Изгои (джен)

Ойген стоял посредине комнаты для персонала с телефоном в руке и смотрел в стену. Вернее, в шкаф — но ничего не видел. Она позвонила! Она всё ещё готова… хочет говорить с ним! Но почему, почему Кинг-Кросс?! Это прощание? Ролин уезжает — она тоже уезжает, как, взмыв в небо, улетела Кэсси, оставив его с ощущеньем несбывшегося? Просто возьмёт, сядет на поезд и, оставив его, отправится дальше? Да, оставит здесь, запертого внутри М25, словно её птички в своём саду, запертого навсегда…

Кровь выстукивала у него в висках, как колеса состава «она уезжает, уезжают все…», и он потёр их, пытаясь если не успокоиться, то хоть немного собраться с мыслями. Она всё же позвонила — не исчезла молча, а позвонила. Если бы она и вправду уезжала навсегда, и хотела с ним попрощаться, то смогла бы она за день найти новый дом для своих амадин? Значит, она вернётся? Может быть, она уезжает ненадолго? Просто едет по работе на несколько дней, и не хочет оставить этой тяжёлой недосказанности между ними?

В дверь довольно настырно постучали, и Ойген, встряхнувшись, сунул телефон в карман и вышел, обнаружив у стойки аж четверых ожидающих его посетителей. Он извинился — и, пока выдавал им логины и пароли, забирал деньги и наливал им горячий кофе, чуть-чуть пришёл в себя и сосредоточился, прежде всего, на том, что ему нужно отыскать себе на завтра замену.

Набирая номер Энн, Ойген чувствовал себя в определённой мере неловко, но, с другой стороны, кого он мог ещё просить о помощи? А она — сейчас, делая вид что не переживает о своём расставанье с Филом — всё равно проводит выходные в офисе… хотя, конечно, если выяснится, что у неё вдруг появились на завтра планы, придётся придумывать что-нибудь ещё.

К счастью, как и предполагал Ойген, их у Энн не оказалось — ну, или она просто решила ему помочь.

Уолш же на предупреждение Ойгена о завтрашней замене хмыкнул:

— Мур, тебе кто-нибудь говорил, что брать своих же сотрудников в рабство грешно? — судя по настроению, Уолшу то ли удалось что-то уладить с подрядчиками, то ли он просто решил плюнуть на протечку, хотя бы до понедельника.

— Mea Culpa, — покаянно согласился Ойген. — Но мне действительно нужно.

— Снова вопрос жизни и смерти, да? Сходи-ка, Мур, как-нибудь, что ли, покайся, — благодушно предложил Уолш, и Ойген подумал, что и в самом деле давно не был в церкви. Надо бы и вправду сходить, и навестить отца Ансельма — как раз скоро Воздвижение Креста Господня. Нельзя же там бывать два раза в год.

— Схожу, — пообещал он. — В следующее воскресенье на мессу.

— Вот-вот, — одобрительно проговорил Уолш — и попрощался, предупредив, что в понедельник, может быть, «придут ребята смотреть крышу». Ну, максимум в четверг. Вот что роднило волшебный и маггловский миры! Неторопливость в исполнении определённо срочных дел.

Однако мысли о Ролин и о выбранном ей для свидания месте буквально изводили Ойгена — но время ползло мучительно медленно, словно в одном из преследующих его дурацких снов, где он застрял на Истории Магии в почти пустом классе, и солнце никак не сядет за горизонт, сколько бы он ни таращился в окно.

Помогало лишь то, что уже стемнело, а посетителей, спасающихся от непогоды в сети, было много, и всем от Ойгена требовалось, кроме логина и пароля, что-то ещё: то, проникнувшись общей безысходностью дня, зависал какой-нибудь из компьютеров; то нужно было распечатать пару страниц надёрганного студентом текста; то что-нибудь записать на диск… и сегодня это было как нельзя кстати. Однако часам к десяти всё успокоилось, и оставшиеся до конца смены два часа Ойген промаялся, составляя нужные, но нудные отчёты по рекламным расходам клиентов. По крайней мере, это заставляло, с одной стороны, сосредоточиться, а с другой — не требовало слишком больших интеллектуальных усилий, на который он сейчас был, определённо, не способен.

