Изгои (джен)

Эту леди — кем бы она ни была, Нарциссой Малфой или Хизер Ходжесс — Ойген проводил до дома, после того как они, посидев в кафе, вернулись в галерею и ещё довольно долго по ней бродили, осматривая экспозицию и беседуя большей частью об ушедших эпохах. Она знала очень многое и охотно делилась знаниями — и вся наскоро выстроенная теория Ойгена рухнула словно карточный домик. Нарциссе просто неоткуда было всё это знать! Но и никем другим эта женщина просто не могла быть. Жесты и интонации просто не могут настолько повторяться — никакой двойник не справился бы. Оборотным зельем они развлекались курса с пятого, а потом не раз и не два он примерял чужой облик уже в войну и точно знал, что внешнее сходство ещё далеко не всё. Здесь же совпадение было абсолютным — но если так, то… то как это возможно, и что с Нарциссой произошло?

— А вы принимаете заказы на экскурсии? — спросил Ойген, когда они, выйдя из метро, подошли к скучному, но вполне приличному, хотя и несколько обшарпанному многоквартирному дому.

— В следующем месяце у нас запланирован ещё один поход — на сей раз в музей естественной истории, — она улыбнулась. — Присоединяйтесь.

— В следующем месяце, — проговорил он трагично, и она покачала головой:

— Что ж, обычно я по воскресеньям куда-нибудь выбираюсь… в это, например, я собиралась в Национальную Галерею. Если пожелаете составить мне компанию, я буду рада… но я встаю рано, — предупредила она, — и прихожу к открытию.

— Я буду там ровно в десять, — Ойген с энтузиазмом кивнул, обдумывая, с кем бы ему поменяться сменами, потому что в это воскресенье он должен был работать с двенадцати. Или… выходной взять?

— Перед этим я обычно пью чай в кафе неподалёку, — добавила она, и Ойген закивал радостно и, пожалуй, слегка шутовски, и её это рассмешило:

— Чай — лучшее начало воскресного утра! Если вы позволите, конечно, составить компанию, — добавил он практически церемонно.

— Приходите к колонне Нельсона к девяти, — предложила она и отперла дверь подъезда.

— Приду, — пообещал Ойген. — Хорошего вам вечера! — он поклонился, и она, кивнув в ответ, вошла в подъезд.

Когда Ойген шёл к станции Лондон Бридж, ему казалось, будто он пьян. Он поставил бы на кон не то что свою жизнь — свободу, споря, что это была именно Нарцисса. Но что с ней случилось, как она здесь оказалась, как стала учителем и почему считает, что преподавала уже много лет, он не понимал. Это, разумеется, были чары — это было всё, что он мог сказать. Но какие? Кто их наложил? Зачем? Он прекрасно понимал смысл их с Рабастаном наказания: они всё прекрасно помнили и вынуждены были начинать с нуля как те, кого они так презирали. В этом была логика и даже философский смысл — но зачем не просто стирать память, а менять её на…

Стоп.

Он даже остановился.

Менять.

Да, он знал конечно что министерские обливиаторы не только стирают, и помещают в головы магглов другие воспоминания, иначе Статут не продержался бы столько лет, и отец даже начал учить его этим чарам — но потом его жизнь сломалась, и с обучение так и не завершилось, да и некому было его завершить, а теперь это знание было и вовсе для него бесполезным. Но он всё же знал, как именно это делается, и что для этого даже не нужно обладать особой силой — нет, всё дело в технике. Да, чтобы воспоминания вышли настолько правдоподобными, нужно что-то куда серьёзней, чем курсы при Министерстве, и это не говоря о наличии определённых талантов; но главное — подобная техника требовала точности и аккуратности — однако это были всего лишь чары. Не больше. И наверняка, конечно, они были известны любому приличному менталисту.

Но зачем? Кто и зачем мог сделать с Нарциссой подобное? Она никого не убивала, и даже обвинению не нашлось бы, что можно было бы предъявить ей, заложнице в собственном доме! Ойген понял бы, будь это её муж и даже сын — но почему она? Месть? Она кому-то сказала «нет»? Не захотела с кем-то сотрудничать? Или… может быть, не захотел её муж? Но почему она тогда просто здесь, среди магглов, сама по себе? Нет, у него ничего не складывалось.

Если бы он мог хоть с кем-то посоветоваться! Но он даже не был уверен, что Рабастану следует об этом знать: он не представлял его возможную реакцию и боялся, что она может оказаться совсем не такой, как у него. Рабастан только-только стал поправляться, даже начал осваивать анимацию — нет, Ойген не был готов рисковать, устраивая ему такое потрясение: хорошо, если его это обрадует и воодушевит. А если нет? Да и зачем? Чем тот ему поможет? Чем тот ему поможет? Был бы это его старший брат… Что-что, а вдумчивая анализ возможностей никогда не был сильной стороной Рабастана. Нет, ему не стоит знать, решил Ойген. Незачем. Потом, возможно… Может быть, потом.

