Изгои (джен)

Погода сегодня выдалась мерзкой даже для Лондона: весь день лил сильный дождь и дул пронизывающий ветер, так что посетителей в кафе было предсказуемо немного, и времени у Ойгена они почти не отнимали. Зато Рабастан, кажется, пребывал в хорошем настроении и, если пользоваться его собственным сравнением, печенья у него сегодня было достаточно.

— С чем ты работаешь сейчас? — спросил он, едва они устроились за стойкой.

— Заканчиваю сайт игрушечного магазина, — Ойген открыл свою почти что завершённую работу. — Вроде и неплохо получается — но… если б можно было сделать так, — он открыл одну из закладок. — Тут можно было бы оживить шапку какой-нибудь анимацией — но это уже за пределами моих знаний, в эти дебри я вообще пока не совался. А здорово бы было сделать, чтобы вот тут ехала, например, машинка, или ещё что-нибудь в этом духе…

— Так что там за дебри? — спросил Рабастан, глядя на экран.

— Флэш-технологии, — ответил Ойген. — У меня и AdobeFlash здесь стоит, но я… я вообще ничего не понял. Что куда… может, ты и посмотришь? — небрежно попросил он. — Сам знаешь, две головы...

— Пожилой рунеспур? — посмотрел на него Рабастан.

— Тут есть и ролики обучающие, — Ойген усмехнулся в ответ и открыл ещё несколько вкладок, а затем поднялся, уступая Рабастану место за компьютером, — но мне это, честно говоря, не помогло.

Рабастан пожал плечами и, пересев, запустил первый ролик — а Ойген достал из рюкзака тот самый дамский роман и, открыв его, с некоторым опасением погрузился в чтение, твердя себе, что это не высокая литература, а просто учебник — в конце концов, он слышал, в каком-то году ЗОТИ учили даже по Локхарту.

Часа два он читал почти спокойно, время от времени прерываясь, чтобы выдать логины паре не боящихся дождя посетителей, и отнёс кофе ещё троим. Потом встал, прошёлся, разминая затёкшие и ноющие ноги и ломящую спину. Снова сел. Опять поднялся через полчаса, и на сей раз зашёл в служебное помещение и слегка размялся. Вернулся, сел… Поясница ныла всё сильнее, и Ойген снова встал, и на сей раз сделал чай себе и Рабастану — и, вернувшись с чашками, увидел, как тот выдаёт только что пришедшему парнишке пароль и забирает деньги. Когда тот отошёл, Рабастан взглянул на Ойгена и сказал:

— Да. Я научился, — и вернулся к работе.

Ойген выпил чай, немного почитал ещё, отнёс чашки назад, помыл их… Тело ныло, а поясница так вообще разламывалась, и больше всего ему сейчас хотелось лечь на что-то твёрдое и полежать. Он знал, что это поможет — но пока что ему было не так плохо, чтоб вытянуться прямо здесь на полу.

Когда он в очередной раз вернулся и заёрзал на стуле, пытаясь устроиться удобнее, Рабастан вдруг оторвался от экрана и сказал:

— Иди домой.

— Так шестой час, — возразил Ойген. — Ещё три часа почти.

— Я справлюсь, — сказал Рабастан. — Ты едва сидишь.

— Уверен? — сказать по правде, Ойген не был уверен, что так можно делать, но готов был попытаться, потому что сил сидеть тут ещё три часа у него не было.

Рабастан просто кивнул, и Ойген, чуть поколебавшись, вышел из зала и набрал номер Уолша.

— Это Мур, — Ойген давно научился первым делом представляться. — Мистер Уолш, я себя неважно чувствую — может мой брат доработать за меня? Я проверял — он справится.

— Брат? — переспросил Уолш. — А с тобой что?

— Спину потянул вчера, — ответил Ойген почти правду. — Мы в сквош играли. Завтра уже будет лучше, а сейчас бы мне на жёстком полежать.

— Иди, — согласился Уолш. — Но все огрехи брата твоего за твой счёт. И предупреди сменщика, чтобы он помог твоему брату всё как положено сдать. Распишешься завтра.

— Разумеется. Спасибо, — Ойген отключился и, вернувшись в зал, подошёл к Рабастану и сказал опять: — Спасибо тебе. Я бы досидел, конечно, но… — Рабастан нетерпеливо дёрнул плечом и кивнул, и Ойген, оставив его в покое, пошёл одеваться.

На улице было так же мерзко, и Ойген, ёжась под зонтом в своей, кажется, уже слишком лёгкой куртке, шёл, глядя себе под ноги, чтобы обходить хотя бы самые глубокие из луж. Почему-то мысль о том, что уже минут через двадцать он будет сперва стоять под горячим душем, а потом бросит на пол покрывало и ляжет, укрывшись сверху шерстяным одеялом, вызывала у него не облегчение, а изводящее Ойгена нетерпение. Скорее бы уже! Если бы он мог, он бы побежал, но вместо этого он просто быстро шёл, стараясь сделать шаг как можно более размеренным.

