Изгои (джен)

Ойген так зачитался, что совсем забыл о времени, и очнулся только когда в комнате начало темнеть. Было уже почти девять, и спина, и особенно шея у него затекли нещадно — и он, вставая с пола, на котором просидел, прислонившись к стене, несколько долгих часов, задал себе запоздалый вопрос, почему же он не читал так, как это делают все нормальные люди — за столом или в кресле. И неожиданно легко и ясно себе ответил: потому что ему совсем не хотелось сейчас комфорта.

Ойген убрал книгу в рюкзак, застегнул его и накинул себе на плечо — вес оказался непривычным и странным, и он не знал, какая часть этого веса приходилась на чувство вины. Глупо, но он почему-то ощущал что-то вроде своей ответственности за то, что произошло с Саймоном, хотя точно знал, что для этого нет никаких причин.

Ойген спустился вниз. Поколебался с секунду, но всё же не нашёл в себе сил заглянуть в кафе — наверное, это было не слишком честно по отношению к Марку, но он просто ушёл домой. Он непременно поблагодарит его ещё раз, только завтра.

Рабастан был уже дома и, видимо, собирался ложиться: свет, скрадываемый плотными шторами, горел только в спальне. И Ойген в кои-то веки готов был тоже лечь спать прямо сейчас, пусть было ещё и совсем рано. Ему даже в душ не хотелось — впрочем, и день был не слишком жаркий.

Аккуратно положив рюкзак на диван в гостиной, Ойген вошёл в спальню и, дежурно улыбнувшись читающему своего Черчилля Рабастану, переоделся в пижаму и лёг, завернувшись в своё одеяло. Его немного знобило — скорее всего, от усталости, а может быть, потому что он сегодня лишь завтракал.

Рабастан отложил книгу и негромко спросил:

— Погасить свет?

Ойген дёрнул плечом, зарываясь лицом в подушку и зажмуриваясь. Ему очень хотелось просто отключиться, заснуть — к его сожалению, сделать это мгновенно было невозможно.

Рабастан выключил свет, и некоторое время они молча лежали в ночной темноте. И хотя Ойген ощущал себя вымотанным, сон не шёл.

— Маггловская тюрьма — это вовсе не Азкабан, — вдруг проговорил Рабастан. — И три месяца — это отнюдь не пожизненное. Я немного почитал о том, как там всё устроено. Саймон осуждён в первый раз по ненасильственному преступлению, и срок маленький — его не посадят в один блок с кем-то действительно опасным. Знаешь, у маггловских тюрем бывает разный режим. Тюрьмы в некоторых из графств нам бы показались курортом.

— Я понимаю, — глухо отозвался Ойген. — Но это просто неправильно, — он резко развернулся и посмотрел на лежащего рядом Рабастана. — Я понимаю судью — но всё равно это неправильно. Он же по сути прав.

— А мы нет, — ответил Рабастан. — И, по справедливости, нас здесь не должно быть сейчас. Нас, строго говоря, вообще быть не должно, нигде, — он чуть ощутимо усмехнулся и вдруг мягко положил ладонь на плечо Ойгену, и тот, развернувшись, накрыл её свой и сказал тихо:

— Не должно.

— И, кстати, — голос Рабастана звучал очень сочувственно, — у них в тюрьмах разрешены свидания. Может, у тебя получится его навестить.

— Свидания? — переспросил Ойген — и сам же себе ответил: — А точно. Я же знаю. Видел в кино.

— Статья у него не тяжкая — повторил Рабастан. — Если его оставят в одной из Лондонских тюрем, можешь навестить его как-нибудь. Хотя нужно узнать правила. Ты ел что-нибудь сегодня? — спросил он без перерыва, и Ойген признался:

— Нет. Но я не голоден и не хочу никуда идти, — он снова зажмурился и завернулся плотней в одеяло.

— Второе вовсе не обязательно, — заверил его Рабастан — и, поднявшись, ушёл куда-то. Ойгену совершенно не хотелось оставаться сейчас одному, однако двигаться ему хотелось ещё меньше, и пока он лежал и мучился от выбора между двумя «не хочется», Рабастан вернулся — с тарелкой. И, не зажигая света, присел на край кровати со стороны Ойгена.

В комнате запахло жареным цыплёнком с паприкой и чесноком, и рот Ойгена против его воли наполнился слюной.

— Я не голоден, — повторил он — и, фыркнув, сел. И, включив свет, забрал у Рабастана тарелку с маленьким, с кулак, цыплёнком, и горкой молодой спаржи. — Ты где это всё раздобыл? — спросил он, сглотнув.

