Изгои (джен)

Питер Картрайт появился в Лимбусе уже на другой день к полудню, и к тому моменту окна уже были, насколько это возможно вымыты, оборудование Толлета — собрано и сложено в переговорной, а стены и пол подготовлены к обработке. Отца Саймона встретили радостными приветствиями и, как только он закончил сперва разгружать, а затем загружать свой фургончик, потащили пить чай — и не отпустили, пока он не выпил пару чашек и не съел два куска принесённого Энн кекса с изюмом. А оставшуюся половину она отдала ему с собой — растрогав его этим, Ойген видел, не до слёз, конечно, но почти, и даже не столько кексом.

— Мы все очень ждём Саймона, — сказала Энн, когда они все его провожали. — Без него у нас работа стоит, — она улыбнулась, и знающий цену работы Питер понимающе улыбнулся в ответ.

Ойген тоже предпочёл улыбнуться, но не стал развивать в шутку мысль о том, что они действительно ждут, потому что если на них сейчас свалится какой-нибудь большой проект, им придётся очень туго: нецемент пока ещё только обретал очертания в эскизах, и нужно было что-то искать на то время, пока Линда до конца определится с оттенками голубого.

— Я тут посчитал, — заметил Толлет, отводя Ойгена в сторону, — сколько приблизительно потребуется баллонов для того, чтобы стены убить, и ещё рамы облагородить, как мы и хотели тогда.

— Прикончить? — Ойген слегка распахнул глаза.

— Сленг, — Толлет пожал плечами. — Плотно разрисовать.

— Ты нацелился на все стены? — уточнил Ойген.

— Я мыслю масштабно, — кивнул тот. — Предлагаю закупаться напополам: я не так богат в этом месяце, — он улыбнулся.

— Идёт, — легко согласился Ойген, как-то даже не предполагая, что Толлет изначально собирался провернуть это всё за свой счёт, ведь рисунки потом останутся в студии… А вот напополам будет куда честней и удобней: Рабастан вызвался заглянуть к ним завтра помочь с пропиткой — и что это будет отличным поводом бросить вызов и отобрать у Толлета пару стен.

Затем, позвонив Уолшу и отключив свет в щитке, так, чтобы кафе не осталось без света, они распаковывали и развешивали светильники. В коридоре, в кабинете, даже жуткую лампочку в туалете заменили чем-то вполне приятным, а в приёмной поставили у дивана торшер. По ходу дела неожиданно выяснилось, что Толлет прекрасно умеет обращаться не только с камерой, но и с дрелью.

— Ну вот, — сказал довольно Ойген, когда они закончили, и в офисе, наконец стало светло. — Совсем другое дело же!

— Красота, — тут же заявила Энн. — Нужно это отметить. А ещё лучше с чем-нибудь совместить. Вот, например, с моим днём рождения — напоминаю всем, что в следующий вторник, семнадцатого, мы тут празднуем моё взросление!

— Вторник же, — спохватился Ойген. Бастет. Скоро уже середина сентября! А у него подарка нет — и даже идей никаких…

— Да, — с деланной важностью кивнула Энн. — А до той поры соблюдаем сухой закон и заодно экономим электричество там, где нас нет. Как говорит моя мама, если не выключать в туалете свет, можно дырки в кармане у себя не заметить.

И Ойген невольно согласился с мудростью миссис Ли, но всё же добавил:

— Когда мы станем большой корпорацией зла, лучше будем экономить на ценных породах дерева и коврах.

— Ковры под ногами мне не нравились никогда, — Энн засмеялась и звучно зевнула. — На самом деле, я так рада свету… я всё время сплю в последнее время. Кажется, я просто отвыкла учиться за это лето!

— Ничего — тебе остался всего лишь год, — утешающе проговорил Ойген. — Я думаю, это просто осень — и печаль. Пройдёт, — он обнял её, и она ткнулась лбом в его плечо. И повторила, обнимая его в ответ:

— Пройдёт. Мне просто скучно на лекциях, — она подняла голову и, улыбаясь, поглядела на него. — Серьёзно — я сижу там и думаю, что успела бы за это время в офисе сделать то и это. А тут…

— Скука утомляет ужасно, — посочувствовал понимающе Ойген, вспоминая Историю Магии, и предложил: — Идём, разберём все мелочи, что вы купили. И я побегу на смену, продавать людям путёвки в сеть.

Мелочей они накупили немало: целую коробку. В ней обнаружились ещё чашки, пара подносов, стаканчики из металлической сетки для ручек и карандашей и такое же мусорное ведро, декоративные подушки на диван, флисовый плед и даже три одинаковых цветочных горшка. И Ойген успел их лишь немного подержать в руках, когда пришла пора отправляться в кафе — но ведь их никто не отнимает, думал он, спускаясь. Завтра он рассмотрит все это получше, а подушки... возможно и облежит.

Но когда наступило «завтра», разглядывать безделушки времени не нашлось: пропитывать стены в отсутствии знающего и методичного Саймона оказалось совсем не таким однозначным делом. Нет, сложной работа, конечно же, не была — но отняла на редкость прилично времени, тем более, что заниматься ею им пришлось фактически втроём: Энн, надышавшись испарениями, почувствовала себя дурно, и они все вместе выгнали её, а Джозефу пришлось уехать по звонку в одно из кафе. Так что стенами, в итоге, занимались Ойген, Рабастан и Толлет — и там, где быстро справился бы один маляр, трудилось сейчас два художника, которые напоминали Ойгену то ли пару котов, то ли двух петухов, оказавшихся против воли в одном курятнике. Они загребали лапами, вздыбливали спины, пушили хвосты, настороженно кружа вокруг Ойгена… Они даже валиками по стенам возили так, словно бы соревновались, кто быстрей и эффектнее это сделает — и если Рабастан двигался вверх-вниз, то Толлет своим валиком водил вперёд-назад, постепенно опускаясь с потолка и к полу.

