Изгои (джен)

Мэри, к сожалению, не спала. Ойгену сейчас совершенно не хотелось с ней ругаться, напротив, он был в том настроении, когда хочется обнять весь мир, так что, когда она вышла к нему навстречу, улыбнулся ей и даже поцеловал. И в ответ на ожидаемый вопрос:

— Где ты был? — сказал:

— Гулял. Бродил по городу.

Нет, он не собирался ей рассказывать про танцы. Видит небо, он старался быть с ней честным, но он слишком хорошо представлял себе реакцию Мэри. Зачем её снова расстраивать и вызвать очередной скандал? И почему он вообще должен всем делиться с ней? Он не сделал ничего дурного и ни в чём не виноват перед ней. У него просто нет сил снова ссориться.

— Просто гулял? Всё время? — недоверчиво переспросила Мэри. — Сейчас почти одиннадцать!

— Ещё выпил чая в кафе. И перекусил сэндвичем. Я очень устал, — он стянул куртку. — И хочу спать. Правда.

— Спать? — переспросила она расстроенно. — Я тебя ждала… Я думала, мы хотя бы вечером посидим вдвоём…

— Ты же сама сказала, уже почти одиннадцать. И, честно говоря, — проговорил он очень серьёзно, — у меня нет ни настроения, ни желания.

— Но почему? — спросила она так печально и недоумённо, что он всё-таки ответил:

— Потому что мы с тобой поссорились, и вновь на пустом месте. И продолжения я абсолютно не хочу. Я просто приму душ и лягу спать.

— Ну подожди, — она взяла его за руку. — Наверное, я зря так поступила, — было видно, что ей тяжело дались эти слова. — Я просто очень разозлилась. Знаешь, как мне было обидно, что ты всё-таки туда пошёл! Играть. И без меня!

— Я звал тебя, — вот как ей постоянно удаётся втянуть его в такие разговоры? Но раз всё равно его не избежать, Ойген решил хотя бы чая выпить и чего-нибудь поесть, потому что понял вдруг, что голоден. Что, в общем-то, было совсем не странно: он же только завтракал, потом пил… тоже сквош — забавное какое совпадение, которое он заметил лишь сейчас — и съел сэндвич. При том, что двигался сегодня Ойген в разы больше обычного. Конечно, он был голоден! Так что, оставив куртку на вешалке, он отравился прямиком в кухню, а Мэри — следом за ним.

— Но я же сказала, что не пойду! — воскликнула она, срываясь на истеричные ноты. — Ты должен был тоже остаться!

— Почему? — спросил он с дружелюбным любопытством и обернувшись, изучающе поглядел на неё.

— Потому что если я куда-то не иду, ты тоже не должен!

— Почему? — ему и вправду было интересно. Тем более, что эта логика была ему известна, однако он никогда её не понимал. Но, может, Мэри объяснит?

— Что «почему»? — она немного растерялась и тут же разозлилась. — Мы же пара! Если не идёт один — второй тоже не должен!

— Почему? — нет, он вовсе не хотел над ней смеяться.

— Что ты заладил? — вспылила Мэри. — Потому что так просто не делают! Если мы вместе — то мы вместе!

— Почему тогда не работает правило «если один идёт куда-то — то второй следует за ним»? — спросил Ойген. — Почему в данном случае негатив важнее позитива?

— А почему я должна делать то, что мне не хочется? — возмутилась Мэри.

— А я? — он склонил голову на бок.

— Что ты? Я разве заставляю тебя? — она правда удивилась.

— Конечно, — ответил Ойген мягко. — Ты хочешь, чтобы я сидел с тобою дома. Смотрел телевизор, иногда гулял с тобой. И всё. Мне это скучно и не нравится. Я не хочу так жить. Почему я должен подчиняться твоим запретам? Почему не ты пойдёшь со мной, а я сяду с тобой перед телевизором?

— Потому что ты знаешь, как я это всё не люблю, — она нахмурилась.

