Изгои (джен)

Это ведь она позвала его в свой дом и предложила съехаться. Не он. Выходило, что она ему просто навязалась — а он согласился и не стал отказывать. Позволил. Или что-то в этом духе… Вот она и демонстрирует, что не так уж и хотела вместе жить. А он…

А он дурак и идиот. Ведь это же так просто! Чувства чувствами, но голова-то у него на месте.

— Знаешь, — проговорил он после долгой паузы, во время которой она успела отойти к окну и закурить, — делать то, что хочется — самая естественная вещь на свете.

— Вот и уходи, — буркнула она.

— Я не хочу, — возразил он и, подойдя к Мэри со спины, снова положил ладони ей на плечи. — Я сейчас не о себе. Тебе хотелось бы, чтобы я сам предложил съезжаться? Угадал? — она словно бы окаменела под его руками, и он, осторожно погладив Мэри по плечам, продолжил: — Мне тогда некуда было тебя позвать. Я бы даже не смог предложить тебе снимать квартиру вместе — это странно, звать снимать напополам квартиру человека, живущего в своём доме. Ты же просто пригласила меня — как хозяйка. Знаю, принято, чтобы подобное предлагал мужчина — но тогда пришлось бы ждать. Не знаю, сколько. Может, года два. Мэри, только хозяин может пригласить кого-то жить в свой дом.

— А так вышло, что я тебе навязалась, а ты согласился, — глуховато проговорила она.

— Нет, не так, — возразил он. — Вышло, что ты сделала, что захотела. Захотела жить со мной — и так и сделала. Без всяких идиотских предрассудков.

Мэри хмыкнула и некоторое время продолжала курить, глядя в распахнутое окно. Затем затушила окурок о внешнюю сторону подоконника и спросила, по-прежнему не оборачиваясь:

— Ну а ты?

— И я тоже, — улыбнулся он. — В данном случае наши желания совпали.

— И кто тогда… — она запнулась, ища нужные слова, но он и так всё понял.

— Никто. Никто ни к кому не напросился и не навязался. Мэри, совсем не обязательно кто-то должен выиграть, а кто-то проиграть. Иногда люди просто договариваются и выигрывают оба. Или получают, что хотят, — он поймал себя на том, что как будто уговаривает её. — Почему кто-то обязательно должен что-то получить в ущерб другому?

«Потому что так и есть», — ответил он себе же. Но ведь нельзя сказать, что он только получил? Она ведь действительно хотела жить с ним. Да и дом они вдвоём привели в нормальный вид. Хотя всё это и совсем не то, конечно, чего бы ей хотелось, и незачем хотя бы себе лгать. Он ею пользуется.

И было бы правильным хоть чем-то с ней за это расплатиться. Она ведь тоже должна что-то получить от их союза, кроме довольно спорного, честно говоря, удовольствия делить с ним дом, постель и стол. Ну и не менее спорной радости, как говорили его новые друзья, выносить ему мозг.

Мэри молчала, и Ойген решил дать ей обдумать сказанное. Некоторые вещи принимать непросто, и для этого нужно одиночество. Однако едва он попытался убрать руки, как она накрыла их своими и прижала вновь к своим плечам, и он послушно замер так, а потом и осторожно привлёк её к себе и обнял. Так же, со спины.

— А ты позвал бы? — спросила она, наконец.

— А ты бы согласилась? — ему ужасно не хотелось лгать. Хотя бы это он мог сделать для неё — как обещал когда-то.

— Не знаю, — она откинула голову назад, и теперь её макушка была в точности под его подбородком. — Я уже жила так с бывшим. В чужой квартире. В его. Но вы так непохожи.

— Ну вот видишь, — он коснулся губами её волос. — Мэри, если ты поняла, что поспешила, скажи мне. Мы уедем.

Он, конечно, точно знал, что она не скажет ничего подобного — но что он будет делать, если ошибается?

— Нет, — она покачала головой. — Нет. Я не хочу. Пусть я даже напросилась.

— Предложить — не значит напроситься, — возразил он. — Ты сделала то, что захотела и могла себе позволить. Что дурного?

— Не знаю. Хелен говорит…

— Мне неинтересны слова Хелен, — оборвал он. — Как и она сама. Мне интересна ты, — он развернул её к себе и, заглянув в глаза, спросил: — Так что дурного в том, чтобы сделать то, чего ты захотела? Ты сама? Ты никого не заставила и не обманула. Что плохого?

— Хелен… — снова начала она, но он не собирался это слушать:

— Хелен трижды развелась, — жёстко напомнил он. — Это не делает её экспертом в отношениях. Она либо не умеет выбирать мужчин — и тогда, конечно, хорошо, что, поняв ошибку, она от них уходит. Либо не умеет сохранять с ними отношения. В обоих случаях — зачем ты её слушаешь?

— Она моя подруга, — почему-то Мэри выглядела сейчас виноватой.

— Это замечательно. В самом деле: я считаю дружбу и друзей огромной ценностью. Одной из самых главных, — проговорил он очень серьёзно. — Но то, что человек — мой друг, не делает его экспертом априори. Он тоже может ошибаться — и жизни у нас разные. Как и у вас с ней. Она меня не знает, и в целом, как я понимаю, не слишком хорошо относится к мужчинам. И это её дело — но вряд ли это делает её хорошей советчицей тебе.

— Она хорошая! — с нажимом заявила Мэри.

— Очень может быть, — кивнул он. — Я её почти не знаю — но я верю тебе. Однако это наши отношения — при чём здесь Хелен?

