Изгои (джен)

Наверху действительно горел свет — неяркий свет в окне, похоже, переговорной. Однако дверь была заперта, значит, это точно были не воры. Составляя в голове текст послания, которое он сейчас оставит тем, кто не выключил свет на столе, Ойген достал ключи и посветил на замочную скважину телефоном.

Зайдя, он закрыл и запер за собой дверь — не тот это был район Лондона, чтобы оставлять её нараспашку ночью, пусть даже на пять минут, — а затем попытался нащупать включатель: ходить в темноте здесь всё же было небезопасно.

Привыкнув к свету, он решительно двинулся по коридору, и неожиданно замедлил шаг, услышав странные, похожие на всхлипыванья звуки. Ойген замер, постоял несколько секунд, прислушиваясь — а затем быстро двинулся вперёд. И остановился в дверном проёме переговорной.

В комнате горел торшер, и в его мягком свете Ойген увидел сидящую с поджатыми ногами на диване Энн. Она плакала — да нет, рыдала навзрыд, крепко обняв подушку и спрятав в ней лицо.

— Энн! — негромко позвал Ойген, очень стараясь не напугать её. И лишь потом вошёл и, приблизившись к ней, наклонился. — Эни, что случилось?

Она помотала головой и, подняв покрасневшее заплаканное лицо, поглядела на него с таким отчаянием, что её взгляд резанул его по сердцу, оставляя кривую рану. Ойген опустился перед нею на колени.

— Эни, — ещё раз мягко позвал он её.

Одежда на ней была в порядке, и, на первый взгляд, не похоже было, что ей требовалась аптечка или, не дай Мерлин, врач. Что же стряслось? Ойген медленно и очень мягко сначала положил ладони ей на плечи, а затем, не ощутив сопротивления, привлёк её к себе — и Энн уткнулась носом ему в плечо и разрыдалась снова. Ойген её обнял, баюкая, словно дитя, и нашёптывая бессмысленные ласковые слова утешения. Он гладил её по голове, по плечам, просто дожидаясь, покуда она выплачется, и пытался старательно затолкать свою тревогу как можно дальше. Похоже, с ней случилось что-то действительно скверное, и Ойген даже не мог представить, что могло заставить такую спокойную и разумную девушку рыдать в одиночестве. Здесь. Вместо того, например, чтобы запереться у себя в комнате. Что же случилось? Разве она не должна была вечером праздновать день рожденье с семьёй?

В какой-то момент Энн постепенно начала не успокаиваться, но затихать — как бывает, когда силы уже иссякли, и Ойген, пересев на диван, усадил её к себе на колени. Она вздрагивала, и он, продолжая гладить её по спине и плечам, всем своим существом ощущал её хрупкость и юность. Ему так хотелось защитить её, одним движеньем палочки решив проблемы… вот только он уже давно знал, насколько часто ни один, ни сотня этих взмахов ничего не решают. Да и не было у него палочки.

— Откуда ты тут? — спросила Энн почему-то шёпотом. Её голос слега сел и звучал хрипло. Она шмыгнула носом и, обхватив Ойгена за шею, уткнулась ему куда-то под подбородок.

— Слетелся на свет, — так же прошептал он.

— Прости… Прости, я, — проговорила она, вновь начиная вздрагивать, — выдернула тебя из постели… Ойген, я... я... из дома ушла... — она снова разрыдалась и пробормотала сквозь плачь : — Я просто не могла там оставаться с ними… Я всё, всё разрушила… Всех подвела…

— Кого именно? — тихонько спросил он, только сейчас заметив стоящую у дивана сумку.

— Маму, папу… мелких… даже дедушку… всех… — она сжалась, и он обнял её покрепче. — Тебя вот тоже…

— Почему подвела? — он не спорил с ней. Зачем? Пока что он пытался понять, что произошло — и не понимал, и с каждой её репликой путался всё сильнее.

— Ох, Ойген… потому что я полная дура, — она обняла его шею крепче и так замерла.

— Ну, я тоже не Ме… Эйнштейн, — с некоторым облегчением ответил он. Его тревога, словно ветер, теперь слегка изменила направление, и он, как флюгер, повернулся за ней. По крайней мере, он уже был уверен, что ей никто не навредил. А ещё её слова не отдавали чьей-то трагической и внезапной смертью.

Энн всхлипнула и вздохнула — судорожно, но всё же глубоко и долго.

— Ойген, мне так плохо, ужасно плохо. Пару часов назад хотелось вообще умереть. Я не собиралась, нет, — она помотала головой, — но мне хотелось.

— А я пришёл и всё испортил, — мягко заметил он — и Энн зарылась носом куда-то в его волосы.

— Они меня не простят, — заговорила она быстро и с отчаянием. — Я... я ужасна... И... — она снова всхлипнула. — Мы праздновали... С родителями, с родными... с друзьями… так много народу собралось... всегда собирается... и вот мы сидели, говорили — о том, что через год я закончу магистратуру, и у меня будет замечательная специальность, отличный диплом. Меня ждёт превосходнейшая карьера... Интел... Гугл... столько компаний... с моими оценками, с моими проектами... все дороги передо мной открыты — но нужно уже думать о том, какую из них я выберу. Потому что на раздумья у меня меньше года… — она вдруг разрыдалась снова. — Ойген, они мной все так гордятся... И я, я не смогла сидеть там и слушать... Потому что не будет уже ничего — никакого будущего, никакой престижной работы. И диплома не будет! Да и вообще… непонятно, как я буду выпускаться... А вместо этого я испорчу всем жизнь! Я думала, что съеду от родителей, что стану помогать им — на них же младшие, и у них там на носу колледж, да и вообще… и вот… какая уж тут помощь, — она чуть слышно всхлипнула. — Они все на меня надеялись, столько в меня вложили… а я… а я… Они меня не простят, я подвела их всех, да ещё опозорила...

