Изгои (джен)

— Сидишь? — спросил Уолш, и Ойген едва не подпрыгнул от неожиданности. И, подняв на него чуть испуганный взгляд, подумал, как тому удаётся каждый раз подойти так тихо и незаметно? Крупный и грузный Уолш вовсе не производил впечатление человека ловкого, но, видимо, при желании умел двигаться совершенно бесшумно. Ну, или выжидал, когда жертва окажется поглубже погружена в свои мысли — но это предположение показалось Ойгену слишком смелым. — Идём, герой-любовничек. Поговорим, — он махнул рукой и направился в комнату отдыха. Где, закрыв за Ойгеном дверь, оглядел его весьма скептически и сообщил: — Я тебя, конечно, поменял сменами. Но должен тебе сказать, что мне это стоило большой мороки.

— Мне жаль, — Ойген опустил глаза. Ему и вправду было неловко перед Уолшем, хотя степень этой неловкости он несколько преувеличил. — Могу поклясться, что ничего подобного не повторится.

— Да уж надеюсь, — Уолш глубоко и показательно вздохнул. — Остаёшься тут, — продолжил он. — В своё же время. Я б тебя, конечно, в ночь поставил — в назидание — но так я больше накажу себя. Поэтому, — он поднял палец вверх, — вместо этого твой выходной сдвигается с воскресенья на вторник.

— Понял, — сказал Ойген очень смирно, сам не веря собственной удаче. Мало того, что ему не придётся ездить никуда, да ещё в какое-нибудь неурочное время, так у него ещё и выходной теперь приходится на день, когда открыто всё. На наказание это не слишком-то тянуло.

— Вторник — самый немноголюдный день, — пояснил Уолш. — А поскольку ты — приманка, будешь отрабатывать по воскресеньям. Так что сегодня ты здесь в последний раз, а завтра и впредь ты работаешь или, лучше сказать, отбываешь заслуженную повинность в главном кафе, — предупредил он. — И меня твои планы не слишком заботят. Труд — он облагораживает человека.

— Я думал выспаться, — смиренно проговорил Ойген, и Уолш фыркнул:

— Перебьёшься.

Они рассмеялись, и Ойген предложил:

— Может, кофе?

— Этого? — скривился Уолш, указав на банку с растворимым кофе. — Брату передай, чтоб не затягивал с работой. Март близко, — он махнул рукою на прощанье и ушёл, и только когда дверь за ним закрылась, Ойген позволил себе заулыбаться. Выходные вторники — это же просто чудесно! И куда удобнее воскресенья, которое после исчезновения Нарциссы стало ощущаться пустым.

В превосходном настроении он налил в кружку кипятка, бросил туда чайный пакетик, насыпал сахара, взял печенье — и пошёл работать. Но едва он сел на место, как зазвенел дверной колокольчик, и в зале вдруг появилась Энн — и тут же подошла к нему и выпалила:

— Свободна твоя квартира. Привет, — она положила на стойку покрасневшие от холода руки, и Ойген шутливо возмутился:

— Ты говорила, что придёшь только в понедельник! И отнюдь не сюда! Я же без подарка! Опять! Признавайся, это всё заговор?

— О да, — ответила она очень серьёзно. — Я нацелилась излечить тебя от забывчивости и пробудить совесть. На самом деле, — она улыбнулась, — у меня тут просто были дела неподалёку, и я забежала к вам в туалет. И уже во вторую очередь повидать тебя и поделиться свежими новостями, раз уж Мик всё узнал. И он, к слову, очень и очень ждёт свои честно заработанные пять фунтов.

— Вот, — Ойген выложил на стойку банкноту, радуясь, что эти деньги у него с собою были. — Что он ещё узнал?

— Что твоя Хизер съехала весьма поспешно — но с хозяйкой расплатилась. Буквально в один день собралась, взяла своих котов — и съехала. Хозяйка очень сокрушается по сию пору: такая аккуратная жиличка! И всю квартиру вылизала на прощанье.

— Хизер всегда была аккуратисткой, — чуть рассеянно заметил Ойген.

Значит, у него всё получилось. Нет — не у него. У Нарциссы. И кто-то с той стороны убрал все следы. Ойген не знал, были это авроры, или дежурная бригада обливиаторов… Или же кто-то ещё — но котов они тоже забрали. Теперь те, наверное, гоняют по лужайкам Малфой-мэнора белых павлинов, если павлины у Люциуса ещё есть...

