Изгои (джен)

Эта неделя, как казалось Ойгену, тянулась бесконечно — но, наконец, настало воскресенье. Собирался на работу он заранее — и долго изучал в зеркале своё отражение, раздумывая, побриться ли ему или оставить всё как есть и ходить так, с бородой, и дальше. С ней он выглядел постарше и не то чтобы солиднее, но вот для Хейгейта она точно подходила больше. Да и Мэри, вроде, против не была… а главное — это позволяло экономить время на бритье. Ему, пожалуй, шло, решил он — и оставил всё как есть.

В кафе Ойген приехал в начале двенадцатого, а уже через четверть часа там появилась Мэри: видимо, ей кто-то позвонил.

— Ты мне даже номер не оставил, — обиженно сказала она, едва они оказались в какой-то момент наедине.

Мальсибер, который отчаянно сейчас пытался ничего не упустить и запомнить, что и где, и как включается, куда звонить в случае аварии и, главное, как устранять мелкие проблемы, и ощущавший себя сейчас выброшенной на берег рыбой, от которой требовалось побыстрей залезть на дерево, рассеянно кивнул и сказал универсальное:

— Прости.

— Не хочешь меня больше видеть? — спросила она с неожиданным напором, и он, встряхнувшись и сдержав рвущуюся с языка резкость — потому что, в самом деле, худшее для подобных разговоров время и найти-то было сложно — сказал:

— Хочу. Конечно же, хочу. Я сам сто раз жалел. Дашь мне свой номер?

— Ты не позвонил! — сказала она обиженно.

— Куда? — спросил он, еле сдерживаясь. — У меня ведь тоже не было твоего номера.

— У тебя была визитка! — её голос зазвенел неприятно и опасно, но тут вернулась обучающая Ойгена девица, и их разговор временно прервался. Впрочем, Мэри не ушла совсем, а просто отошла в подсобку — комнату за той самой дверью с надписью «Для персонала», за которой обнаружились налево маленькая кухня, а направо — заставленная шкафами комнатушка, где хранилось… всё, от документации до компьютерных деталей… вероятно, запчастей. Была и третья комната, но ему туда путь был пока заказан.

Наконец закончив инструктаж, обучавшая Мальсибера девица — молоденькая негритянка в фиолетовом, усыпанном стразами спортивном костюме и крохотном топике на немаленькой груди — несколько насмешливо пожелала ему удачи, стрельнула глазами напоследок и ушла. Едва она исчезла, Мэри вышла из подсобки и, подойдя, уселась рядом с Ойгеном за стойкой — и хотя он понимал, что она настроена на продолжение скандала, он был рад ей и надеялся, что, поругавшись, она ему всё-таки поможет.

— У тебя была наша визитка, — повторила она очень обиженно. — Ты знал, когда я тут работаю. И мог бы позвонить, если бы хотел.

— Мэри, — он оторвался от экрана и своих записей и, не обращая ни малейшего внимания на немногочисленных сейчас посетителей, поглядел ей в глаза. — Я был болен, помнишь? Первые два дня я даже на работу не ходил — лежал с температурой. Потом пошёл, но, честно говоря, меня хватало лишь на то, чтобы не перепутать адрес при доставке и позаботиться о брате. Я знаю, ты права — прости, мне следовало вспомнить про визитку и найти тебя. Но я о её существовании забыл, и лишь корил себя за то, что не попросил у тебя твой номер. Прости, я был неправ.

Она молчала и глядела на него растерянно и даже несколько ошеломлённо. О, он знал, насколько людям свойственно теряться, услышав прямо то, что говорить не принято. По всем законам жанра ему следовало просто каяться — ну, или же грубить, мол, мне вообще было не до тебя, и если что не нравится — никто не держит. И очень может быть, что с Мэри это бы сработало — но он, во-первых, категорически не желал так разговаривать с женщиной, а во-вторых, он в принципе так никогда себя не вёл. И начинать не собирался.

— Ну да, — сказала Мэри, наконец. — Был.

— Простишь? — спросил он, улыбнувшись примиряюще.

— Прощу, — она тоже улыбнулась и вздохнула. — Но мне было обидно. Ты даже не спросил! За всё то время, что мы знакомы, — её голос снова зазвенел обидой.

— Я говорил тебе: я никак не могу привыкнуть к нынешнему миру, — ответил он, сдерживая раздражение. Ему бы сейчас с работой разбираться, а не с Мэри! — Я почти двадцать лет провёл в тюрьме и, когда вышел, мира не узнал. И мне сейчас совсем не до его изучения.

А ведь он не принёс цветов, сообразил вдруг Ойген. Вообще забыл о них! Или хотя бы шоколадку. Коробку печенья. Да что угодно лучше пустых рук! И у него нет ничего, что можно было бы ей подарить сейчас.

