Изгои (джен)

— Ойген?

— Что? — он подавил зевок. Они лежали в спальне Мэри в темноте, обнявшись, на матрасе, застеленном свежим бельём, от которого сильно пахло цветочным ополаскивателем.

Мальсибер уже собирался уходить: с каждым разом этот процесс занимал всё больше времени, потому что Мэри отпускала Ойгена всё с большей неохотой. За окном шумел весенний ливень, и Ойгену ужасно не хотелось выходить туда — но было уже почти десять, и, значит, переждать дождь здесь сегодня ему была не судьба.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказала Мэри, рисуя пальцем на его груди узоры.

— Я должен. Ты же знаешь, — сказал он с некоторой грустью.

— Знаю. Брат, да? — в её голосе звучало не слишком хорошо сдерживаемое раздражение. — Ему не лучше?

— Лучше, — отозвался Ойген. Это была правда: последняя схема доктора Купера, очевидно, оказалась как раз тем, что они всё это время и искали, и, хотя Рабастан по-прежнему не разговаривал, Ойгену уже несколько раз удалось вытащить его в погожий день на улицу. Они, правда, не гуляли, но, по крайней мере, сидели на тёплом апрельском солнце — а ещё Рабастан теперь почти всегда ел сам. Немного, правда — меньше прежнего порою — но Ойген не настаивал. Однако же до исцеления — и даже просто до того момента, когда Рабастан сумеет следить за собой самостоятельно — ещё было далеко. — Но пока что это мало что меняет.

— Но ведь он поправится? — спросила она нетерпеливо.

— Да, поправится, — уверенно ответил он. — Однажды.

— Когда? — она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо.

— Нескоро, — отозвался он. Этот диалог повторялся с разными вариациями раз от раза и уже успел ему ужасно надоесть. — Может, через год. Не знаю. Мэри, я не врач, — он провёл кончиками пальцев по её щеке.

— Год? — переспросила она едва ли не с отчаянием. — Но это очень долго — год!

— Да, долго, — мирно согласился он.

— Ты так отвечаешь каждый раз — про год! — упрекнула она.

— Так бы спрашиваешь каждый день, — возразил он с иронией. — Срок примерный — точное количество дней я тебе всё равно не назову.

— Скажи, — помолчав, спросила Мэри и оперлась ладонью о его грудь, буквально нависая над ним, — а ты бы хотел жить со мной? Если бы не брат?

— Да я и с ним хотел бы, — засмеялся он. — Но я не предлагаю тебе этого: странно было бы ждать от тебя согласия жить с незнакомым нездоровым человеком.

— Да уж, — очень недовольно подтвердила Мэри. Они замолчали, но Мальсибер не спешил теперь, хотя и не слишком-то надеялся на то, что именно сейчас услышит предложение, ради которого лежал здесь с этой женщиной. — Ты думаешь, он через год поправится? — спросила она после долгой паузы.

— Я надеюсь, — вполне искренне ответил он. — Но прогнозов я давно не строю. Возможно, если летом нам удастся переехать, реабилитация пойдёт быстрее.

— Переехать? — она встрепенулась. — А куда?

— Сам не знаю, — пожал он плечами. — Но там жить нельзя. На меня самого тоска находит, что на улице, что дома. Нет места более унылого — я бы тоже заболел в таком, если бы сидел безвылазно в квартире. У меня есть на примете парочка тихих зелёных районов.

— Где?

Она заметно нервничала, но он вовсе не намеревался её успокаивать.

— Довольно далеко отсюда, к сожалению, — проговорил он неопределённо. — Меня это отчасти останавливает: будет неудобно добираться до тебя и на работу. И долго. Так что я разыскиваю что-нибудь поближе — но это в любом случае пока неактуально: денег на переезд у нас всё равно сейчас нет.

— А… — снова помолчав, спросила Мэри, — твой брат, он… ну… как себя ведёт?

— Никак, — вздохнул он, осторожно сняв с груди её ладонь — потому что сердце у него предательски заколотилось быстро-быстро, а он вовсе не хотел, чтобы Мэри это ощутила. — Лежит, по большей части, — он поцеловал подушечки её пальцев. — И молчит. Мне это очень грустно видеть…

А ведь её дом практически готов, думал он, неспешно гладя её пальцы, пока она молчала. Они разобрали почти все коробки, и теперь жилище Мэри выглядело вполне обычно, и ходить по нему тоже можно было без опаски. Тут и спален было две — вторая сейчас служила складом для пока что не разобранных коробок, но они не занимали даже половины одной из её стен. Кроватей, правда, не было ни в одной из них — но, во-первых, Ойген ничего не имел против положенных на пол матрасов, а во-вторых, кровать ведь можно и купить. Не новую, конечно, но подержанные тоже могут быть вполне приличными: он много таких видел на разных сайтах. И вообще, найти подержанную мебель можно очень дёшево — причём в хорошем состоянии. А мода его пока не интересовала.