А больше обсудить эту дикую историю ему было не с кем. Значит, ему придётся разбираться во всём этом самому. В конце концов, ему давно пора перестать опираться на других. Давно. Тем более, что всё равно ведь не на кого.

На работу он приехал в начале восьмого, и так покаянно проговорил:

— Прости! — что Эмили, хотя и хмурясь, всё же буркнула:

— Да ничего. Бывает.

— Давай я отдам тебе деньги за половину смены? — предложил он. — Четыре часа по двойному тарифу — выйдет как будто ты просто смену за меня отработала.

— Давай, — ответила она — и тут же фыркнула: — Да брось. У меня тоже совесть есть — нашла на днях остатки. Отдашь за три часа… но как за шесть, — она широко улыбнулась. — И пригляди за пятнадцатым столом, — добавила она тихонько. — Проверь за ними. Мне кажется, они что-то не то делают.

— Я пригляжу, — кивнул он. — Спасибо тебе. Ты меня очень выручила. Прости, что опоздал.

— Смотри, — пригрозила она. — Вот будешь так к женщинам опаздывать — так никогда не женишься.

— Я стараюсь, — он засмеялся и, расписавшись в журнале, сел за стол.

Ему нужно было делать сайт для церкви, но мысли Ойгена сейчас были слишком далеко, и он сидел, просто глядя в пространство перед собой, и вспоминал сегодняшнюю встречу. И женщину, с которой они просто разговаривали и пили чай. Часа четыре… и ведь ему ни разу не пришлось задуматься, чтобы найти тему для беседы или следить за своими собственными репликами. Они разговаривали — и это было так же просто и естественно, как и дышать. И так ведь и должно быть: нельзя всё время подбирать слова, боясь обидеть собеседника — и всё равно порою не угадывать. Как он вообще довёл себя до этого? Зачем? Дом домом, благодарность благодарностью, но зачем он потакает Мэри в её обидчивости? И ведь без толку — и он ведь знает, что с такими, как она, это бессмысленно. Зачем он это делает? Или хотя бы почему?

Ребята — двое темнокожих подростков лет пятнадцати — за пятнадцатым столом встали и пошли в сторону выхода, и Ойген поднялся навстречу им и дружелюбно попросил:

— Одну минуту, — а они, переглянувшись, бросились к двери. Не драться же ему с ними было! Однако же он должен был проверить, что их так смутило — и разгадка оказалась неожиданно простой: похоже, они просто качали порнографию. Ойген не знал, легально ли это вообще, но не так давно слышал какие-то громкие заявления в новостях, и это его немного тревожило. Впрочем, делать что-то было уже поздно, и он просто стёр историю.

Этот эпизод слегка отвлёк его — достаточно для того, чтобы он смог, наконец, сосредоточиться, и заняться сайтом. Надо узнать, есть ли у отца Ансельма весенние фотографии — или, может, летние. Наверняка там отыщется какой-нибудь удачный небанальный ракурс. И, кстати, можно сделать календарь с заметками про тех святых, которым посвящён каждый конкретный день. Сам он, конечно, их не помнил, но вряд ли эту информацию будет сложно отыскать. Долго только… можно Рабастана попросить помочь: вдвоём они быстрее справятся. Хотя ведь есть же святцы…

Домой Ойген вернулся голодным и задумчивым — и совсем не готовый к тому приёму, который его ожидал.

— Ты где был? — спросила Мэри, выйдя к нему навстречу и буквально перегородив собою коридор.

— На работе, — Ойген поначалу просто удивился. — Почему ты спрашиваешь?

— Не ври мне! — крикнула она, и её голос зазвенел и сорвался. — Тебя не было сегодня там! Где. Ты. Был?

— В музее, — честно сказал он. — С Асти. Мы обсуждали прерафаэлитов, и я опоздал. Ещё вопросы есть, мэм? — попытался всё-таки свести он скандал к шутке, но у Мэри явно были совсем другие планы.

— Что ты врёшь мне?! — воскликнула она, сжимая кулаки. — Где ты был? И с кем? Ты думаешь, я позволю так…

— Я очень хочу есть, — сказал он, как-то задумчиво её разглядываю. — И отдохнуть. Ты дашь мне это сделать дома?

— Дома?! Ты трахался с какой-то бабой — и теперь являешься ко мне и…

— Понял, — сказал Ойген, развернулся, открыл дверь — и вышел.

Сбежав по ступенькам, он услышал, как за его спиной распахнулась дверь, и Мэри крикнула:

— Куда ты? Вернись сейчас же! Ойген, стой! — но он даже не стал оборачиваться, и пошёл к подземке. Что он, не найдёт, где переночевать или поесть? Но, впрочем, для начала он собирался сходить в кино и посмотреть там… что-нибудь — не важно. Что подойдёт по времени. Зазвонил мобильник — Ойген сбросил вызов, увидев имя Мэри, и написал Рабастану смс: «Возможно, я не буду ночевать сегодня. Мы поссорились с нашей хозяйкой. Схожу в кино и переночую на работе. О.», потом снова сбросил вызов, а потом ещё один, ещё… нет, телефон он отключать не собирался, но вот на виброрежим поставил.