— В магазине, — невозмутимо ответил Рабастан. — Рынок уже был закрыт. Но они неплохие.

— Спасибо, — проговорил Ойген растроганно. — Я просто… расстроился.

— Я могу завтра пойти с тобой? — спросил Рабастан, кладя ему на колени салфетку, вилку и нож.

— Надо было подвинуть всё и закрыть плёнкой! — воскликнул Ойген с досадой, опуская едва взятые приборы. — Я ведь собирался… я затем и пошёл туда. И забыл совершенно…

— Придём завтра пораньше и сделаем всё, — предложил Рабастан.

— Картрайты приедут в девять, — вздохнул Ойген. — Ты предлагаешь прийти к семи?

— Ну давай я схожу один, — примирительно предложил Рабастан.

— Когда? — покачал головой Ойген, принимаясь за цыплёнка. — В четыре утра? У тебя же прогулка.

— Я попросил меня подменить, — качнул Рабастан головой. — На самом деле, тебе вовсе не обязательно завтра приходить к девяти. Я встречу Картрайтов, а ты приходи, как проснёшься.

— Да нет, я встану, конечно, — Ойген даже смутился. — Тем более, если мы сейчас ляжем спать. Хотя я, кажется, даже проснулся, — признался он, отправляя в рот очередной росток спаржи.

— Делай, как тебе больше захочется, — предложил Рабастан. — Я утром, как встану, пойду туда. И Ойген, я в состоянии передвинуть стол.

— Спасибо, — Ойген даже спорить не стал, хотя и понимал, что должен. — Ты… на самом деле, я даже не знаю, почему я так вдруг расклеился, — признал он. — Я там сидел и думал сперва о Картрайтах, а затем… о своих. Асти, я же помню их лица, когда уводили меня… Почему же я такой идиот? — он посмотрел на кусок цыплёнка, наколотый на вилку, и фыркнул. И снова сказал: — Спасибо. Мне было так паршиво. И тут ты. Так… — он улыбнулся немного смущённо, с явным оттенком горечи.

— …неловко учусь быть старшим братом? — усмехнулся Рабастан. И добавил в ответ на удивлённый взгляд: — Ну, я ведь всё-таки старше. И это такое странное ощущение, знаешь… — он качнул головой и замолчал, глядя куда-то в пустоту.

А потом они действительно перебрались на кухню. К чаю у них нашлась пара кусков шоколадного торта, и они пили чай под забавные истории Рабастана из жизни его подопечных и собачьей площадки, которая походила на свой закрытый мирок. Спать они ушли, по меркам Ойгена, довольно рано: когда ещё не было полуночи.

Проснулся Ойген уже в одиночестве — и, ещё даже толком не открывая глаз, понял, что явно проспал. И действительно: на часах в его Нокии была половина десятого. А ведь он даже будильник на семь утра поставил! А Рабастан его, похоже, отключил. И дал ему выспаться.

Ойген вдруг подумал, что о нём только родители так заботились — и вот теперь… похоже… у него действительно был старший брат. О котором он когда-то так сильно мечтал. Как странно сбываются у него мечты, хмыкнул он. Пожалуй, пора прекращать мечтать настолько неосторожно — а то однажды он так намечтает какой-нибудь апокалипсис. Бонусом к которому пойдёт… ну, что-нибудь, что можно сунуть в рюкзак. Почему-то он подумал вдруг о коте, и представил наглого чёрного зверя на фоне горящего Лондона.

Ойген потряс головой, быстро встал и, приняв наспех душ, позавтракал, а затем, натянув заботливо оставленные Рабастаном на диване старые — и даже несколько протёртые — джинсы и футболку, почти что побежал в кафе… вернее, в офис студии. Да. Не в кафе, с удовольствием поправил он сам себя.

И только поднимаясь по лестнице на второй этаж, сообразил, что забыл взять с собой сменную одежду — а ведь ему на смену к четырём выходить. Хотя… пожалуй, всё равно придётся идти домой мыться.

Работа, между тем, была уже в самом разгаре, и первым, кого Ойген увидел, был Рабастан, в руках у которого была какой-то странный небольшой и очень шумный инструмент, а на лице был надет респиратор, и на голове, скрывая волосы, была по-пиратски повязана бандана. Тёмно-синяя, с каким-то белым рисунком.

— Простите, я всё проспал, — виновато признался Ойген, пожимая Картрайтам руки.

— Ничего, мы только начали, — ответил мистер Картрайт. Выглядел он теперь намного лучше, и у Ойгена немного отлегло от сердца. В конце концов, это ведь и вправду всего три месяца. — И вы вовремя как раз: будем створки снимать. Поможете. Только наденьте перчатки и респиратор, и голову чем-то закройте — есть, чем?