Хорошо, что вместо когтей и клювов им хватало слов — и Ойген порой едва удерживался, чтобы не пошутить о том, что они тут не одни, и с их стороны было бы вежливо общаться на общечеловеческом, а не на птичьем языке, которого лично он, например, не понимал.

— Прости, но Россети это попса, — Толлет пожал плечами и, добравшись валиком до потолка, провёл им по нему.

Рабастан буквально вспыхнул, словно сухой хворост — и Ойген увидел, как дёрнулась его рука.

— Попса? Я верно понимаю, что тебя в принципе раздражают художники, ценящие детали?

— Да не в деталях дело, — возразил Толлет, старательно водя валиком по потолку и уклоняясь от упавшей капли. — Я не поклонник фэнтези.

— Не уходи от темы, — Рабастан макнул свой валик в ведро.

— Я и не ухожу, — Толлет продолжал обрабатывать потолок. — Все прерафаэлиты — искусство для любителей слезливого романтизма…

— Конечно, — фыркнул Рабастан. — То ли дело цветные круги или пятна!

— Да причём тут Кандинский? Но мужик, по крайней мере, хотя бы искал новые структуры и формы, а Ханта и Милле просто пара дотошных натуралистов, — Толлет пожал плечами. — Не то чтобы я хотел сказать, что для этого придумали фотокамеры, но если уж говорить о натуралистичности — то я считаю, Дягилев был прав сто раз, отдавая должное грациозной прохладности де Шаванна. По крайней мере, это…

— Дя… кто? — вмешался Ойген. Он и вправду слышал это имя в первый раз, но выставил себя сейчас придурком не поэтому — а потому что глаза Рабастана заблестели слишком ярко.

— Дягилев. Это такой русский бездельник, фанат искусства, — отрекомендовал того Толлет. — Массово нёс его в массы, к тому же имел недурной вкус. Сейчас на нём бы поставили штамп «продюсер», пожалуй… тогда было больше принято говорить «антрепренёр» — хотя это несколько не одно и то же.

— А когда у магг… когда вообще одно сменилось другим? — спросил Ойген, уводя разговор в более безопасную сторону.

Но, в целом, вся битва за натурализм в живописи шла относительно мирно, и работе не особенно мешала — и к началу смены Ойгена они почти закончили, договорившись заодно и о дуэли… в смысле, творческом соревновании по облагораживанию стен, которое назначили на субботу. И Ойген уходил на смену почти спокойным — и всё же, сидя за стойкой, прислушивался какое-то время к тишине над своей головой. Нет, и Рабастан, и Толлет были, разумеется, людьми и взрослыми, и разумными, но… но было в каждом из них то мальчишество, которое заставляло наколдовывать однокласснику смачные бородавки и хвост, что вынуждало Ойгена оставаться немного настороже.

Впрочем, ничего дурного не случилось — Ойген даже не поленился подняться в офис после смены и прогуляться по этажу. И поймал себя на странном ощущении, что пришёл… к себе. Нет, не домой — но именно к себе. Хотя ему ведь это помещение не то чтобы не принадлежало — он был одним из арендаторов одной-единственной комнатушки! Которая, напомнил он себе с усмешкой, как-то незаметно превратилась уже в три. И почему Уолш всё это терпит?

Ночью Ойгену, конечно, с Рабастаном поговорить не удалось, и он сделал это утром, за завтраком, спросив:

— Скажи — я так вчера и не уловил, на чём вы с Толлетом так решительно не сошлись? Почти поссорились.

— Мы? — изумился Рабастан. — Поссорились? Ну что ты — мы отлично с ним сработались. Вчера, — слегка выделил он голосом.

— Ну хорошо — пусть не поссорились, — мирно согласился Ойген. — Но когда я уходил, между вами разве что не искрило — и это была вовсе не симпатия.

— Мы просто дискутировали об искусстве, — с деланным равнодушием ответил Рабастан — но Ойген знал его достаточно хорошо, чтобы заметить дрогнувшие ноздри.

— Ну да, — хмыкнул Ойген. — Я всё ждал, когда вы начнёте биться на этих валиках прямо там... Вы так спорили!

— Как будто ты не видел творческих разногласий, — возразил Рабастан — и, посмотрев вдруг на часы, спросил: — У тебя сегодня много дел до смены?

— Ну… умеренно, — ответил Ойген осторожно. — А что?

— Тогда собирайся, — Рабастан резко поднялся. — Съездим в Тейт — я покажу. Он, видишь ли, предпочитает Рембрандта, — буркнул он, собирая со стола грязную посуду. — С его благородной сдержанностью. Я тоже Рембрандта люблю — но я способен оценить изящество Россетти и… идём, — он закончил складывать посуду в раковину. — Я после помою.

Они собрались буквально за десять минут, и меньше, чем через час уже были в галерее — и Ойген, ступая по паркетному полу и слушая Рабастана, думал о том, как жаль, что слышит это лишь он... и некоторые из посетителей, кое-кто из которых, едва они останавливались возле очередной картины, прибивался немного ближе к бесплатной экскурсии. И как обидно, что запоминается отнюдь не всё — а до Омутов Памяти маггловские технологии пока не развились.