А ещё это заполняло пустоту, пришедшую на смену вечерней вибрации телефона, на который приходили прежде десятки смс от Ролин, и ощущению от кнопок под пальцами, набирающими ответ. Бастет, он никогда не мог уложиться в одно сообщенье! Но если сегодня Ойгену, по крайней мере, осталось хотя бы это нервное ожидание, то что будет с ним, если завтра Ролин действительно с ним простится? И уедет — насовсем?

Может, это воздаяние ему за Мэри? Обойдясь так с ней так, как он обошёлся, неужели он и дальше будет терять тех женщин, которых, так удивительно встретив, ему вовсе не хотелось терять… Нарцисса, Кассандра, теперь Ролин… Или, может, его кто-то проклял? Мэри, да? Может, вообще, проклясть маггла? Впрочем, желающие бы нашлись и без неё… но правда — способна ли на подобное маггла?

А вообще… Кинг-Кросс. А может, дело вовсе и не в поездке? Это ведь не просто один из вокзалов Большого Лондона — именно оттуда отправляется Хогвартс-экспресс. Может ли Ролин… знать? Может она быть волшебницей? Да нет, сказал он тут же сам себе. Это было бы слишком удобно, чтобы списать всё лишь на то прошлое, которого он был лишён.

Ролин была достаточно известным в своём кругу человеком, его голос звучал в эфире не один год. Он видел её школьные фото, видел дипломы, даже студенческие работы читал — нет, никаких закрытых шотландских школ. Будь она магглорождённой, она бы там непременно училась — и, конечно же, чистокровной она точно не может быть. Даже в то, что она могла бы быть сквибом, Ойген не верил. С тем же успехом им бы мог оказаться сосед. Нет, Ойген может и рад был бы чем-то таким обмануться, но всё волшебство Ролин жило в ней самой, и не имело отношения к Волшебному Миру. Он бы почувствовал, он бы заметил. Такое невозможно сыграть.

Даже Нарцисса, которая не помнила саму себя, если взглянуть на неё спокойно и трезво, то и дело выпадала из навязанного ей образа, стоило ей забыться в рассказе о том, что действительно захватывало её, и можно было понять, что она привыкла держать в руке не указку, а палочку. А её юношеские воспоминания? Разве они не были действительно путаными? Она пыталась оправдать всё это травмой — но, на самом деле, получалось, пожалуй, не слишком. Просто сам Ойген не был готов поверить в такое невероятное совпадение, каким стала их встреча, и на многое закрывал глаза, а может быть, просто не настолько сам привык к этому миру, чтобы такие мелочи подмечать…

Но Ролин, Ролин была вписана в него слишком плотно. Она жила в нём, любила его и не знала другого. Она в какой-то момент много рассказывала о детстве и о юности — о том, что любила, читала, смотрела, мечтала, и эту искренность невозможно было подделать.

Но… может, его действительно прокляли? Мало ли сыпалось в его адрес проклятий? Сколькие его действительно ненавидели? Не только волшебники, те же магглы… Мёртвые магглы, чья кровь на его руках. Насильственная, жестокая смерть оставляет шрамы на этом мире, кому знать, как не им — пусть он никогда не был глубоким знатоком тёмной магии, но не чувствовать он не мог, а значит… И здесь, и на том свете желающих видеть его страданья было достаточно…

И, может, даже хорошо, что Ролин уедет… зачем ей быть с таким, как он? И если проклятье не порождение его отчаявшегося ума, то он может навредить даже ей — пусть невольно. Да, беги, беги от меня, Ролин!

Но стоило ему подумать так — всё его существо кричало: Стой! Останься…

К тому моменту, когда его смена закончилась, Ойген совсем измучил себя, и домой вернулся усталый, нервный и опечаленный. Рабастан, по счастью, уже крепко спал, что само собой сняло вопрос о том, хочет ли Ойген поделиться с ним всем, что его терзало, или пока не готов вылить подобное на него — он постоял под горячим душем, лёг, и, к собственному удивлению, быстро заснул и спал удивительно крепко.

