Изгои (джен)

— Асти! — Ойген буквально рухнул рядом с ним на колени и, осторожно взяв за плечи, слегка тряхнул, вглядываясь в его глаза и не задумываясь отметив, что, хотя тот и бледен, губы у него нормальные, а не синие или серые. — Асти, что? Что с тобой?

Шум собственной крови почти оглушал Ойгена, отвлекая его, пока он пытался вспомнить всё, что когда-то читал и слышал о том, что в таких случаях нужно сделать. Быстро осмотрев Рабастана, Ойген не заметил на нём никаких ран — ему вообще не показалось, что тот страдает от боли. Разве только душевной…

Бенсон, которому он, кажется, наступил коленом на лапу, заскулил, но Ойген даже не услышал этого — он вообще не то чтобы ничего вокруг сейчас не видел и не слышал: всё его внимание было сосредоточенно на Рабастане и его словно окаменевшем лице. И когда Рабастан тоже вздрогнул под его руками, и его взгляд ожил, наполняясь отчаянием и страхом, охвативший Ойгена ужас, как ни странно, начал слегка отступать. По крайней мере, тот среагировал… ну хоть как-то…

— Асти, — Ойген взял его лицо в ладони и не ощутил жара — и это было, наверное, хорошо. — Асти, что с тобой? Ответь мне, пожалуйста, — его трясло, и он, кажется, плакал — или ему просто жгло глаза. — Асти, — его руки подрагивали, и Ойген запутался пальцами в волосах Рабастана, едва попытался провести рукою по ним. — Асти. Скажи что-нибудь. Асти!

— Я…

Голос Рабастана был хриплым и, едва прозвучав, сломался. Рабастан беззвучно шевельнул губами — и, поймав вдруг мечущийся взгляд Ойгена, покачал головой.

— Асти, — тот придвинулся ближе и прижал Рабастана к себе, как ребёнка, обнял, положив руки ему на голову и на плечи, и тот склонился к нему, тяжело и устало, и опять помотал головой. — Просто скажи, что ты в порядке, — прошептал Ойген, гладя его по волосам и плечам. — Что бы ни случилось, мы справимся… я тебе обещаю, слышишь? Точно справимся…

Бенсон жалобно заскулил, вскочил и, встав на задние лапы, положил передние им на спины, и Ойген, торопливо и нервно потрепав его по шерсти, теперь прижал к себе уже их обоих. Ему было страшно, чудовищно, до тошноты и головной боли страшно, жутко до темноты в глазах, и он позволил себе зажмуриться и только слушать, или, скорей, ощущать поверхностное и частое дыхание Рабастана. И продолжать говорить какую-то чушь и просто звать Рабастана по имени.

А потом, наконец, почувствовал, как холодная, ещё холодней, чем его собственная, рука Рабастана накрывает… нет — хватается за его руку. И то ли услышал, то ли почти угадал:

— Прости… Я…

— Всё хорошо, — лихорадочно прошептал Ойген. — Асти, что бы ни случилось, это ерунда. Ты жив, цел — это главное. Ты же цел? Остальное не важно.

Рабастан глубоко и рвано вздохнул — и уткнулся лицом в плечо Ойгену, а потом вдруг обнял его за шею, и тот сел на пол рядом с ним, опустившись с колен.

— Цел... Ойген, ты… не понимаешь, — хрипло и тихо проговорил Рабастан, но Ойгену сейчас даже не очень важен был смысл его слов — главное, что тот говорил. И двигался. Сам.

— Не понимаю, — согласился Ойген. Бенсон, видимо, устав стоять на задних лапах, опустился и лёг рядом с ними, скуля тихо и жалобно. — Смотри, как Бенсона напугал, — проговорил он, продолжая крепко обнимать Рабастана. — Расскажи мне.

Его мысли путались, и говорил он тоже, кажется, какую-то ерунду, но ещё и думать Ойген сейчас не мог.

— Я едва не погубил всё, — на удивление связно проговорил Рабастан, и с такой силой стиснул руку Ойгена, что тому на миг показалось, что тот её сейчас просто сломает. Но Ойген даже не шевельнулся — только закусил нижнюю губу, прокусив её до крови. И это тоже было ослепляюще больно — и к месту, потому что эта боль и знакомый солёно-железистый вкус немного привели его в чувство.