— Есть, — отозвался Рабастан, выключивший свою машинку и протягивающий Ойгену такую же, как у него, бандану.

— Что это у тебя? — поинтересовался Ойген, послушно повязывая её на голову и надевая респиратор. Дышать в нём было неудобно — примерно как пользоваться чарами головного пузыря, подумал он, но респиратор ещё и прилегал к лицу и давил на переносицу.

— Фен, — ответил Рабастан. — Строительный. Ты только посмотри, как под ним отходит краска!

— Время рам, — сказал мистер Картрайт, — и вы потом продолжите. Мистер Мур, вы работали когда-нибудь с шуруповёртом?

— Просто Ойген, — попросил тот. — Нет. Но я готов учиться!

— Это несложно, — мистер Картрайт взял странное устройство, чем-то немного напоминающее большой пластиковый пистолет, и при этом достаточно тяжёлое. — Вам нужно будет вывинтить шурупы и аккуратно, чтобы мы могли снять оконные створки. Вот так, — он открыл одну из них, приставил шуруповёрт к шляпке шурупа, с которого уже кто-то заботливо счистил старую краску. Он нажал на кнопку, раздалось жужжание, и буквально через секунду шуруп был аккуратно вывернут. — Попробуйте-ка, — предложил мистер Картрайт, протягивая Ойгену шуруповёрт.

И это оказалось неожиданно увлекательно, и даже слегка отдавало магией — извлекать плотно засевшие шурупы с такой лёгкостью, а затем и просто… разбирать окно на части. Снимать створки, аккуратно ставить их вдоль стен, затем вынимать из них стёкла и тоже складывать их, помечая в соответствии с записями Картрайтов, а затем прокладывая целые картоном и убирая треснувшие, что требовали замены — а потом вынимать стёкла из того, что нельзя было просто снять, и демонтировать несъёмные части сложной красивой рамы.

Оставшийся пустым проём они тщательно затянули плёнкой — не оставлять же было, в самом деле, его открытым. А потом повторили то же со вторым окном, в соседней комнате — и только после этого вернулись к очистке всего этого от старой краски и сгнивших в труху частей.

В час они все прервались на ланч, просто заказав пиццу, и Ойген, ловя языком тянущиеся сырные нити, почему-то вдруг почувствовал себя снова студентом. Нет, не студентом школы чародейства и волшебства, а самым обыкновенным маггловским — вроде тех, кем были Энн и Джозеф. Да и Саймон не так давно.

— Мистер Картрайт, — спросил Ойген, доедая второй кусок, — у вас ведь есть своя страница в сети? Сайт.

— Саймон сделал нам, — кивнул мистер Картрайт. — И ради всего святого, меня зовут Питером. Вы меня ненамного младше.

— Если вы позволите, пока Саймона нет, я пока что буду его поддерживать, — предложил Ойген. — Пароли он оставил.

— Буду признателен, — кивнул мистер Картрайт внимательно, хотя и коротко на него посмотрев.

Пицца — вернее, пиццы — закончилась на диво быстро, и они все продолжили работу, на сей раз перейдя к зачистке рам, подоконников и всего остального от краски.

— Смотри, — возбуждённо сказал Рабастан, на удивление ловко управлявшийся со строительным феном, — она и вправду сходит от него легко. Как шоколад. И даже пузыриками идёт.

— Сказал бы мне кто — я бы не поверил, — усмехнулся Ойген. — Ты словно этим всю жизнь занимался.

— Я делал для картин рамы, и некоторые из них больше, чем ты, — пожал плечами Рабастан, но было заметно, что ему приятно.

Впрочем, Ойгену тоже неожиданно понравилось освобождать от краски дерево, и прощался он с заметным сожалением — но ему нужно было добежать до дома, там переодеться и затем вернуться в кафе к началу собственной смены.

И только в душе Ойген оценил, насколько же он был грязным — даже несмотря на бандану и респиратор, пыль он чувствовал даже во рту. Ему пришлось мыть волосы четыре раза, покуда, наконец, они не начали скрипеть привычно, и столько же намыливаться, чтобы перестать ощущать под пальцами мельчайшие частицы пыли, краски и ещё чего-то. И это было… весело — да, весело, хотя, казалось бы, чему там можно было радоваться? Смутно Ойген представил, насколько ещё подрос их счёт за воду в июне — и всё же он радовался. В кафе он шёл уже почти приподнятом настроении, твердя себе, что, в самом деле, это ведь всего лишь три месяца, словно уезжаешь из школы на лето домой. И, может быть, он действительно сможет навестить Саймона там, в тюрьме.