— Я тоже не люблю часами смотреть телевизор. Иногда — да, но не по пол дня. Но я знаю, как неприятно, когда тебя заставляю делать что-то неприятное — и я тебя понял. И пошёл один — вернее, с Асти. Мэри, я не готов всё время уступать тебе.

— Всё время? — Мэри снова возмутилась. — Да ты вообще делаешь только то, что хочешь!

— И я даже слышать не хочу про якобы свои измены, — предупредил он. — Мэри, ты вольна ходить со мной или оставаться дома — но я тут сидеть не буду. Я и так почти что двадцать лет провёл в тюрьме и потерял их — с меня этого достаточно. Я жить хочу, а не запираться добровольно в четырёх стенах.

— Но я не люблю спорт! — воскликнула она почти что жалобно.

— Имеешь право, — кивнул он. — Но разве это значит, что я тоже не должен?

— Я же ревную! — она чуть не плакала.

— С этим я ничего поделать не могу, — он развёл руками и, развернувшись к холодильнику, открыл его. — Я ни разу не дал тебе повода — это всё, что я могу для тебя сделать, — сказал он, доставая сыр и масло. Ветчины там, к сожалению, не было, зато были яйца и бекон — и, хотя довольно странно ужинать яичницей, раз нет ничего другого…

— Неправда, — прошептала она.

— Правда, — сказал он, кладя сыр и масло на стол. — И ты сама отлично это знаешь — иначе ты бы просто выгнала меня. Мы оба это знаем. Ты ревнуешь превентивно — и я устал от этого. Мэри, — он снова посмотрел на неё. — Я не буду сидеть рядом с тобой дома. Я буду рад, если ты ко мне присоединишься, но с тобой я тут не запрусь. Я уже был в тюрьме, с меня её хватит.

— Но ты же сам не хочешь делать то, что тебе не интересно, — расстроенно проговорила Мэри. — Ну почему же я должна?

— Ты не должна, — возразил он. — Ты можешь. Если хочешь. И нет — если нет. Я зову тебя — но твой отказ не означает, что я переменю планы. Люди даже в паре не обязаны всегда всё делать вместе, — добавил Ойген мягко. — Иногда так бывает даже лучше.

Он взял два яйца и принялся их мыть.

— Но мы даже в кино не пошли, — сказала Мэри.

— В этом тоже я виновен? — спросил Ойген весело. Поставил сковороду на плиту, бросил в неё кусок масла и зажёг газ. Затем разбил яйца в чашку, разболтал их вилкой, посолил и вылил на сковороду. И, уменьшив огонь, начал вилкой подтягивать схватывающуюся массу к центру.

— Я разозлилась, — попыталась объяснить она. — Я просто разозлилась, и мне не хотелось ничего. Но я же остыла и передумала!

— Я тоже, — кивнул он, не оборачиваясь. — Передумать может каждый. И я не исключение.

Они замолчали, и Ойген, перекладывая яичницу-болтунью на тарелку, уже поверил в то, что сможет поужинать спокойно, однако стоило ему сесть за стол, Мэри сказала:

— Ты потому мне и не изменяешь, что я всё время за тобой слежу.

— Как связаны эти вещи? — спросил Ойген, приступая к ужину. Ну уж нет, он не будет есть холодную яичницу. Разговоры эти могут тянуться долго, а он голоден.

— Да потому что я вас знаю! — воскликнула она, и он поинтересовался:

— Кого «вас»?

— Мужчин! Вы так устроены — если кто-то вам предложит, разве вы откажетесь? Даже если не хотите — всё равно, ну раз она сама! Я знаю, как это бывает — и тут помогает только постоянно вам напоминать, что вы не свободны, и есть я!

— Ты меня считаешь невменяемым? — с любопытством осведомился он.

— Вы все просто так устроены, — сказала она… снисходительно. — Я это понимаю — я читала, и я видела такое много раз. Стоит показать вам сиськи, как у вас мозги перемещаются туда, — она выразительно ткнула пальцем вниз и повторила: — Вы так устроены.

