Изгои (джен)

Ойген стоял и тупо смотрел на лежавшее перед ним заявление — простой белый лист. Минуту? Две? Может быть, целую вечность, прежде чем будто проснулся от какого-то странного наваждения, и в его голове осталась лишь одна мысль: прежде чем случилось что-то непоправимое, он должен прямо сейчас догнать Марка.

Оставив заявление так и лежать на столе, Ойген бросился прочь через пустую приёмную в коридор — однако тот был по-утреннему пуст. Но ведь Марк не мог далеко уйти. Куда он пошёл? Ойген огляделся по сторонам, пытаясь прорваться через охватившую его панику от ощущения какой-то чудовищной катастрофы, панику, кормившуюся лишь его чувством вины — ведь на самом деле всё не может и не должно быть так плохо. Или плохо — но уж точно не так… и нужно просто поговорить с Марком. Узнать, может быть, у него что-то случилось? Может, дело в том, что Ойген постоянно его избегал — и Марк просто не выдержал, Ойген знал, как он не любит быть кому-то обузой. Да, им нужно просто поговорить. Как тогда, когда Марк работал у них бесплатно, просто потому что у друзей деньги не берут, или как тогда, после случая в его детском центре.

Где же он может быть? Можно попытаться перехватить его прямо у входа.

Ойген сбежал по лестнице, слегка задохнувшись, и тут же спросил охранника:

— Марк… мистер Льюис сейчас уходил?

— Нет, — тот покачал головой. — Мистер Мур, что-то случилось?

— Ничего страшного... я надеюсь, — он натянуто улыбнулся охраннику и, кивнув, побежал дальше.

Часть комнат на первом этаже была почти пуста, и никто там Марка не видел. Ойген двинулся дальше, и с замиранием сердца открыл дверь в комнату, где работала группа Марка. Пара из его программистов даже была на месте, но и они, как оказалось, сегодня Марка не видели или делали вид — у Ойгена было странное ощущение от того, как они на него смотрели.

Стол Марка был пуст, и пустыми же оказались бесстыдно выдвинутые Ойгеном ящики — вещей не было. Их вообще у Марка здесь было немного, но исчезло всё — от кружки до ручек. Ойген бросился в кабинет Энн — но нет, там тоже было пусто. Впрочем, обычно настолько рано она и её ребята не приходили.

Ойген побежал обратно к лестнице, и когда пробегал мимо охранника, тот окликнул его:

— Мистер Мур! Вы спрашивали про мистера Льюиса — он пару минут как вышел.

Ойген, даже недослушав, дёрнул на себя дверь, и колокольчик тревожно звякнул. Увы, снаружи никого не было. Понимая, что это глупо и бессмысленно, он метнулся вправо, влево — но в это время на улице было пусто, и машины Марка тоже нигде не было припарковано. Только сейчас Ойген вспомнил про телефон и набрал номер Марка, но вместо гудков услышал бездушный женский голос:

— Абонент отключён или временно недоступен...

— Марк, ну зачем ты выключил телефон?! — в отчаянии пробормотал Ойген — и сам себе ответил: — Очевидно, чтобы никто не мог тебе позвонить.

Тогда Ойген набрал номер Энн и, едва услышав её голос, спросил:

— Энн, ты не знаешь, где может быть Марк?

— Нет, — ответила Энн слегка озадаченно. — В офисе его нет? Он должен быть на работе.

— Нет. Его нет... — кажется, голос Ойгена дрогнул, и Энн на той стороне напряглась:

— Ойген, что там у вас вообще случилось?

— Я толком не знаю, — почти в отчаянии сказал он. — Энн, где мне его искать?

— А ты сам где? — спросила она в ответ. — Я почти что подъехала.

— Я у входа на улице. Я жду, — он отключился.

Стоять спокойно Ойген не мог и нервно мерил тротуар у входа шагами, покуда не увидел свернувшую в их переулок новенькую машину Энн. Он буквально бросился ей навстречу, пока она ещё парковалась, и Энн открыла окно и позвала его:

— Забирайся сюда… Ойген, что у вас с Марком вообще происходит? — спросила она, когда он сел на сиденье рядом и вытащил из-под себя пачку детских гигиенических салфеток. — То ты от него чуть ли не с его дня рождения шарахаешься как зачумлённый, то Марк теперь просто решил уйти…

— Куда уйти? Почему? — перебил её Ойген.