Но стоило ему утром открыть глаза, и время снова потянулось вязкой слизью — рука сама дёрнулась к лежащему рядом с ним телефону, но тут же пришло понимание, что ему некому было писать. Всё было не так, начиная со сбившегося одеяла и заканчивая пасмурной погодой и каким-то особенно заунывным «Кось-кось-кось», которого они с Рабастаном уже несколько дней не слышали. Или он просто привык, как привык к шуму проезжающих мимо автомобилей, и не обращал внимания…

Вставать Ойгену совершенно не хотелось, и он, совершив вылазку в туалет, вернулся в кровать и, завернувшись в одеяло, свернулся клубком и так замер, закрыв глаза. Ему даже удалось вновь задремать — но, в конце концов, он снова проснулся, и на сей раз уже окончательно. И к счастью, потому что такой дряни ему уже очень давно не снилось: провожать отбывающий в Азкабан Хогвартс-экспресс, в который с тяжёлыми чемоданами садилась Ролин, и при этом просто стоять там, на платформе, не в силах ни крикнуть ей, ни пошевелиться, было тоскливо и жутковато.

На часах было одиннадцать сорок семь, и Ойген решительно направился в душ. Рабастан привычно сидел за компьютером и что-то явно писал на своей странице в Живом Журнале — а за окном светило совершенно неожиданное для Ойгена солнце.

— В детстве, — сказал Рабастан, отрываясь от экрана, — в таких случаях мы говорили, что ты выспал солнышко.

— Как это? — Ойген остановился на пороге по дороге в душ.

— Ты проснулся — было пасмурно, — ответил Рабастан. — И утро было сырым и прохладным. Однако ты лёг снова спать — и с полчаса назад вдруг вышло солнце. А потом и ты. Значит, ты его и выспал. Приманил, — он встал. — Что будешь на завтрак?

— Конечно, солнышко, — вздёрнул плечи Ойген — Желательно, целиком, — и ушёл мыться.

И получил на завтрак омлет — нежный, сливочный и круглый, а ещё чай с большим кружком лимона. Рабастан подал всё это с таким невозмутимым видом, что Ойген просто не мог не задать ему вопрос:

— Значит, в нашей кухонной космогонии лимон — это солнце?

— Почему только в нашей? — Рабастан скрестил руки у себя на груди. — Гербология, третий курс. Цитрусовые относятся к солярным растениям. Но куда больше подошли бы оранжевые плоды — увы, апельсины мы уже съели.

— Тогда почему же омлет? — Ойген с удовольствием ткнул в него вилкой. — Разве это не должна быть глазунья? Ну, знаешь, желток, плывущий по поверхности небесного свода… А ещё это символ жизни, души и вселенной — я точно что-то такое читал. И возможно даже у Эйва когда-то списывал…

— Желток — это скучно, — ответил ему Рабастан, — это во-первых. А во-вторых, у меня был огромный соблазн сварить тебе овсянку, так как нужно было куда-нибудь извести пережившее вчерашнюю тьму молоко — но я знаю, ты её до сих пор не слишком-то жалуешь. Строго говоря, конечно, каша бы должна была быть пшеничной, но не думаю, чтобы ты её оценил… — он развёл руками. — Так что я пошёл другим путём. Оцени мою алхимическую задумку: Солнце — это Лев, лев — это кошка, кошки любят молоко… так в омлет попали сливки…

— Философский камень у меня на тарелке, — улыбнулся Ойген, отправляя кусочек в рот. — Вернее, философский омлет.

— В который так загадочно превратилась каша, при помощи силы солнца, приманенного тобой, — Рабастан налил чая и себе. — А значит, сегодня у тебя день будет удачнее вчерашнего.

— На самом деле, я не уверен, — признался Ойген и попросил: — Пожелай мне… а я даже и не знаю, чего именно.

— Есть универсальное пожелание, — проговорил Рабастан. — До скорой встречи. Тебе подойдёт?

— Это всегда подходит, — кивнул Ойген — и снова решительно вонзил вилку в омлет.