— Мне пора, — сказал, наконец, Ойген, и сел, откинув одеяло. В комнате было довольно холодно: отопление дорого, и тёплое одеяло или свитер его, в целом, заменяли. — До четверга, — он потянулся к Мэри и коснулся губами её виска.

— Не уходи, пожалуйста! — привычно заныла она, обхватывая его рукой за шею. — Один раз! Останься!

— Мэри, это невозможно, — мягко сказал Ойген, освобождаясь. — Терапию прерывать нельзя. И я не готов оставлять брата на ночь одного. Он даже не поест сам, — он встал и начал одеваться.

Мэри молча завернулась в одеяло и лежала, наблюдая за ним. А когда он, уже одевшись, опустился на одно колено, чтоб её поцеловать, сказала дрожащим от слёз голосом:

— Брат, брат, брат… я только это от тебя и слышу. Словно ты только его на всём свете любишь.

— Это вообще не важно, — возразил Мальсибер, наклоняясь к ней и гладя по щеке. — Люблю я его, нет — он мой брат, и я не могу не позаботиться о нём. Мы семья. Тут не о чем даже задумываться.

— А я? — спросила она жалобно. — Я — кто?

— Ты? Женщина, — он тихо рассмеялся и чмокнул её в нос. — Ты уникальная, — добавил он, ничуть не покривив душой. — Но что бы между нами с тобой ни было, брата я не брошу. Я ведь этого и не скрывал, не так ли?

— Так, — признала она неохотно. — Но… я думала, что он поправится быстрей. Вы же не будете с ним жить всю жизнь!

— Полагаю, нет, — он заботливо поправил на ней одеяло и поднялся. — Не провожай меня — дверь я захлопну. До четверга.

…Разговор этот в разных вариациях начал повторяться едва ли не каждую их встречу. Мэри злилась, обижалась, плакала, а он утешал её, целовал — и уходил. Он прекрасно понимал, почему она всё больше нервничает: слишком много девочек и женщин приходили теперь в кафе в его смены, и с каждой он шутил и флиртовал слегка, непременно говоря им что-нибудь приятное. Мэри ревновала — не то чтобы у неё были основания, вовсе нет. Но…

А тем временем его учёба — если это можно было так назвать — приносила первые плоды. Пока больше нематериальные, но он не торопился: имя тоже много значит. Был бы у него компьютер с интернетом дома! Но до этого ему ещё работать и работать. И сначала нужно Рабастана вылечить — а уж потом…

…— Переезжай ко мне.

Мэри сказала это в первый раз когда они собирались ужинать. Ойген давно раскрыл её секрет, и с тех пор вставал к плите сам — потому что Мэри, как выяснилось, готовить не умела. Ничего сложней яичницы — а вся та домашняя еда, что она якобы готовила заранее, а потом просто разогревала для него, была из кафе, в котором Мэри подрабатывала официанткой. Обнаружилось это когда он однажды, ещё в марте, принёс с собой две купленных по акции куриных ножки, несколько картофелин и луковицу. Мальсибера вполне устраивали ужины, которыми кормила его Мэри, но он всё же полагал, что будет правильным хоть иногда приносить с собой еду. Вот он и принёс — и безо всякой задней мысли отдал ей, сказав, что он, в каком-то смысле, сегодня угощает.

А она расстроилась, обиделась — она вообще имела странное обыкновение первым делом обижаться, если происходило что-то неприятное — и в конце концов призналась, что готовит «на самом деле не слишком хорошо». И рассказала про кафе. С тех пор он иногда готовил ужин — чаще из её продуктов — и этим вечером как раз заканчивал обжаривать сосиски, когда она сказала вдруг:

— Переезжай ко мне.

— Я был бы рад, — ответил он, не сразу повернувшись к Мэри от плиты — ему потребовалось время, чтобы совладать с собой. — Но я не…

— Тогда переезжай, — перебила она, выдыхая дым сторону приоткрытого окна.

— Я могу куда-то переехать исключительно вдвоём, — напомнил он.

— Тут есть вторая спальня, — напомнила ему Мэри. — Кровать только надо. Ну, или матрас. И всё.