Наконец, добравшись до дома, он открыл дверь и, складывая зонт, услышал из гостиной голоса. Как странно… Мэри не должна была быть дома в это время! Но она была, и не одна, а, судя по висящей на вешалке знакомой розово-фиолетовой куртке, вместе с Хэлен — и Ойген, сам даже не слишком понимая, для чего, тихо подошёл к неплотно прикрытой двери и прислушался.

— …ещё и зубы! — страдальчески проговорила Мэри.

— Зубы — это задница, — сказала Хэлен. — А что с ними?

— Вернее, зуб, — вздохнула Мэри. — Пломба крошится. Я прямо чувствую порой кусочки, когда ем.

— Болит? — сочувственно спросила Хэлен.

— Ноет иногда, — расстроенно сказала Мэри. — То есть это терпит, но… но я не знаю, сколько. И это снова деньги — я даже подумать боюсь, сколько. Фунтов сто так точно, а то и все двести.

— Так скажи ему. Он вроде уже не бедствует.

— Я не могу! — воскликнула Мэри.

— Да почему? — так же пылко спросила Хэлен. — Зачем вообще нужен мужик, если ты у него даже денег попросить не можешь!

— Я не буду у него просить! — отрезала Мэри. — Ты не понимаешь… Хэлен, это унизительно. Просить у того, кто… ну… не чужой. И нравится. Я не хочу так. И не буду.

— Я действительно не понимаю, — сказала Хэлен. — Что тут унизительного-то? Вы живёте вместе. В твоём доме. Вроде бы он твой мужчина. Мэри, это нормально — брать у него деньги. Понимаешь?

— Я не буду, — упрямо повторила Мэри, и Ойгена её упрямство неприятно и болезненно царапнуло. Он его не понимал: если они вместе, это же естественно, помочь в подобных случаях. Не то чтобы у него было много лишних денег — у него и необходимых не было — но он бы что-нибудь придумал. И вообще, это должна была быть его проблема, не её! — Я не могу. Мне это унизительно. Ты одолжишь мне? Я выставила на продажу миксер, блендер и… как это называется… та штука в которой я сожгла горячие бутерброды. Всё равно не пользуюсь — купила как-то, и они лежали… вот продам — и мне, по крайней мере, хватит на приём и на лекарства. Если бы их можно было просто так купить, я бы не тратилась! — добавила она с досадой. Что я, у меня первый раз что ли цистит? Чёртова осень!

— Да им лишь бы деньги драть, — поддержала её Хэлен.

— Именно! Но без рецепта антибиотики мне не продадут, — Мэри вздохнула расстроенно и пожаловалась: — Я так устала! И с Ойгеном мы постоянно цапаемся — и я даже понимаю, что я неправа, но сил же нет! И ничего не скажешь…

— Вот я не могу этого всё-таки понять, — прервала её Хэлен.

— Ты предлагаешь мне ему сказать, что у меня цистит?! — возмутилась Мэри. — Может быть, ещё и объяснить, что это такое? И что я чувствую?

— Нет, ну тут, конечно, ты права, — согласилась Хэлен, страшно интригуя этим Ойгена. Да что это за таинственный цистит такой? О котором даже говорить нельзя? — Но можно же просто сказать, что тебе нужно к гинекологу? По женским делам? Мужики обычно не вдаются в подробности — просто дают денег. Быстренько, — она хихикнула.

— Ага, или подозревают сразу же что-нибудь венерическое, — буркнула Мэри. — Нет, я не могу. Я не могу с ним обсуждать такое! Это же стыдно!

— Стыдно обсуждать самое обычное заболевание с человеком, чей брат тут сколько там месяцев ссал на пелёнки и простыни? — хмыкнула Хэлен, и Ойген болезненно поморщился. Эта женщина не имела никакого права обсуждать такие вещи! Ладно бы ещё его самого — но уж Рабастан-то и всё, что с ним происходило, её вовсе не касалось! — Мэри, ты меня порой поражаешь. Я даже не предлагаю тебе поделиться с ним диагнозом — но что стыдного в посещении гинеколога? У него, в конце концов, самый что ни на есть личный в этом вопросе должен быть интерес.

— Я не буду это обсуждать с ним, — упёрлась Мэри. — Я записалась уже — и сама схожу. Всё равно часть стоимости лекарств покроется страховкой. А на остальное ты мне одолжишь?

— Куда ж я денусь, — вздохнула Хэлен. — Но это невероятно глупо. Когда у тебя запись-то?

— Теперь уже скоро, — в голосе Мэри прозвучала тоска. — Я неделю назад записалась — в следующую среду пойду.

— Может, платно? — поколебавшись, спросила Хэлен. — Ну у тебя же что-нибудь отложено?

— Да не то что бы… — промямлила Мэри. — Как-то оно, знаешь, всё расходится… то одно нужно, то другое… бельё хорошее… не знаю, как так получается. Я, вроде бы, теперь и экономлю на коммуналке и еде, а всё равно…

— Понятно, — благодушно-покровительственно протянула Хэлен. — Слушай, у меня тут есть… немного. Давай, не откладывая, иди-ка, подруга, завтра, — а к Рождеству отдашь. Мне раньше всё равно не понадобится.

— Уверена? — с надеждой спросила Мэри.