— Я думала, ты знаешь, — расстроенно вздохнула Энн. — Он со мной не посоветовался, ничего не объяснил — просто поставил меня перед фактом. Он так никогда не делал…

— Я не знаю, — Ойген снова ощутил, как внутри него расползается холод. — Мне он тоже ничего не объяснил — просто принёс заявление. И я очень хочу поговорить с ним, и никак не могу его отыскать.

— Видимо, теперь его очередь, — немного раздражительно заметила Энн, и Ойген снова ощутил вину. — Почему у вас, мужчин, всё так сложно? — она помассировала переносицу. — Не понимаю, какая муха его укусила, — пробормотала она. — Мы и вчера с вечеринки ушли рано: Марку стало нехорошо, сказал, что его тошнит…

— Я думал, вы пошли за малышкой Лиз, — сказал Ойген, безнадёжно откинувшись на подголовник и борясь с желаньем побиться об него головой.

— Нет, Лиз, у мамы до пятницы, — возразила Энн. — Не знаю… мы пришли домой, и Марк всё маялся, потом сказал, что ему надо в аптеку… я предложила ему лечь, сказала, что схожу сама, он отказался… сказал, что сходит сам, немного пройдётся, подышит, выветрит из головы пунш — и до утра пропал, — она расстроенно посмотрела на Ойгена, и он почти машинально сжал её предплечье. — Я не спала всю ночь, писала… даже звонила — он мне написал, что придёт утром. И пришёл… а потом просто сел и так спокойно сказал, что хочет сменить работу. И хочет уйти из Зеркал.

— Но почему? — почти настырно спросил Ойген.

— Я не знаю! — всплеснула Энн руками. — Это Марк. Иногда он просто молчит и не хочет никого беспокоить. Мне он сказал, что понял, что очень устал и хочет сменить обстановку. Просто сказал, что не может больше работать тут — и всё. Что ничего не случилось. И что он бы хотел переехать, но не хочет на меня давить, — закончила она совсем расстроенно.

— Я правда ничего не понимаю, — беспомощно проговорил Ойген. — Хочешь, может быть, поезжай домой? Вдруг он уже вернулся?

— У меня полно работы, — Энн нахмурилась. — Так тоже нельзя. Да нет, идём, — она махнула ему рукой и отстегнула, наконец, свой ремень безопасности.

Они вышли из машины. Энн направилась к входу в здание, и Ойген последовал за ней просто потому, что не стоять же ему было посреди улицы.

— Он большой мальчик. Я тебе сразу скажу, когда Марк появится, — пообещала она, когда они подошли к двери. — Не бегать же тебе его искать. Если бы что-то и правда, случилось, он бы сказал. Марк знает, как важно говорить о таких вещах. Мы с ним это уже проходили.

— Ну да, — бесцветно согласился Ойген, открывая перед Энн дверь, и дверной колокольчик снова печально звякнул.

Когда Ойген вернулся к себе в кабинет, была уже половина десятого, и день обещал быть долгим и непростым, но нужно было работать. Однако, что бы Ойген ни делал: писал кому-то, говорил с кем-то по телефону, или изучал отчёты и графики, его не покидало ощущение тревожной пропасти, разверзшейся под его ногами.

Минуты тянулись, словно приторная фруктовая жевательная резинка, из тех, что продаются шариками в автоматах, и хотя в иные моменты Ойгену всё же удавалось погрузиться в работу, и отвратительная реальность оставалась за пределами монитора, перестав существовать, но его всё время что-нибудь отвлекало, и всё начиналось снова. Когда он покидал кабинет, ему казалось, что люди в офисе смотрели на него как-то странно: похоже, новость об уходе Марка уже начала расходиться и обрастать какими-нибудь сомнительными догадками, и он решил в ближайшее время больше не выходить, и вновь погрузился в работу.