— Как именно? — кажется, Ойген хотел, чтобы это прозвучало… нормально, но ничего у него, конечно, не вышло — но, по крайней мере, голос у него не дрожал. Кажется.

Рабастан вдруг резко выпрямился — и его макушка буквально впечаталась снизу в челюсть Ойгена. Удар был такой силы, что у него в глазах вспыхнули искры, и только вслед за ними пришла боль… и смех. Потому что они с Рабастаном шарахнулись друг от друга, и тот рефлекторно схватился за голову — и это жест был таким живым, что Ойген… нет — что-то внутри Ойгена, более мудрое, нежели его разум, успокоилось, поняв, что на сей раз беда прошла стороной.

— Прости! — простонал Рабастан, но Ойген мог только смеяться, держась за челюсть, и истерически хохотать. Ну, ещё махать свободной рукой. — Ох, — страдальчески и донельзя виновато пробормотал Рабастан, увидев кровь, размазанную у Ойгена по подбородку. — Прости, Ойген!

Он, кажется, едва не плакал, и Ойген, кое-как взяв себя в руки, замотал головой, отодвигая возбуждённо носящегося вокруг них Бенсона:

— Всё отлично. А кровь — целовался слишком неаккуратно, она меня чуть не съела. Ты как? — он потрогал губу и подумал с немного отстранённым удивлением, что почти не чувствует боли — но завтра, наверное…

— Извини, — повторил Рабастан, закрывая лицо рукой. — Прости. Я… Я вообще сегодня… я…

— Расскажи, что у тебя случилось, — попросил Ойген, снова придвигаясь к нему — но Бенсон, кажется, наконец, нашёл себе место и в последнюю секунду влез между ними.

— Я… я просто забыл, я всё еще не привык до конца… — Рабастан опустил руку и отвернулся, словно не в силах был смотреть в глаза Ойгену. — Не понимаю, как. Просто ушёл — и…

Его голос упал до шёпота и затих. Рабастан прикрыл глаза, а потом резко зажмурился и с силой втянул воздух.

— Что забыл? — осторожно и мягко спросил Ойген, пытаясь отодвинуть лежащего между ними Бенсона. — Асти?

— Я не выключил плиту, — Рабастан так и не открыл глаз, но произнёс это чётко и громко. — Поставил греться сковороду — и отвлёкся на что-то. Ещё утром. Мы с Бенсоном погуляли, потом я ушёл, вернулся, хотел поесть — и отвлёкся. Забыл — и ушёл… У меня сегодня был визит в Тейт, мне нужно было посмотреть там… не важно, — он скривился, словно от боли. — Потом зашёл в магазин… вернулся — сперва запах почувствовал, а потом увидел.

Ойген поднял голову — почти рефлекторно — и посмотрел на плиту, на которой стояли себе сковородка и чайник. И выключатели все были вывернуты, как надо…

— Там всё в порядке, — почти прошептал Ойген.

— Я уже выключил, — бесцветно проговорил Рабастан. — Даже не представляю, каким чудом пламя не задуло, например, из окна. Понимаешь?

— Нет, — Ойген в самом деле ничего не понимал — но он вообще сейчас как-то совсем не мог думать. Ну даже ведь сковородка цела… И голос. Ровный, неживой голос Рабастана лишал его способности рассуждать, пробуждая тот ледяной ужас, который, казалось, ушёл.

— Она стояла на огне не один час, — Рабастан тоже поднял голову и посмотрел на чайник. — Что угодно могло случиться. Пожар — дом старый. Взрыв. Все просто могли задохнуться… Ты понимаешь, что было бы?

— Бенсон, — Ойген почувствовал, как взмокли его ладони. — Бастет… Бенсон, — он наклонился и порывисто обнял взвизгнувшего от этого резкого и, кажется, не слишком приятного движения эрделя.

— Взрыв, — ровно сказал Рабастан. — Я не думаю, что от дома бы что-то осталось. От этой половины — наверняка нет.

Они замолчали. Ойген как-то очень медленно осознавал услышанное — и то, что мог бы сегодня вернуться к дыре в асфальте. И потерять уже окончательно всех.

И всё.