— Я даже боюсь спрашивать, где ты о таком читала, — отозвался он.

— В журналах, — ответила она. — И в книжке по психологии. Да, я такое тоже читаю! — добавила она с гордостью. — Мужчины отличаются от нас, и если я не хочу, чтобы ты мне изменял, приходится следить. И напоминать. Ты думаешь, мне это нравится?

— Да, — честно сказал Ойген. Но, впрочем, теперь он лучше понимал её: подобную теорию он уже слышал. Правда, никогда не думал, что будет жить с той, которая воспримет её до такой степени всерьёз.

— Нет! — воскликнула она. — Мне не нравится! Ничуть! Но что мне ещё остаётся?

— Не считать, что все мужчины одинаковы? — спросил он, не особенно надеясь, что его услышат.

— В этом — одинаковы! — с уверенностью возразила Мэри. — И это не я придумала — так говорят психологи!

— Ну говорят так говорят, — мирно согласился Ойген, неторопливо доедая свой ужин. И вдруг сообразил, что ведь ничего сегодня не приготовил для Мэри. Он попросту забыл! Вероятно, ему следовало бы извиниться, но… нет. Он, определённо, не готов на ещё один круг обид.

— Они психологи и знают! — настойчиво воскликнула Мэри.

Ойген кивнул, продолжая есть. Забавно получается: когда они с Мэри говорили о докторе Купере, она отстаивала совсем другую позицию. Прямо противоположную.

Доев, он поднялся, положил тарелку в раковину и сразу её вымыл — и лишь после налил себе чай. Мэри напряжённо за ним наблюдала, явно ожидая от него чего-то, но он молчал.

Чай он пил в тишине, хотя Мэри и пыталась буквально прожечь его взглядом — но ей ли было соревноваться с теми, кто когда-то на него смотрел! Начиная с Лорда и кончая Северусом, который, если злился, мог глядеть так, что Ойгену буквально кусок в горло не лез. Так что он спокойно закончил ужин, вымыл чашку, протёр стол и, наконец, вежливо сказал:

— Доброй ночи.

— И это всё, что ты мне скажешь? — спросила она звенящим от обиды голосом.

— Приятных снов, — добавил он почти что ласково — и закрыл за собой дверь в ванную комнату.

А потом стоял под душем и думал, что, на самом деле, не имеет никакого права так с ней разговаривать. И что если ему что-то не нравится, он волен уйти — они даже не женаты. И что если бы ему тогда зимой она не позвала их жить к себе, кто знает, был бы Асти жив. Да и сам Ойген. И что им с Мэри, конечно, надо расставаться, но он должен отыскать какой-нибудь предлог, не слишком сильно бьющий по её самолюбию. Может, Асти прав, и в той книжке найдётся что-то стоящее?

Мэри ждала его за дверью, и выглядела настолько грустной и несчастной, что Ойгену остро стало жаль её.

— Ложись спать, — сказал он мягко, коснувшись её плеча.

— Я так ждала твой этот выходной, — расстроенно проговорила Мэри. — Мечтала, как мы пойдём в кино…

— Сходим ещё, — пообещал он.

— Когда? — она всхлипнула и уткнулась лицом в его грудь.

— В другой раз, — Ойген легко приобнял её. — Идём спать. Я очень устал.

— Идём, — она тут же сжала его руку, и он с досадой прикусил было язык — да поздно. Но теперь уже разворачиваться и уходить спать к Рабастану было неудобно и неловко. А сексом спровоцировать её на то, чтобы она привычно взялась курить в постели, Ойген был не в силах.

Он заснул, едва они легли, даже толком не дождавшись, пока она уляжется — а проснулся от ощущения чужого присутствия. И, открыв глаза, увидел в удивительно ярком лунном свете у распахнутого окна высокую худую фигуру. В комнате было свежо и немного влажно, словно осень заползла сюда с улицы.

Человек у окна обернулся, и Ойген выдохнул:

— Ты?