В какой-то момент на его столе вдруг ожил селектор, и от этого неожиданного звука Ойген нервно вздрогнул всем телом. И когда худощавый лысоватый помощник юриста закрыл за собою дверь и негромко спросил:

— Мистер Льюис прислал письмо с просьбой подготовить документы об уходе из компании. Он действительно хочет отказаться от своей доли? — Ойген буквально взорвался:

— Да не знаю я! — он вскочил и, сдёрнув с вешалки пальто, вылетел из кабинета, оставит его и Роберта Роберта недоумевать за своей спиной, сбежал по лестнице и выскочил на улицу, уже ненавидя звон клятого колокольчика. Зачем он там вообще висит? Теперь? Кого о чём уведомляет? Надо будет его снять, решил в сердцах Ойген. Вот как только он отыщет Марка — вернётся и снимет его, да.

Ойген нервно шагал вниз по улице, и успел проделать приличную часть привычного пути домой — туда, где они прежде с Рабастаном жили, прежде чем понял, что делает. Он остановился, невнятно выругался, достал телефон — и начал забрасывать Марка тревожными сообщениями, сводившимся примерно к одному и тому же: «Марк, так нельзя! Нам нужно поговорить!»

Остановился он у детской площадки, на которой сейчас не было никого, и она выглядела слегка сиротливой. Ойген сел на качели, продолжая писать смс и, оттолкнувшись ногами, начал тихонько раскачиваться.

Наконец, телефон ожил, звякнув тревожно и коротко. Сообщение было от Марка: «Набережная, кафе “Виски в шляпе”, 14:00». От облегчения у Ойгена слегка поплыло перед глазами, и он, встав с качелей, прислонился спиной к выкрашенной в весёленький голубой опоре и только сейчас понял, насколько замёрз, потому что даже не застегнул пальто. Да и шарф забыл у себя в кабинете, когда выскочил как безумный… Вслед за осознанием пришёл неприятный нервный озноб, от которого его руки покрылись гусиной кожей. Ойген зябко повёл плечами, и, кутаясь в пальто, пошёл назад, ссутулившись, пытаясь сохранить остатки тепла и засунув заледеневшие руки в карманы, но это не слишком-то помогло, ведь виновата была не лондонская дождливая осень.

Когда он молча вернулся к себе, Роберт Роберт ничего ему не сказал, но Ойген спиной ощущал в его взгляде растущее любопытство.

Свет в кабинете был неуютно тусклым, но Ойгену не хотелось возиться сейчас с жалюзи, и он просто упал в своё кресло, прежде никогда не казавшееся ему таким неудобным. Некоторое время он так и сидел в пальто, пока не согрелся и не вспомнил, что здесь в шкафу есть ещё тёплый свитер. Переодевшись, Ойген снова устроился за столом и не просто уставился в интерфейс почтовой программы, но смог даже заставить себя ответить на несколько важных писем. Затем проверил свой график на ближайшие пару дней просто на автомате, как делал всегда, но все его мысли в этот момент были заняты встречей с Марком и мучительной неизвестностью, что стояла за ней.

Наконец в половине второго он сорвался и ушёл, взяв такси до набережной и решив дойти до кафе пешком.

На месте Ойген был без пяти два. Маленькое уличное кафе «Виски в шляпе» они нашли этой весной и пару раз собирались там всей компанией, но сейчас несколько маленьких столиков на террасе производили впечатление таких же озябших, как он, и печальных — тем более, словно бы мало было ветра и холода, начал моросить мелкий дождь.

Марк сидел за крайним столиком и, как казалось Ойгену издалека, гипнотизировал чашку горячего кофе. Видимо, потом он собирался куда-то: рядом с ним лежала потрёпанная спортивная сумка.

— Эй, — Ойген быстро подошёл к нему и даже, кажется, сумел изобразить улыбку. — Ты так быстро ушёл с утра, что я толком ничего и не понял. А потом не мог до тебя дозвониться, и Энн сказала, что не знает, где ты. Марк, я не знаю, что происходит, но... нам нужно поговорить. Пожалуйста.