— Ну не мучиться же столько! — воскликнула Хэлен. — Так тоже невозможно. И скрываться, кстати — я не понимаю, как у тебя выходит? Ты же должна в туалете уже поселиться! Он что, не замечает таких вещей?

— Ну, я держусь, — вздохнула Мэри. — Пью толокнянку и бруснику. Ну, ты знаешь. И почти что не солю еду и не перчу…

Поселиться в их туалете? Странное воспоминание мелькнуло из школьного прошлого, и он его отогнал. Кажется, он услышал достаточно, решил Ойген. Теперь нужно либо появиться — либо так же тихо, как он подошёл, уйти. Так он и сделает, пожалуй… Поясница у него по-прежнему болела, но ему нужно было обдумать всё услышанное, и найти в интернете, что такое этот загадочный цистит, и что значит пломба. Если он запомнил правильно, конечно.

А для поясницы можно купить обезболивающее. Это не лечение, конечно, ну так он же и не болен.

Он тихонько, крадучись, прошёл по коридору, забрал зонт и вытерев носовым платком натёкшую с него лужу, очень тихо отпер дверь и вышел. Так же тихо заперев её, Ойген раскрыл зонт и, морщась, направился сперва в аптеку, радуясь тому, что простое обезболивающее никакого рецепта не требовало.

Когда он вернулся в кафе и, сменив всё-таки промокшие кроссовки и оставив в служебной комнате куртку и зонт, зашёл за стойку и негромко окликнул Рабастана, тот вздрогнул и, обернувшись, поглядел на него с огромным изумлением.

— Мне нужно кое-что посмотреть, — сказал Ойген, чуть посмеиваясь выражению его лица. — И мне скоро станет лучше, я надеюсь — я выпил обезболивающее. Почему мне это не пришло в голову раньше — я не знаю. Пусти меня, пожалуйста, — попросил он с некоторым сожалением, потому что, судя по открытым на экране окнам, Рабастан всерьёз работал с… чем-то. Ойген даже толком не понял, что это такое — вроде флеш, но… — Я недолго.

— На домашний компьютер это можно поставить? — спросил Рабастан, вставая.

— Не уверен, — отозвался Ойген. — Хотя… знаешь, — он сделал паузу. — На самом деле, у меня есть… некоторая сумма. И поскольку мы сейчас всё равно не можем переехать… а мы не можем, — он покачал головой, — потому что сейчас это будет уж очень некрасиво, да и, честно говоря, на аренду чего-то приличного у меня всё равно не хватит — в общем, я думаю договориться с Лукасом и собрать нам что-то своё. Знаешь, я бы хотел, чтобы ты тоже с поговорил с ним. Он в прошлый раз говорил, что возьмёт только за комплектующие, выйдет недорого… я надеюсь. И мы с тобой его честно поделим — я тоже, честно говоря, устал работать нормально лишь здесь. Я думаю, я быстро, — сказал он, оборачиваясь, наконец, к экрану, и просто открывая новые окна в браузере.

Поиски и в самом деле оказались не слишком долгими — и Ойген, закрыв свои окна и освобождая место Рабастану, видимо, сделал это с таким видом, что тот спросил:

— Что случилось?

— Да нет, ничего, — задумчиво ответил Ойген. — Ничего особенного… я просто… подслушал кое-что случайно. Пересказывать не буду, но не будь к Мэри суров, пожалуйста. Ей сложно.

— Мне нужно сделать что-то конкретное? — уточнил Рабастан, садясь к компьютеру.

— Нет, — покачал головой Ойген. — Просто будь вежливым… я думаю, этого достаточно. Мне кажется, твоя любезность её, скорее, напугает.

Рабастан кивнул и погрузился в работу, а Ойген ушёл в комнату и, расстелив на полу куртку, улёгся на неё и задумался. С одной стороны, он теперь понимал, почему Мэри в последнее время была такой нервной и обидчивой, а с другой… Первым его порывом было просто с ней поговорить и предложить хотя бы деньги на визит к врачу, но потом… Она не хотела с ним делить свою болезнь, и это было неприятно и… унизительно. Нет, конечно, Мэри была в своём праве, и только ей было решать, кого допускать к такой интимной сфере, как собственное здоровье — но она сама ведь не стеснялась не просто выясняя подробности состояния Рабастана, но ещё и обсуждая их с подругой. Он мог понять нежелание делиться неприятностями и проблемами даже с самым близким… или, возможно, как раз с близким — если бы признавала это право за ним самим и, в особенности, Рабастаном. Но подобная однобокость казалась Ойгену отвратительно нечестной и несправедливой, и сколько бы он себя не уговаривал, что, на самом деле, Мэри правильно ему не доверяет и своим не ощущает, ничего не помогало: если это было так, она как минимум не имела никакого права обсуждать состояние Рабастана с Хэлен. Уж не говоря о том, чтобы вообще совать свой нос в его лекарства.

Но ругаться с ней он тоже не хотел. Тем более, сейчас. В конце концов, болезнь часто толкает на самые нелепые и странные поступки — и, как бы Ойген ни злился, он всё-таки хотел помочь. Чем только?