И отправился в кинотеатр. Где и купил билет на первый подходящий фильм с многообещающим названием «Кости», порцию попкорна, попросив не поливать его маслом и не сыпать соли, бутылку простой воды. Да, это был, определённо, один из самых странных ужинов — но он был слишком голоден, чтобы сомневаться. А попкорн — это та же кукуруза. И, кстати, это оказалось вкусно, хотя его не покидало ощущение, будто жуёшь бумагу.

Фильм оказался триллером, который, может быть, и мог бы напугать кого-то — но не Ойгена, который просто не способен был заставить себя пугаться таких вещей. Нет, призраки, безусловно, бывают мстительны, но… мстительных призраков, обрётших плоть, он видел как самого себя, а это было, скорее, забавно и весело, и Ойген вышел из зала в прекрасном настроении. И подумал, что, может быть, имеет смысл попробовать вернуться домой ещё раз? Не выйдет — что ж, идти недалеко, а в кафе он спокойно выспится в комнате отдыха. Диван там, правда, старый, но на нём вполне можно лежать… правда, там нет ни одеяла, ни подушки, но его куртка вполне сойдёт за первое, а рюкзак — за вторую.

Мэри не спала: окно гостиной было освещено. А жаль — время близилось к полуночи, и Ойген, честно говоря, надеялся, что она уже спит. Он даже подумал было развернуться и сразу же пойти в кафе, но всё-таки решил рискнуть.

Мэри снова почти выбежала ему навстречу — заплаканная, опухшая и красная от слёз… и он подумал, что ему должно бы было стать её жалко, но он не чувствовал совершенно ничего.

— Где ты был? — спросила она, всхлипнув.

— В кино, — ответил он, не видя смысла врать. — Смотрел какой-то страшный и ужасно смешной фильм… думаю, тебе бы не понравилось. Мне уйти или остаться?

— А как ты хочешь? — спросила она с таким несчастным видом, что он не стал шутить и сказал мягко:

— Ну раз я пришёл — как ты считаешь? Я устал и хочу спать. Но если ты настроена продолжать скандал, я лучше уйду.

— Не уходи, — она шагнула к Ойгену и, обняв за талию, прижалась к нему, зарывшись лицом в куртку.

Так просто, думал он, обнимая вновь заплакавшую, правда, очень тихо, Мэри. Так просто и так грустно, если задуматься. Теперь он понимал, почему рядом с нею, в конце концов, задержался именно её супруг.

— Я очень устал, — сказал он, мягко высвобождаясь и снимая куртку.

— Ты правда был сегодня в музее? — спросила она тихо-тихо.

— Правда, — он вздохнул. — Я в душ и спать, — сказал он — но, идя к ванной, помедлил и всё-таки сперва завернул на кухню. Почему он должен идти спать полуголодным? Сил готовить что-то у него не было, но пара бутербродов с ветчиной и сыром и стакан обычной воды — потому что возиться с чаем ему тоже не хотелось — прекрасно решили эту проблему. Мэри никуда не уходила — тихо сидела у стола и даже не курила, грустно глядя на Ойгена. Она выглядела такой несчастной, что он, понимая, что, возможно, делает ошибку, весело сказал между двумя кусками сэндвича:

— Давай заведём вомбата? Как Россетти. Они травоядные — прокормим… Можно будет в хорошую погоду гулять с ним на поводке в парке.

— Кто это? — растерянно спросила Мэри.

— Вомбат или Россетти? — уточнил Ойген — и, когда подбородок Мэри задрожал, сам же и ответил: — Вомбат — это такой зверёк размером со среднюю собаку и похожий на… вомбата. Я тебе завтра распечатаю фотографию. Немного похож на медведя, но… они там, в Австралии, все странные. Даже кролики, наверное. А Россетти — художник-прерафаэлит. Хочешь, в следующий раз пойдём с нами? Асти нам ещё что-нибудь расскажет, — предложил он, прекрасно зная, что она откажется.

— А ты хочешь? — тихо спросила она в ответ, и Ойген улыбнулся:

— Сейчас я больше всего хочу в душ — и спать, — он доел сэндвич, допил воду, вымыл нож и стакан и, поцеловав Мэри в макушку, сказал ей: — Спокойной ночи, — и спокойно пошёл в душ. И хотя она по-прежнему ждала его, несчастная и тихая, Ойген вновь просто поцеловал её, на сей раз в лоб и повторил: — Спокойной ночи, Мэри. И давай больше не ссориться, пожалуйста — я очень от этого устал.

И ушёл наверх, в их спальню с Рабастаном.