— И кто именно будет со мной говорить? — спросил Марк, подняв голову и глядя на него снизу вверх с пустым лицом.

— В каком смысле? — уточнил непонимающе Ойген, ощущая такую слабость в ногах, что буквально рухнул в плетёное кресло напротив.

— Ойгена Мура никогда не существовало, ведь да? — спросил Марк. — И Асти Лестера тоже нет... да и на ирландцев вы действительно непохожи... И он тебе даже не брат... или правильнее будет сказать, брат не тебе? — продолжил Марк, и Ойген ощутил, как что сквозь его внутренности словно прорастают кристаллы льда, а по спине ползёт липкий холод.

— Есть ли теперь какая-то разница? — хрипло ответил он, чувствуя, что голос ему предательски изменяет:

— Не думаю, что ты бы хотел, чтобы кто-то знал... Знать... слишком...

— Да, слишком, — Ойген уронил голову. — Марк... я...

— Тоже не знал, да? Люди просто не могут так...

— Притворяться? — горько переспросил Ойген. — Могут ещё не так... Но не я... Я не знал, даже не думал, что так бывает…

— Очевидно, бывает, — губы Марка почти сжались в линию, и он замолчал.

Ойген зачем-то выдернул из держателя салфетку и протёр ей стол перед собой.

— Знаешь, — Марк снова заговорил, продолжая смотреть куда-то сквозь Ойгена, — одно время я чувствовал себя таким лицемером... Нет, не когда мы познакомились, тогда ты просто показался мне... интересным... Я сперва подумал, это потому, что ты необычный… нет — вы оба. И на кого-то смутно так… неуловимо похожий. Может быть, на героя кино... А потом ты нам честно всё рассказал... почти честно. И я... я ведь должен был тогда просто встать и уйти. Но я... после всего... мне просто хотелось… нет, нужно было понять, как живут похожие на вас люди... И вы... оказались людьми... я так думал...

Марк снова умолк, и Ойген, понимая, что не хочет, не хочет, не хочет слышать продолжение, вопреки всем своим желаниям произнёс, сам точно не зная, за что просит прощения:

— Прости меня, Марк. Как давно ты всё понял?

— Вчера. И от этого осознания меня затошнило, — лицо Марка исказила болезненная гримаса. — Я чувствовал, но никак не мог понять, что не так... почему последние месяцы происходит... — он сжал пальцами ручку чашки с остывшим кофе и слегка повернул, затем обратно, и звук, с которым та проворачивалась по блюдцу, отдавался у Ойгена нервным пульсом в висках. — Я просто не понимал, почему ты стал избегать меня. Сперва слёг с этим кишечным гриппом. И Энн… она так переживала, и я тоже… я звонил тебе, не дозвонился. А потом когда поправился уже я, ты стал меня избегать, я всё пытался понять, что я сделал… пока Энн однажды не сказала, что ты так переменился, словно тебя кто-то сглазил. И сама тут же сказала мне — не бери, мол, в голову, сглазов не существует… А я... я же ведь не мог сказать ей, что они действительно существуют, — он вдруг обеими руками вцепился в стол, словно пытаясь удержаться на месте. — Я просто не понимал... теперь понимаю. Не знаю, вспомнил ты меня или как-то узнал... но я знаю теперь, как это... когда физически не можешь находиться с кем-нибудь рядом. — Его пальцы, сжатые на краю стола, побелели, но Марк этого не замечал. — Пока вчера я не увидел тебя на обложке журнала... такая... удачная фотография... и у меня... вдруг щёлкнуло в голове... Сложилось, как одна большая головоломка... все мелкие нестыковки, на которые не обращаешь внимания, странные оговорки... Но... я... с тобой когда-нибудь бывало так, что ты видишь что-то и просто не хочешь верить?

Ойген не смог выговорить ни слова, но как-то сумел кивнуть. О да, с ним подобное бывало тогда, в войну. Он когда-то почти жил так… месяцы… годы…

— Последний раз было так плохо, когда я опознавал родных... — продолжил Марк. — Но так же не могло быть, так не должно быть, не бывает. Вот, — он открыл сумку и достал из неё простую серую папку. — Забирай, — тяжело проговорил он. — Я действительно не хотел знать. А может, лучше бы мне стёрли, как вы умеете, память...

