Изгои (джен)

Ойген не помнил, что снилось ему этой ночь, но когда он проснулся, ему первым делом в голову полезли мысли о вчерашнем мальчишке, и он остро сейчас пожалел, что не взял у него номера телефона. Тогда он мог бы ещё вчера написать ему и узнать, как он добрался до дома — а сегодня уже можно было даже спросить, как сложилась судьба морской свинки. Но номера у него не было, так что ему оставалось надеяться, что таксист не оказался тайным маньяком, и в новостях не появится информация об очередном расчленённом детском трупе.

С этой мыслью Ойген и встал и, раздвинув шторы, вздохнул, глядя на серое небо. Впрочем, чего ещё ждать от января? Серость и холод.

Когда он, кутаясь в халат, вошёл в гостиную, Рабастан, дождавшись пока закончит зевать, пожелал ему доброго утра, а затем, не откладывая спросил:

— Брат мой, что ты скажешь о том, чтобы в конце недели взять Бенсона снова на передержку? Я мог бы привести его в воскресенье, и он бы у нас гостил до субботы. Его хозяин опять куда-то собрался, и видит Мерлин, отдых ему не повредит.

— Давай! — Ойген сам не ожидал, что, оказывается, ужасно соскучился по умным глазам и мокрому носу. — Я вообще всегда за то, чтобы взять Бенсона, — добавил он. — На всякий случай знай это. Тем более в нашем отеле снова свободные номера.

— Отлично, — Рабастан на сей раз не сидел за компьютером, а явно собирался куда-то и, похоже, просто ждал, пока Ойген проснётся. — Тогда я приведу его в воскресенье вечером. И он будет мокрый и грязный, — предупредил он.

— Значит, ты будешь его вытирать и мыть, — засмеялся Ойген. — Ты уходишь?

— Да, и мне уже пора, — Рабастан, захватив рюкзак, вышел в прихожую и, одевшись, повязал свой яркий шарф, и ушёл, махнув рукой на прощанье.

Проводив Рабастана, Ойген подошёл к гостиной к окну, наблюдая, как тот, перейдя дорогу, позвонил в дверь дома Роузмондов. Каникулы подходили к концу, и Изи на днях должна была снова уехать — и сегодня, возможно, была одна из последних их встреч.

Открыла ему Луиза с малышом на руках, однако они едва успели поздороваться, как появилась Изи, и Рабастан, церемонно попрощался с её матерью, а затем они ушли вдвоём в сторону парка, спокойно о чём-то беседуя. Почему-то вся эта сцена ужасно напомнила Ойгену походы в Хогсмид, и он ощутил странную тянущую ностальгию.

Он стоял, отогнув краешек занавески и, провожая их взглядом, улыбался тому, каким Рабастан выглядел, всё же, живым, и главным символом обновленной жизни был его этот психоделически-яркий шарф. Насколько же Ойген привык его видеть в спокойных тёмных вещах — и это яркое пятно знаменовало словно флаг на горной вершине вернувшуюся, наконец, любовь к жизни в одном единственно взятом Рабастане Лестрейндже.

Ойгену вдруг тоже остро захотелось чего-то яркого — но не шарф, наверное, а что-то более серьёзное. Возможно, рубашку? Но ничего подобного у него в шкафу не было, да и денег, честно признаться, на такие капризы у него сейчас не было тоже, так что он пообещал себе, что купит парочку при первой же удобной возможности — и, открыв свой новый макбук, сел просматривать последние сообщения на «Зеркалах».

Ойген знал, конечно, о разных особенностях общения многое, но как-то никогда не задумывался о том, как выглядит на практике этот процесс между парой сотен людей человек. О, он прекрасно осознавал, что они далеко не всегда будут сходиться во мнениях — но никак не думал, что за такой короткий срок администрацию сайта в лице самого Ойгена уже начнёт неприятно удивлять и утомлять количество поступающих жалоб пользователей друг на друга и весь окружающий мир. Потому что беседами о животных они ограничиваться никак не желали — а когда речь заходила о политике или футболе, можно было лишь радоваться, что никто не хватался за палочки… в смысле, не пытался использовать в качестве аргументов кулаки или какие-нибудь подручные средства. Вместо них в сети приходилось обходиться только словами — и что-то запаса приличных слов не всегда хватало, да и то, что можно было бы счесть приличным, могло бы послужить достойной причиной дуэли и даже кровной вражды.

