «Бюрократия и закон».

— И мы... часто собирались перед телевизором вместе. В итоге, я унаследовал от бабушки любовь к математике, Мартин стал полицейским, а попугай был уже стар и... немного... — Марк вздохнул, — ехал немного крышей, когда видел новых людей. Стоило незнакомому человеку зайти, и... мой бог, слышали бы вы, как он подражал полицейской сирене! — он сам рассмеялся, и остальные этот смех подхватили. — Это каждый раз было шоу, когда к нам социальные работники приходили: как начнётся всё это «Уиу-уиу-уиу, сдавайтесь, дом уже окружён, выходите с поднятыми руками», — Марк так натурально всё это изобразил, что Ойген не уронил стакан с лимонадом, лишь потому, что в тот момент и так почти поставил его на подоконник рядом с собой, и надеялся лишь, что не слишком изменился в лице.

— А что делала твоя бабушка? — спросила, задыхаясь от смеха, Энн.

— Ну… она царственно протягивала халат, и говорила: «Вам лучше накрыть его, прежде чем он зачитает права и защёлкнет наручники».

Все снова расхохотались, вот только Ойген почти что не слышал смеха за шумом крови, пульсирующей в висках. Ему казалось, что его ударили под дых, и он никак не мог вдохнуть — так и стоял, глотая ртом воздух. Так просто не может быть, таких нелепых и чудовищных совпадений не бывает, не должно быть.

Мир оказался далеко, будто бы за стеклом, и всё вокруг стало другим, и его собственное тело словно было сделано не из костей и плоти, а из чего-то другого, как бывает при высокой температуре. В ушах звенело, и перед глазами всё плыло. Ему срочно надо было на воздух.

Телефон в кармане внезапно звякнул, выводя его из этого транса. Это было спасением, и Ойген, слепо глядя на сообщение от клиента, шагнул к двери.

— Ойген? Ойген, что случилось? — голос Саймона вернул его немного в реальность.

— Ничего... — как-то сумел произнести Ойген. С трудом, и его голос звучал далеко и странно. — Это... личное. Я... пойду. Поеду. Домой.

— Я тебя отвезу, — тут же поднялся Толлет, — стой тут, — и ушёл. Ойген не понял, сколько времени его не было — он вроде бы так и стоял в центре комнаты, и даже дышал, но всё вокруг как будто рассыпалось — так же, как он сам.

Кажется, Толлет взял его под локоть и повёл куда-то, и усадил на заднее сиденье… или это всё ему казалось? Они ехали… и ехали… а когда остановились, Ойген словно сквозь толщу воды услышал?

— Ойген, тебе, может, врача? Или в больницу?

— Нет, всё хорошо, — кое-как выговорил Ойген. — Это личное.

— Что-то с братом? — тревожно спросил Толлет.

— Нет... нет. Нет, — Ойген даже сумел качнуть головой. — Нет. Всё хорошо. С ним всё хорошо. Это личное... другое. Я пойду, — он выбрался из автомобиля и сумел дойти до двери, и даже открыть её, войти и за собой закрыть.

И спиной обессиленно сполз по ней на пол и застыл так прямо на коврике.

Эти жуткие завывания, этот приказ выходить с поднятыми руками... тощую старушку, утопающую в нелепой футболке со смешной надписью — Марк так красочно всё описал... Вот только цыплёнок был не в старинной форме... это была аврорская мантия. И Ойген помнил, с каким отчаянием никак не мог заткнуть злосчастного попугая, который до дрожи его напугал.

Всего-то и нужно было — накинуть халат...

1) Стоит заметить, что Ойген должен помнить Людо Бэгмена по тем временам, когда он был одним из самых популярных квиддичных звёзд национальной сборной, и не застал его в худшие времена.

Вернуться к тексту