Трэверс был почти таким же, каким он видел его в последний раз, на суде. Хотя нет, выглядел он не в пример лучше: на лице не было ни ссадин, ни кровоподтёков, а в длинных изящных пальцах, которые вовсе не были сломаны, он задумчиво крутил волшебную палочку.

— Тс-с-с! — произнёс он в ответ, — ты же не хочешь её разбудить, — и указал палочкой на Мэри.

Ойген дёрнулся было за своей — которой не было, конечно, и это инстинктивное движение больно отозвалось в его сердце. У него нет палочки. Нет и никогда больше не будет. Впрочем, сейчас раздумывать об этом было некогда — да он и не думал, почти автоматически вскочив и оказавшись на ногах, босым, в одной пижаме.

— Будь под подушкой палочка, всё было бы куда проще, не так ли? — негромко усмехнулся Трэверс с грустной иронией и одним взмахом своей заставил Мэри взмыть в воздух. Одеяло легко соскользнуло вниз, и Мэри застыла на высоте в пару футов, и край её длинной ночной рубашки повис, почти касаясь кровати. И тут Ойген понял, что она не спит: она дёрнулась в воздухе один раз, другой… а потом вдруг её руки, ноги и голова безвольно свесились. Впрочем, Ойген знал, что Мэри в сознании: Трэверс всегда предпочитал колдовать невербально.

Трэверс неторопливо и бесшумно подошёл ближе к кровати, и Ойген спросил:

— Зачем ты здесь?

— Действительно, зачем же? — прищурившись в лунном свете, ответил Трэверс, посмотрев на него даже с каким-то сочувствием. — Не то чтобы я осуждаю… — проговорил он — а затем, словно потеряв к нему интерес, обратил взор на Мэри, разглядывая её, словно какое-то диковинное существо. — Мэри, Мэри, — он галантно взял её за руку, рассматривая чуть облупившийся лак на её ногтях. — Ну давай будем честны, — кончик его палочки ткнулся в середину её правой ключицы и двинулся немного наискосок. — Зачем тебе руки? Ты ими не пользуешься…

Ткань ночнушки разошлась, словно под острым лезвием, а затем и сама рука отделилась от тела. В первый момент крови не было, но Ойген знал, что она должна брызнув, залить стены, подушки и одеяло, и самого Трэверса, однако вместо этого в воздухе повисло облако кровяного тумана, поднимавшегося к потоку и казавшегося в лунном свете почти призрачным. Мэри закричала беззвучно, и её полные ужаса и мольбы глаза посмотрели на Ойгена.

— Поправь меня, до Темзы отсюда пятнадцать минут. Может быть двадцать, если неспешным шагом? — светски уточнил Трэверс, так же аккуратно избавляясь от левой руки. — Как ты полагаешь, она не обидится, если мы одолжим у неё пару удобных коробок?

— Они в шкафу, — Ойген не сдержался и нервно хихикнул. И удивился простоте решения. Большая вода скрывает всё — и даже магию. Темза унесёт Мэри к морю, которого он сам был навсегда лишён.

Он, замерев, словно заворожённый смотрел, как Трэверс, педантично упаковав руки в плёнку с пупырышками, приступил к ногам.

А когда Мэри лишилась последних конечностей, Трэверс осмотрелся и вынул поясок из лежащего в изножье постели флисового халата.

— Стоило ли до этого доводить? — спросил он у Ойгена — а затем вдруг ловко накинул пояс на шею Мэри и, обмотав, затянул.

Она захрипела беззвучно, но чары не позволили её расслабленному безвольному телу забиться в конвульсиях. На её лице жили одни выпученные глаза, и во взгляде, обращённом на Ойгена, застыла обида, а затем они медленно начали гаснуть.

— Вот и всё, — грустно и ласково улыбнулся Трэверс, отбрасывая поясок в сторону. — Темза, — повторил он, указывая Ойгену на коробки, а затем зарылся пальцами в волосы на безжизненной голове Мэри. — Приятный оттенок, — заметил он и провёл палочкой по её шее.