Он мечтательно и немного грустно улыбнулся, и Энн спросила:

— С ней всё хорошо?

— Да, — он кивнул. — Всё просто замечательно. Спасибо тебе, — он сжал её руки, а потом, наклонившись, поцеловал. — Замёрзла, — констатировал он. — Сделать тебе кофе или чая?

— Не надо, я же буквально на пять минут — и, как только загляну в самое важное место, побегу дальше, — возразила с улыбкой Энн. — Я в понедельник загляну и поболтаем… между прочим, у меня есть деловое предложение к тебе.

— Кстати! — спохватился он. — У меня сменился график. Теперь я всегда дежурю в головном кафе с четырёх часов. А выходной — во вторник.

— То есть в воскресенье ты работаешь? — она слегка расстроилась. — А как же сквош?

— Так он же в час, — возразил Ойген. — Я буду успевать.

А вот на танцы он, похоже, попадать не будет, сообразил он. Хотя, наверное, бывают группы и по вторникам? Должны быть. Надо будет поискать. В последнее время он совсем забыл про танцы, а теперь вдруг понял, что ему их не хватало.

— Ты обещаешь? — спросила она с шутливой строгостью. — Мы там по тебе скучаем.

— Я тоже, — заверил он её. — Я буду, непременно. В это воскресенье?

— В следующее, — она посмотрела на часы. — Ох. Всё, извини, — она помахала ему рукой и скрылась за неприметной дверью с говорящим значком — а он остался, улыбаясь широко и почти счастливо.

Но судьба, видимо, решила, что довольно с него радости, и вечером, когда Ойген, собрав накопившиеся здесь за всё время вещи: тёплые носки, старый свитер, что он здесь хранил для тех дней, когда в помещении, казалось, было холоднее, чем на улице, и что-то из своих дисков и записей, уже выходил на улицу, он снова увидел Мэри. Синяков, если не присматриваться, не её лице заметно практически не было — да и синеву под глазами скрывал густой слой косметики, но Ойгену и не требовалось их видеть: он был уверен, что эти сине-зелёные пятна на её щеках он никогда не забудет.

Мэри вообще выглядела в этот раз куда спокойнее, хотя и не сумела… или же не захотела ему улыбнуться.

— Не волнуйся, я буквально на минуту, — сказала Мэри, едва он к ней подошёл. — У меня осталась ваша мебель.

— Мебель? — непонимающе переспросил он.

— Да. Кровати, стол… всё остальное. Она же ваша.

— Оставь, — начал было он, но она отрезала:

— Нет. Мне ничего не нужно. Я завтра выставлю её на улицу к полудню — хотите, приезжайте забирайте. И вот, возьми, — она подняла стоящий у ног пакет. — Здесь все те мелочи, что вы забыли. Если вы до понедельника не заберёте, всё увезут на свалку, — сказала Мэри, вручив ему пакет. И, развернувшись, пошла прочь по улице, оставив Ойгена расстроенным и немного растерянным. Он даже не успел сказать ей, что завтра он работает — но, с другой стороны, почему ей вообще должно было быть до этого дело?

Он постоял немного — и пошёл к станции. Конечно, Ойген не собирался завтра возвращаться сюда — зачем им мебель? Да и куда они её могут деть? Но… на свалку? Было в этом нечто символическое и безрадостное. Да, на свалку. Целый год их жизни… её жизни, поправил он себя безжалостно. У них-то с Рабастаном всё как раз стало хорошо. Ну, или, по крайней мере, лучше. Намного лучше. Но Мэри… Мэри по его вине лишь проиграла, утвердившись в своём отношении к мужчинам как к кому? К подонкам, подумал Ойген и почувствовал горечь на языке. Он мог только надеяться, что однажды она встретит того, кто сможет доказать, что она всё-таки заблуждается. И всё же свалка? За эти два года мысли о том, что хорошие вещи можно вот так взять и выбросить, начала причинять ему существенный дискомфорт.

Домой Ойген вернулся расстроенным и мрачным, и даже запах острой жареной курицы его не слишком-то развеселил, хотя и слегка приободрил.

— Что у тебя случилось? — спросил Рабастан, заканчивая готовить ужин.