Ойген вовсе ничего не понимал, ощущая, как потихоньку начинает зарождаться у него внутри паника. Что, ну что могло случиться? Она что, кого-нибудь убила? Или… или как-то опозорила семью — он понятия не имел, как именно это бывает в современном мире у магглов, но ведь может же такое быть? Почему она ушла? Он вспомнил белого, как мел, почти неживого Маркуса, сбежавшего из дома после того, как метка оказалась у него на руке… но родители Энн были настолько непохожи на его отца!

— Энн, что бы там ни случилось, я всё на свете сделаю, что только в моих силах, чтобы тебе помочь, — сказал он, наконец.

— Да нечем тут, — немного севшим от слёз голосом проговорила Энн — и судорожно и рвано вздохнула.

— Всегда можно что-то сделать, — возразил он. — Я не обещаю всё исправить. Но хоть что-то.

— Что-то, — повторила Энн — и крепко-крепко обняла его. — Ты даже не представляешь, как я подвела и тебя, Лимбус... Ойген, как я буду работать с ребёнком? Я беременна, — убито проговорила Энн. — И я понятия не имею, что с этим делать.

— О, — Ойген выдохнул и прижал её к себе. И этим выиграл себе пару мгновений собраться с мыслями. Всё, что успело нарисовать ему его богатое воображение, внезапно спасовало перед таким, казалось бы, простым и даже где-то банальным фактом. Но именно этот факт заставил Ойгена испытать растерянность, какую испытывает большинство мужчин. В волшебном мире, в том кругу, в котором он вырос, если и случалось что-нибудь подобное — нечасто! — то многие семьи решали эту проблему тихо. И очень по-разному. Порой случались, конечно же, и скандалы — и на то, насколько он будет неприятным и тяжёлым, многое влияло. Порою всё оканчивалось поспешным браком, иногда — криками и проклятьями… а большей частью об этом вообще никто и ничего не узнавал.

Сам Ойген, лично, никогда с таким не сталкивался, и сейчас и вправду растерялся и на миг ощутил себя мальчишкой, ищущим у взрослого совета или помощи. Вот только если кто-то был здесь взрослым, то он сам…

При осознании этого его спина напряглась, и он обнял Энн немного крепче.

— Аборт не хочу, — сказала Энн хотя и тихо, но неожиданно решительно. — Нет.

— И не надо, — с… облегчением проговорил Ойген. По крайней мере, Энн точно сказала, чего не хочет, сама ответив на самый сложный вопрос. Остальное ему казалось проще… может, зря, конечно, но он определённо ощутил себя уверенней. — У тебя есть я. А ещё Лимбус, — негромко проговорил он. — Я понимаю, что сейчас мы не так много зарабатываем — но зато ты можешь тут работать так, как сможешь. Хоть из дома. Хотя это всё равно непросто, да, я понимаю — но мы что-нибудь придумаем. Энн, слышишь? — она отодвинулась и поглядела на него. И улыбнулась — очень грустно. — Из тебя наверняка получится чудесная молодая мама. А я буду лучшим на свете дядюшкой, — пообещал он, улыбнувшись. — Не могу, правда, сказать, что у меня большой опыт в таких делах — но все же учатся. Я тоже научусь, — сказал он — и понял, что совершенно успокоился. Раз главное решение принято… — Ну раз уж с этим мы как-то разобрались. Энн... — Ойген слегка напрягся. — Ты уже сказала...

— Филу? Нет, зачем? — Энн вздохнула.

— Филу? — Ойген удивился. Не то чтобы сильно, но… казалось, что его отъезда прошла целая вечность, и признаться, Ойген о нём почти и не вспоминал, словно того стёрли ластиком из их жизни, оставив лишь какую-то едва заметную серую муть на листе.

— Так вышло по-идиотски, — вздохнула Энн, и он почувствовал, как её тело в его руках расслабляется. — У него своя жизнь. Мы расстались, и никаких детей он не хотел, — она слегка завозилась, устраиваясь удобнее. — Глупость такая... это же был просто прощальный секс... не понимаю как у нас... получилось... и я… я просто не хочу, ничего не хочу от него, — в её голосе вдруг прозвучал не столько вызов, сколько решительность.

Ойген с некоторым усилием загнал поглубже желание подробней расспросить её о том, насколько они соблюдали правила контрацепции — своих, поднявших голову страхов он не сможет ей объяснить, и это для неё прозвучит не более чем упрёком. Бессмысленным и не нужным сейчас.

— Иногда случайности просто происходят, — сказал он и спокойно и твёрдо, а затем, помолчав, добавил: — В пекло Фила, — да, на его месте Ойген бы хотел непременно знать. Но он был не на месте Фила, а на своём собственном — и на стороне Энн. Не рассуждая. — Давно ты знаешь?

— Ну, — она задумалась… а может бы, просто у неё сбилось дыхание. — Несколько дней. Ох, Ойген, — Энн крепко-крепко снова его обняла, а затем, отстранившись, посмотрела, наконец, ему в глаза. Её лицо опухло от слёз, и губы были все искусаны, и Ойген, ласково и сочувственно улыбнувшись Энн, погладил её по щеке. И предложил: — Давай я заварю чай?

— Крепкий-крепкий, — она поцеловала его в щёку, а потом прижалась к ней своей.

Да, не было ещё таких проблем, обсуждению которых помешал бы хороший горячий чай — скорее, бывали проблемы, когда чая не было, и некому было его подать. Но у Энн был этой ночью Ойген, а у Ойгена… у Ойгена были две чашки, горячий чайник и твёрдое намерение никого в этой жизни больше не подводить.