— Асти, — Ойген просто выполз из-под Бенсона, снова сел рядом с Рабастаном и обнял его. — Это жутко, да — но ведь все же живы. И всё обошлось.

— Сейчас, — Рабастан был так напряжён, что его тело казалось высеченным из камня. — Зимой окно бы было закрыто.

— И тогда мы бы даже не потеряли сковородку, — легко улыбнулся Ойген, заталкивая свой липкий страх поглубже. — Нечему было бы задуть пламя — и это даже не чайник, чтобы из неё выплеснулась вода. И не котёл с зельем, который может расплавиться или взорваться. Ну, может быть, ручка оплавилась бы…

— А если бы… — начал было Рабастан, но Ойген оборвал его:

— Ничего не случилось. Впредь мы будем внимательней — и можно повесить на дверь напоминание, например. Проверить плиту. Нам обоим будет полезно… я, кстати, так делал когда-то. В Хейгейте. Ты не помнишь — тебе тогда уже было не до этого — а я боялся замотаться и забыть перекрыть газ: там подтекала одна конфорка. Немного.

— Мы могли всё потерять, — Рабастан задрожал, и Ойген прижал его к себе крепче и погладил по волосам. — Вообще всё.

— Ну, могли, — подчёркнуто легкомысленно отозвался Ойген — и это сработало: Рабастан отстранился и недоумённо повторил, пристально на него глядя:

— Мы могли потерять дом. Я бы убил Бенсона… убил бы людей. Снова.

— Но не потеряли же, — Ойген положил руки ему на плечи. — Асти, ничего не случилось. Да, нам повезло — но все живы, целы, и было бы здорово, если бы были ещё и здоровы. Давай как-нибудь переживём это, а? — попросил он.

— Ты не злишься, — медленно проговорил Рабастан.

— Я так испугался, когда увидел тебя, что ещё и злиться попросту не способен, — улыбнулся Ойген и, притянув его к себе, уже сам ткнулся лбом ему в плечо. — Асти, пожалуйста, скажи, что мы с этим справимся?

Рабастан ответил не сразу — а Ойген сидел, закрыв глаза, и думал, что больше всего сейчас хочет просто лечь и уснуть. Можно даже прямо здесь — чтобы никуда не идти. Всё равно он на ноги сейчас, наверно, не встанет.

— Справимся, — услышал он тихий голос и почувствовал, как на его плечи ложится рука Рабастана.

Сколько они так сидели, Ойген не знал — и неизвестно, сколько бы просидели ещё, если бы Бенсону это не надоело, и он не начал, поднявшись, облизывать их лица. А потом что-то зашуршало, он отвлёкся, шуршание возобновилось — а затем раздалось громкое и довольное чавканье.

— Бенсон! — Рабастан резко выпрямился. — Фу! Брось! Вот хитрый мерзавец!

Ойген обернулся — и, не удержавшись, рассмеялся, глядя на зажатое в передних лапах Бенсона куриное филе, которое тот с аппетитом жевал.

— Да пусть ест, — сказал он.

— Сырое мясо? — Рабастан встал и, подойдя к Бенсону, не обращая никакого внимания на возмущённое ворчание решительно отобрал у него трофей. — Фу! — повторил он — но Ойген своим смехом, кажется, испортил весь воспитательный момент.

А затем, тоже поднявшись, предложил:

— Давай сумки разберём, что ли. Там было что-нибудь замороженное?

— Нет, — Рабастан глубоко вздохнул и посмотрел на кусок филе, что держал в руках.

— Ну видишь — даже ничего не испортилось. Асти, всё отлично! — воскликнул Ойген подчёркнуто бодро. — Я сейчас — умоюсь, а то всё в крови, как будто меня покусали пикси, — сказал он и ушёл… да нет — сбежал в ванную комнату. А там уже присел на край ванны, включил холодную воду, опустил под неё руки — и так замер. Силы кончились — разом, будто внутри него повернули выключатель, и Ойген позволил своим векам опуститься. Заныл затылок — тяжело, пульсирующе, как бывало, когда Ойген тратил разом слишком много сил… когда-то. Боль быстро нарастала, расползалась на виски, сильная, тупая — с ней вполне можно было сосуществовать, и Ойген умел это, хотя лучше бы сейчас поспать хотя бы полчаса. Но это будет… он не хотел оставлять Рабастана одного.