Механизм подачи жалоб они еще не внедрили, так что пока те просто сыпались на специально заведённый для этого ящик, и Ойгену приходилось разгребать их вручную и надеяться на то, что однажды люди научатся внятно указывать тему письма. А пока он вынужден был отделять зёрна от плевел и раскладывать письма по папкам «У меня не работает», «Я не могу» и «Меня обозвали дурой». Технические вопросы он сразу пересылал ребятам, а вот с остальным пытался разобраться сам, периодически не зная, то ли посмеяться, то ли побиться головой о стол. Но в любом случае, большинству нужно было что-то ответить.

И всё же он изумлялся способности, казалось бы, самых обычных людей насмерть разругаться на абсолютно пустом месте. Например, начать со спора о преимуществах и недостатках натурального корма против промышленного и умудриться как-то перейти к апокалиптическому вреду фастфуда. Затем они могли ополчиться на мясо и молоко, и тут в дискуссии появлялись еще и условия труда швей в Индонезии, в бедственно положении коих были виновны адепты бездумного потребления. Потом они чуть ли не в лицах начинали выяснять, кто там кому адепт, у кого лишние килограммы и кто лично ответственен за британскую экологию вообще и будущее всего мира… и на этом, к счастью, всё закончилось проклятьями в адрес премьер-министра, друг друга, и двумя жалобами.

Ойген ограничился удалением самых оскорбительных сообщений, а также строгим предупреждением, не разбирая, кто там адепт, и добавил в список работ систему блокировок аккаунтов. Так как про «бан», запуская в декабре «Зеркал»а, они даже не вспомнили.

И ведь этот случай вовсе не был уникален…

Отвечая на очередное письмо, Ойген думал, что совсем скоро эта работа начнёт отнимать у него слишком много времени и сил: людей на «Зеркалах» становилось всё больше, а следить за всеми, и одновременно заниматься делами компании было сложно уже сейчас. Но и бросить всё на самотёк Ойген не мог — он даже с собственными налогами дотянул до последнего. Ну, или ему так казалось.

На сей раз к господину Вану Ойген выбрался в понедельник тринадцатого — в такое же гадкое холодное утро, как и все предыдущие. В этот раз компанию ему составляла не Энн, которую Марк отвёз ещё на прошлой неделе, а с Рабастан, которому тоже предстояло разобраться в своих доходах. А вот время было тем же — семь утра. И всё же, несмотря на несусветно ранний подъём, Ойген был невероятно рад встрече — и отчасти эту радость поддерживала мысль о том, что по возвращении он сможет снова лечь спать. А ещё — странный и забавный контраст оставшихся ещё рождественских украшений и китайской символики, среди которой они с Рабастаном и оказались. А ведь совсем скоро у китайцев будет свой Новый Год. Кажется, он выпадал на февраль.

Обсудив причуды лунных и солнечных календарей, они приступили к делу. И, вписывая в свою декларацию доход Рабастана от прогулок с собаками, Ойген с некоторым удивлением вглядывался в весьма приличную сумму, получившуюся в конце. В принципе, на эти деньги вполне можно было жить — не слишком роскошно, но отнюдь не нищенствовать. А он-то ведь до этого момента не слишком-то серьёзно относился к этому занятию…

Хоть и начали они с деклараций — а закончили консультацией уже по вопросам студии и, признаться, это заняло куда больше времени, чем всё остальное. Пускай подавать финансовые отчёты Ойгену предстояло лишь в мае, но как-то так вышло, что договорился он о будущих консультация он прямо сейчас, и вообще под конец разговора начал подозревать, что как-то не так делает ряд вещей. А значит, стоило выделить в их бюджете нужную сумму, позвать мистера Ван в гости и посидеть с ним какое-то время с бумагами, если он согласится.

— Маленькая аудиторская проверка? — с тонкой улыбкой поинтересовался у него Ван Шен.

— Вроде того, — слегка смутился Ойген, а Рабастан вообще сделал вид, что крайне увлечён собственными бумагами.

От мистера Вана они вышли без четверти девять — Ойген никак не ожидал, что вроде бы несложное дело отнимет у них столько времени. В прошлый раз всё было так просто! А теперь… Впрочем, до того порога, когда налог резко возрастает, было ещё необозримо далеко.

— Обидно отдавать такую сумму фактически ни за что, — шутливо вздохнул Ойген. — Да-да, я понимаю, что государства без налогов не бывает — но… у нас там было всё как-то проще.