— Она мне помогла, когда я разводилась, — почти просяще проговорила Мэри, поставив его этой интонацией в тупик.

— Тот, кто хорош при расставаниях, не всегда таков в обратном, — возразил Ойген.

— Хэнк её терпеть не мог. И мама. А мы со школы дружим! — да она же защищает эту Хелен, понял Ойген. От него. Так, словно бы он запрещает им дружить и ставит её перед выбором: он или она.

— Но ведь из этого не следует, что она всегда во всём права, — сказал он мирно. — Люди ошибаются — даже самые любимые и близкие. Они не становятся от этого плохими — но совсем не обязательно всегда их слушать.

— Но она моя подруга! — воскликнула Мэри. И, высвободившись из его рук, с размаха уселась на его кровать, закинув ногу на ногу и обхватив себя руками.

— Дружба не мешает тебе не во всём советоваться с ней, — он очень странно себя чувствовал, говоря такие очевидные вещи. — И поступать порой по-своему. Она друг, а не учитель. И не мама.

— Хелен никто не любит, — расстроенно сказала Мэри. — Они её даже не знают! Вот и ты…

— Я её не не люблю, — возразил он, садясь в паре футов от неё. — Я её не знаю. Как и она меня — и как раз поэтому мне кажется странным, что ты с ней о нас советуешься. Мы ведь даже не знакомы толком.

— У тебя никогда нет времени, — поколебавшись, упрекнула его Мэри.

— Нет, — кивнул он. — Тебе хотелось бы, чтоб мы с ней узнали друг друга ближе?

— Я не знаю, — ответила она, поколебавшись. — А если вы друг другу не понравитесь?

— Значит, мы не будем проводить друг с другом время, — улыбнулся он. — Это твоё дело — с кем дружить.

— Хочешь сказать, ты не станешь запрещать мне? — недоверчиво спросила Мэри, отодвигаясь от него.

— Да как я бы смог? — конечно, его удивление было несколько наигранным. Он прекрасно знал, как. И не однажды это видел. — Мэри, ты не мой ребёнок лет пяти! Как вообще можно взрослому человеку запретить общаться с кем-то? Силой? Ты считаешь, я тебя свяжу и тут запру?

— Ты скажешь, что не хочешь этого, — ответила она серьёзно. — И что если я тебя люблю — я должна уважать твои желания. И если я не…

— Мэри, — оборвал он. — Это называется «шантаж». Обычно люди это делают из страха или желания власти, но я…

— Но ты не боишься потерять меня, — сказала она с горечью. — Потому что я не так уж и нужна тебе, или потому что уверен, что я никуда не денусь?

— Если человека не хотят терять, — покачал он головой, — то привязать его и запереть — вовсе не единственный и, я сказал бы, не лучший способ. В привязанном насильно мало прока.

— Зато он никуда не денется, — Мэри отвернулась.

— Но я-то буду знать, что всё равно ему не нужен, — пожал он плечами. — И в чём радость? Это унизительно: знать, что человек с тобой по принуждению, а не потому, что хочет.

— Ты бы не хотел так? — спросила она как-то озадаченно.

— Точно нет, — ответил он уверенно. И, подавив зевок — потому что напряжение от нежданной драки схлынуло, и ему снова хотелось спать — спросил: — Скажи, почему ты всё-таки меня ударила?

— Ты не вернулся ночевать, — она нахмурилась. — И даже не предупредил.

— Неправда, — Ойгену вдруг стало почти больно — до того она ему сейчас напомнила вдруг Беллатрикс. Не потому, что он скучал по ней, или когда-нибудь испытывал симпатию — нет, он просто вспомнил. Снова. Вспомнил то, что потерял, и тех, кого ему больше не суждено увидеть. — Я звонил тебе. И написал.

— Я не слышала! — воскликнула она. — Ты представляешь, что я подумала, когда проснулась — а тебя нет?! — она сжала кулаки.

— Я догадываюсь, — кивнул он. — Тебе просто нужно было посмотреть в свой телефон.

— Мне было не до телефона, — она вдруг резко к нему придвинулась. — Ойген, я тебя ревную, да — а знаешь, почему?

«Да, знаю», — хотел он ответить, потому что не однажды слышал от неё же объяснение. Однако он переспросил:

— Почему?

— Я видела, как ты с ними шутишь и болтаешь, — Мэри шумно выдохнула. — И как смотришь. На девиц там, на работе. А они и рады — ходят полуголые!

— Лето, — пожал он плечами. — Жарко. Я уже пообещал тебе, что изменять не стану. Помнишь?

— Но ты не пришёл домой! Что я должна была подумать? — она вновь обхватила себя руками.

— Например, что мой сменщик внезапно не пришёл, — начал он перечислять. — Или что произошла авария, и автобусы не ходят. Или что со мной случилось что-то, наконец. И первым делом посмотреть в свой телефон! А не кидаться с кулаками! Не говоря уже о том, что ты прекрасно знаешь, что я был в тюрьме не за мошенничество или, например, подлог. Ты понимаешь, что я мог тебя убить? Случайно? Просто не поняв спросонья, кто ты и что происходит?

— Правда мог бы? — спросила она с неприятным ему трепетом.

— Да, мог, — отрезал он, наверное, чуть резче, чем ему хотелось. — Никогда не делай так, пожалуйста. Ни со мной, ни с Рабастаном.

— А он тоже… — начала она, но он, взяв с заменявшего ему тумбочку табурета свою Нокию и обнаружив, что уже почти одиннадцать, поднялся и сказал:

— Я собираюсь завтракать. Спускайся, если хочешь, — и, натянув футболку, пошёл вниз.