Ему стало неловко, и он разозлился на себя. Это была очень глупая ошибка, и Мэри, определённо, имела право обижаться.

Мальсибер посмотрел на Мэри. Она была в своём ярко-малиновом спортивном костюме, наглухо застёгнутом сейчас под горло, и блёсток на её лице сегодня было меньше, чем в то воскресенье. Она готовилась, и красилась и наряжалась для него — а он мало того, что просто исчез на неделю, но и явился с пустыми руками.

Мэри всё ещё обиженно сопела, не решаясь ни уйти и ни простить, и он, взяв её за руку, сказал:

— Это прозвучит не слишком хорошо, но мне льстит твоя обида, — она непонимающе нахмурилась, и он, прижав её ладонь к своей груди, объяснил: — Это значит, что ты хочешь меня видеть и скучала. И мне стыдно за то, что я сегодня без цветов. Но я исправлюсь.

Чему она так удивилась, он не понял, и спросить об этом не успел: пока Мэри с радостным и недоверчивым недоумением заливалась краской и смотрела на него, к стойке подошли двое подростков, и Мальсибер в первый раз выдал им логины и пароли и на какое-то время оказался полностью потерян для Мэри в роли собеседника.

— Ты поможешь мне? — спросил он в какой-то момент, окончательно запутавшись.

— Ну давай, — она тяжело вздохнула, на миг остро напомнив ему Северуса, и от этого напоминания его сердце на мгновенье дало сбой. — Это просто же, смотри…

Она вновь ему показывала всё, и он снова повторял за ней, и дополнял свои пометки, и чем дальше — тем откровенней она к нему льнула, так что в какой-то момент он ей напомнил:

— Здесь люди.

— Ну и что? — возбуждённо и азартно спросила она. — Кто там смотрит? Они все в компьютерах… и стойка же высокая, — она заглянула ему в лицо и потянулась рукой к паху.

— Нет, — сказал он, перехватывая её и сжимая в своей. — Давай договоримся раз и навсегда, что я слишком старомоден для подобного.

Она шумно и разочарованно вздохнула и обиженно поджала губы, а потом и вовсе встала, вырвав свою руку, и сказала:

— Ладно, я тебе мешать не буду. Я пойду.

Думал он секунды три: с одной стороны, следовало бы сейчас её остановить и сделать то, чего она хотела. Но с другой, если он позволит ей сейчас взять вверх, дальше будет только хуже. Сможет он так жить? Что ж… он полтора года целовал руку Лорду. И мантию ему они все тоже целовали… какая гордость после этого? Если понадобиться, он и не такое сможет, но вот сможет ли он из такой позиции настоять на том, чтобы, съехавшись, забрать к ним Рабастана?

— Я уже говорил тебе: я старомоден, — сказал он, не двигаясь, но глядя ей в глаза. — Есть вещи, которых я не понимаю и не принимаю. Мне жаль, если тебя это обижает, но как есть.

Лгал ли он? И да, и нет. С одной стороны, это была правда: такие вещи действительно существовали, да и старомоден он, по маггловским меркам, и в самом деле был. С другой, если бы она ему и вправду нравилась… чем высокая стойка хуже задней парты? Хотя он, конечно, уже далеко не школьник.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она, немного помолчав.

Он обещал не лгать ей. Наверно, это было глупо, но он намеревался сдержать это обещание — вероятно, спасая остатки самоуважения, от которого, впрочем, давным-давно уже не осталось ничего.

— Понимаешь, — сказал он, слегка вздохнув и улыбнувшись одними глазами, — сегодня, вот именно сейчас, моя жизнь меняется. В некотором смысле у меня решается судьба: если я смогу, если получу эту работу, очень многое изменится. У меня появится возможность двигаться вперёд — и сейчас я не способен думать ни о чём другом. Мне сложно, я не понимаю половины из того, что должен делать — и, если у тебя нет настроения мне помогать сейчас, тебе действительно имеет смысл уйти. Потом я сам приду к тебе, и извинюсь ещё раз, и, если ты захочешь, не один — но сейчас всё, о чём я способен думать, сейчас находится вон там, — он кивнул на светящийся экран.

Она поколебалась, но всё же села рядом и сказала:

— Ну, ты прав, наверное. Но мне действительно обидно! Мой муж мне много говорил красивых слов, и я привыкла, — добавила она кокетливо.

— Но вы ведь развелись? — спросил Мальсибер.

Она побледнела и, резко помрачнев, рывком придвинула себе стул и уставилась в экран, а потом ткнула в него пальцем и сказала:

— Ты неверно делаешь. Я же тебе показывала!

— Извини, — кротко попросил он.

Он должен был бы испытывать сейчас что-то вроде стыда и жалости, но не ощущал ничего, кроме облегчения от того, что этот неуместный разговор закончился и можно вновь заняться делом. И думал, что, оказывается, в его нынешнем бесчувствии имеются и плюсы.