— Ты, — он выключил плиту и, сдвинув сковороду на соседнюю конфорку, потому что плита здесь была электрическая, подошёл к сидящей на табуретке Мэри и опустился перед ней на одно колено — не из пафоса, нет, просто для удобства, чтоб их лица оказались почти на одном уровне, — готова принять нас обоих?

— Ну ты же не поедешь без него, — вздохнула Мэри, туша недокуренную сигарету, чтобы не дымить ему в лицо.

— Не поеду, — согласился он.

— Ну вот, — она заулыбалась и обняла его за шею. — Переезжайте.

— Мэри, — он придвинулся к ней, обнял и расцеловал, и она так радостно откликнулась на эти поцелуи, что ему пришлось остановить её, потому что он сперва надеялся поесть: — Я рад. Я правда рад с тобой жить.

— Ты переедешь? Да? — спросила она счастливо.

— Да, — он засмеялся. — Да. Мы переедем.

— Ойген, — она обняла его за шею и приникла к нему.

— Как ты не боишься? — задал он шутливо тот вопрос, который давно не давал ему покоя.

— Кого? Тебя? — Мэри отстранилась и, поглядев на него, засмеялась. — Нет, конечно.

— Жить со мной, — сказал он, улыбаясь.

— Разве есть, чего? — Мэри взяла его лицо в ладони — она так часто делала, и, хотя ему это совсем не нравилось, сейчас он терпел.

— Ну, я всё же уголовник. Даже мы. Мы оба, — он сказал это с улыбкой, но вполне серьёзно.

— Да какой ты уголовник? — фыркнула она. — Ты даже говоришь как диктор с ТВ. Мой бывший матерился через слово.

— Как диктор? — переспросил он.

А ведь и правда. Он же сам и замечал, и просто знал, что говорит, как это называют тут, на академическом английском. А окружение Мэри говорило по-другому — и, конечно, она не могла не слышать разницу.

— Ну, или богатенький, — Мэри почему-то очень веселилась. — Сразу видно: политический. Вы ж другие — чего вас бояться?

— В самом деле — что? — согласился Ойген и, мягко высвободившись, хотел было подняться, чтобы закончить ужин, но Мэри его остановила деловито:

— Погоди. Тогда давай обсудим все условия.

— Давай, — она была права, конечно, однако столь стремительного перехода он не ожидал.

— Давай начнём с финансов, — сказала Мэри, вопросительно глядя на него. Мальсибер не готовился к такому разговору, и пока он думал, что ответить, она не выдержала и добавила: — Я считаю, будет справедливо, если вы будете платить две трети за все коммунальные расходы. Вас же двое.

— Разумеется, — ответил он.

А что он мог ещё сказать?

Мальсибер поднялся и сел на табурет: коленопреклонённо обсуждать подобные вопросы было странно.

— Ещё налог муниципальный, — деловито продолжила Мэри и щёлкнула, закуривая, зажигалкой, — но он платится раз в год, и это в декабре. Я думаю, его бы тоже справедливо было разделить так.

— Да, конечно, — по губам Мальсибера скользнула странная улыбка.

Он… не ожидал. И сам не понимал пока, что так его царапает в её словах — или, возможно, в самой ситуации. На самом деле, он считал, что должен был бы, по-хорошему, оплачивать всё это сам, один, но, если он всё верно посчитал, большого смысла тогда в переезде не было — если не считать смену района, что тоже было важным… и компьютер. У Мэри был свой собственный компьютер, и довольно мощный. Сама она им почти не интересовалась — разве что играла, и Мальсибер был уверен, что она позволит ему им попользоваться. Интернета дома у неё, конечно, не было, но его ведь можно провести — и за это он готов был заплатить.

— Я думаю, — продолжила она, — ещё нам нужно будет также скидываться на продукты.

— Полагаю, будет проще просто покупать их, — мягко возразил он, но она нахмурилась:

— Не проще. Я уже побывала замужем и знаю, как это бывает.

— Но ведь ты же не готовишь, — это был настолько странный разговор! Нет, Мальсибер понимал, конечно, что в их положении такие вещи нужно обсудить — но это настолько не сочеталось с его представлением о пусть и не вполне семейной, но всё же совместной жизни, что он никак не мог понять, что чувствует сейчас, кроме удивления. — Думаю, мне будет проще…

— Нет уж, — она сжала губы и выпустила струю дыма в потолок. — Это всё я проходила. Так не будет. Будем ходить вместе — или писать список. Вместе. По-другому я не буду.

— Как тебе приятней, — кротко сказал он, и Мэри наконец-то улыбнулась.