— Ойген, ты просто подобным не занимался ведь никогда, — напомнил ему Рабастан. — Я помню, Руди каких только поборов не приходилось платить. Земля, пошлины, лицензии — на всё что угодно. Но я согласен: там хотя бы ясно, за что ты деньги в эту бездну швыряешь. И швыряют их в основном те, у кого они есть. А тут даже как-то обидно.

— Ну, кому-кому, — засмеялся Ойген, — а уж не тебе бы на этих мытарей обижаться. Вот, скажем, твоё пособие откуда бралось?

— Именно что бралось, — печально вздохнул Рабастан. — И это прошедшее время меня удручает. Ладно. Ойген, я думаю, в следующем году в твою декларацию уже никаких собак не нужно вписывать будет. Я переоформлю договоры на своё имя, правда, пока не решил, как. Видимо придется признаться, что у меня брат-близнец.

— Зато ты вольёшься в наши ряды полезных членов британского общества, — Ойген продолжил смеяться.

— Вольюсь, — кивнул Рабастан — и, сощурившись, задумчиво помолчал, и все же продолжил с некоторой иронией: — Раз уж ты у нас так компетентен в финансовых вопросах — дай-ка совет.

— Я? — Ойген даже чуть притормозил.

— Ну, ты же профи… почти, — Рабастан кивнул. — Бизнес-гений. Так вот, я получил предложение размещать в своём блоге кое-какие материалы — не бесплатно, разумеется. — Ойген присвистнул, а Рабастан, усмехнувшись, продолжил: — И так как пособие моё выветрилось как чары на старом плаще, а нам с тобой нужны деньги, разумно было бы его принять, но… — он покачал головой. — Я вовсе не уверен, что хочу делать что-то подобное. Особенно изображая искренность: мол, я попробовал, мне так понравилось — рекомендую всем, — он повёл плечами.

— Так откажись, — ответил Ойген.

— От денег? — улыбка Рабастана стала немного болезненной. — Которые буквально сами в руки плывут, когда они нам нужны? Ойген, это действительно будет глупо, по-детски и… как-то не хочется.

— Асти, — подумав, спросил Ойген, — тебя смущает моральный аспект или что-то иное?

— Да сам не знаю, — так же подумав, тряхнул головой Рабастан.

— А о чём речь вообще? — Ойген решил подойти к проблеме с другой стороны.

— Это курсы живописи, и я понятия не имею, что там преподают, — поморщился Рабастан — и Ойген, не удержавшись, невинно уточнил:

— Живопись?

— Нет, Мордред, кулинарию! — неожиданно взорвался Рабастан — однако выражение его лица развеселило Ойгена ещё сильнее.

— Мы отошли от темы, — отсмеявшись, сказал он. — Так ты говорил, что в тебе мораль сражается с жадностью?

— Ойген, ну хватит издеваться над старшими, — вздохнул Рабастан.

— Асти, ты меня извини, но я никак понять не могу: ты в принципе не хочешь продаваться — тогда просто скажи им нет — или... — Ойген не стал договаривать и вопросительно поглядел на Рабастана.

Разговаривая, они как-то незаметно прошли станцию подземки, и теперь неторопливо двигались к следующей.

— Наверное, я просто не хочу продаваться на их условиях, — подумав, на сей раз вполне серьёзно ответил ему Рабастан, показавшись в этот момент куда старше. — Поэтому я говорю с тобой. Ойген, для меня всё это не просто — я не хочу эти деньги терять, но не хочу, чтобы мне потом было от них противно. Ты же не рекламируешь на своих «Зеркалах» абы что.

— Асти, я понятия не имею, что мы там рекламируем, — фыркнул Ойген. — Потому что основные баннерные места занимает реклама Гугла — и уж что они там кому показывают, уже зависит от них. Я просто сдаю место в аренду, если можно так сказать. Выдели у себя место и большими буквами напиши перед этим «Реклама» — вот и всё. Всем всё станет очевидно — и ты не уронишь своё достоинство. А если тебя так тяготит переписка с твоим заказчиком — для этого у тебя есть я. Идём домой и сделаем ему предложение, от которого он уже не сможет отказаться.

— Ойген, я...

— Асти, любому художнику нужен импресарио или как сейчас говорят агент, — уверенно заявил Ойген. — Вот я им для тебя и побуду.

Рабастан вдруг дружески обнял его за плечи, и Ойген изумлённо на его воззрился.

— А что? — спросил Рабастан с тем же выражением невинности, с которым Ойген уточнял про живопись. — Тебе же нравится обниматься. Я, пожалуй, тоже начал ценить эти моменты.

И они пошли домой, где их уже дожидался под дверью Бенсон.