Марк придвинул папку к Ойгену. Тот смотрел на неё, на руки Марка — и просто не мог заставить себя прикоснуться к ней. Зачем? Он и так догадывался, что там найдёт. Зачем вообще… всё это?

Марк открыл папку сам — за него. И Ойген увидел на неподвижных, сложенных пожелтевших ксерокопиях куски розыскных плакатов… похоже, на всю их весёлую компанию. Он помнил их — видел остатки на улицах....

— Мой брат... был таким же, как вы, ты же это уже, наверное, знаешь, — не спросил, констатировал Марк. — Он не слишком много рассказывал. Статут о Секретности, я правильно говорю? Но рассказывал то, что думал, нам нужно знать... — Ойген медленно и обречённо кивнул, словно смертник, чувствуя, как разваливается его мир. — Но я знал, что он работает там полицейским... работал. Вас, кажется, по телевизору ведь показывали... ну тогда... а потом... Мартин сказал, что вас поймали. Наверное, поэтому я так долго не понимал. Я... до вчерашнего дня не копался в тех вещах, что он спрятал... не мог, — Марк ненадолго закрыл глаза, и Ойген увидел залёгшие под ними тени.

Марк взял из стопки одну ксерокопию, развернул и положил перед Ойгеном. Что ж, ему даже не нужно было смотреться в зеркало, чтобы узнать в черно-белом изображении почти что нынешнего себя... и содрогнуться.

— Вы действительно не похожи на братьев. — Марк достал из стопки вторую листовку и разложил на столе. И вот они были рядом, Ойген и Рабастан… ещё под теми, старыми фамилиями. — А он вот похож, — он положил ещё одну листовку — с мрачным Родольфусом. Листовки теперь, кажется, занимали уже половину стола, и Ойгену казалось, что он в них тонет.

— Марк... это...

— Там в сумке ещё дела... — Ойген почувствовал, как холодеют его губы. Как просто… Как было просто: волшебный архив можно было ещё найти, но никто бы не стал искать простые бумажные копии, со всем, что должно было навсегда исчезнуть. — Я не знаю, — тихо продолжил Марк, — правда ты считаешь таких, как я или Энн, животными, это не важно. Я даже не знаю, почему вы здесь... живёте так... как живёте... Я просто хочу точно знать, это вы с Рабастаном убивали мою семью? — он мучительно поглядел на Ойгена, с какой-то отчаянной последней надеждой, и Ойген был бы счастлив ему соврать, но голос ему просто не подчинился. Марк всё смотрел на него, и это было худшей из пыток. Почему он не умер тогда, в парке? Или… раньше… ещё в тюрьме?

— Я. Только я, — каким-то образом сумел произнести он. — Не Асти. Там был я. Не он... Марк... я... там… в доме... но не брат...

Марк жестом остановил его:

— Про брата я тоже знаю. Я никому ничего не рассказал — даже Энн, — он мучительно тряхнул головой. — Я же знаю, никто не поверит всё равно, а у вас там это строго запрещено. Мне объяснили, потом… когда пришли сказать, что Мартин выполнил долг до конца и погиб героем… Даже похоронить помогли… там, где все… — губы Марка почти дрожали. — Я просто хочу, чтобы это уже закончилось, наконец. Просто быть со своей семьёй. Другой у меня не осталось.

— Ты ненавидишь меня? — хрипло произнёс Ойген. У него почему-то болело горло и плохо получалось вдыхать — но это всё было совсем неважно.

— Нет, — ответил Марк. — Должен, но, наверное, я не умею. И учиться ради этого не хочу. Я бы хотел уехать, но решение остаётся за Энн. Документы, что ещё нужно подписать, тоже можно передать мне через неё, — он встал и, подвинув к Ойгену сумку, и ушёл, оставив его сидеть за столом, на котором ветер шевелил края ксерокопий их с Рабастаном плакатов о розыске: с тюремными азкабанскими номерами. Неподвижных и мёртвых, как что-то внутри него самого.