— Да много всякого, — Ойген поставил пакет на пол. — Хорошего и разного. Отлично пахнет.

— Мне не хватает специй, — пожаловался Рабастан. — Чеснок и паприка — это прекрасно, но уже слегка надоело. Но я, конечно, просто ворчу. Ты расскажешь?

— Ну… во-первых, — Ойген начал раздеваться, — Уолш перевёл меня в основное кафе. Насовсем. Так что мы с тобой теперь вечерами видеться не будем вообще, — он вздохнул шутливо. — В каком-то смысле это даже хорошо, пожалуй?

— В каком-то да, — с сомнением согласился Рабастан.

— Я буду тихо ужинать, — пообещал Ойген, и они рассмеялись.

— Да нет, на самом деле, это не так плохо, — Рабастан поставил на стол две тарелки. — Я крепко сплю, ты вряд ли меня разбудишь. Зато до четырёх ты каждый день свободен.

— А выходной у меня теперь во вторник, — Ойген надел тёплые носки и тапки и, дождавшись пока Рабастан отошёл от плитки, пошёл к раковине и намылил руки. — В принципе, это удобно — хотя и не во всём. Но Уолш сказал, что это наказание, — он улыбнулся, но весьма невесело.

— Ты же не поэтому так расстроен? — спросил Рабастан, раскладывая курицу и добавляя к ней варёную картошку.

— Нет, конечно, — Ойген покосился на полученный от Мэри пакет и, взяв тарелку, пошёл к кровати. Рабастан к нему присоединился, и они, усевшись, некоторое время молча ели. — Я Мэри видел, — сказал, наконец, Ойген. — Завтра она нашу мебель выставит на улицу — сказала, если мы хотим, то можем забрать её после полудня. Иначе она отправится на свалку. Я Мэри понимаю, но… но это неприятно, — он кривовато усмехнулся. — Словно меня самого выбрасывают.

— Можно, — заметил Рабастан после долгой паузы, — было бы её отдать кому-то. Жаль, что времени так мало. К примеру, в Армию Спасения — они же ведь откуда-то берут те вещи, что потом всем раздают.

— А ты прав, — Ойген даже замер с вилкой в руке. — Отдать. Сейчас… ещё не очень поздно, — он поставил тарелку на пол, взял Нокию и принялся листать список абонентов. И, найдя нужный, набрал номер. — Отец Ансельм! Добрый вечер, — проговорил он любезно и тепло. — Простите за поздний звонок…

Пока они с отцом Ансельмом разговаривали, Рабастан доел свой ужин, отнёс тарелку в раковину и налил им с Ойгеном чай. Принёс чашки, поставил их на пол рядом с тарелкой Ойгена — и уткнулся в какую-то книжку.

— Извини, — сказал, наконец, Ойген, закончив разговор. — Но уже десятый час — неловко звонить позже… а ты гений, — он заулыбался. — Завтра в полдень отец Ансельм пришлёт машину к дому Мэри — сказал, он знает, кого попросить. Им всё это очень пригодится.

— Я подумал, — Рабастан отложил книгу, — что мы могли бы забрать стол.

— И проползать под ним? — Ойген улыбнулся. — Он займёт всю комнату.

— Мы ведь его собирали, — напомнил Рабастан. — Разберём — и пусть стоит у стенки. Мы ведь не навсегда здесь. А он удобный. И мне его жалко. Или тебе будет неприятно его видеть?

— Н-нет, — сказал, подумав, Ойген. — Я не знаю. Но мне кажется, что нет. Пожалуй, я подумаю до завтра, — решил он, вновь принимаясь за еду.

Чай они пили вместе с шоколадкой от щедрот Энн — а когда закончили, и Ойген помыл посуду, он всё-таки решил открыть и разобрать злополучный пакет. Не оставлять же его было лежать у двери…

Внутри нашлась, во-первых, книга — его первая книга по РНР, о которой Ойген вспоминал совсем недавно — во-вторых, забытая, видимо, в корзине для грязного белья рубашка Рабастана и, в-третьих, специи. Все итальянские специи, что Ойген покупал — неожиданно, их оказалось немало, не меньше дюжины баночек. И даже трюфельная соль была здесь…

Мэри не захотела видеть у себя даже их, вычищая из дома всю память об этих тяжёлых для неё отношениях и об этих людях.