Изгои (джен)

Ойген бросил в ведро опустевшую коробку из-под спагетти и сказал:

— Спагетти опять кончились. И вяленые томаты, — он достал из шкафчика почти пустой пакет, — тоже. Почему это происходит снова и снова именно со мной? — спросил он, оборачиваясь к сидящей за столом с заметками к завтрашнему эфиру Ролин, которая наблюдала поверх листа, как он колдует с их ужином.

— Потому что именно ты всегда их используешь, — ответила она. И призналась: — Хотя, на самом деле, нет. На томаты ты меня подсадил — и я их иногда жую вместо сухофруктов.

— По-моему, пора покупать их самыми большими упаковками, что у них бывают, — Ойген вытряхнул остатки томатов на доску и принялся нарезать их.

— Думаешь, за мелкий опт нам дадут скидку? — улыбнулась Ролин. И спросила: — О чём ты весь вечер думаешь? Тебя выдаёт морщинка между бровей.

— М-м-м, — протянул он. — Даже не знаю. Список выйдет такой длинный… тебе перечислить всё?

На самом деле, он, конечно, просто ушел от ответа, да и портить вечер такими вещами ему сейчас не хотелось. Что-то в медийной повестке этого года не слишком гладко всё начиналось: падали самолёты, где-то на войне убивали людей, а ведь январь ещё даже не кончился. Впрочем, мировые новости Ойген узнавал вовремя не всегда, а вчера вечером совершенно случайно в какой-то подборке прочитал неожиданно зацепившую его заметку о том, что в прошлый четверг губернатор штата Иллинойс в США помиловал сто пятьдесят осужденных на высшую меру наказания преступников. Всех заключённых-смертников Иллинойса. Нет, их, конечно, не отпустили, но…

Казалось бы, к нему, в его ситуации, это не имело, да и не могло иметь ни малейшего отношения, однако всё равно его царапало где-то за рёбрами и странно тянуло. Сама мысль о том, что где-то подобное не просто возможно теоретически, но и происходит на деле, не оставляла его. Как и надежда, о ней, что когда-нибудь, может быть… Он загонял её обычно так глубоко, что совсем забывал, и всё же… Нет, конечно, нет, он прекрасно понимал это, и даже был согласен с тем, что они с Рабастаном не заслужили никакого прощения, но…

Но ведь кто-то из… как назвать их? Друзья? Нет — с тем же Родольфусом, например, Ойген никогда не дружил, или вот, например, с Роули… Они не друзья — но тогда кто? Соратники? «Ближний круг» — усмехнулся он про себя. Просто ставшие слишком близкими люди… В общем, кто-то из тех, кому Ойген так и не мог подобрать верное определение, мог остаться там, в Азкабане. Не согласиться отказаться от магии, не согласиться отдать часть себя — и всё еще оставаться там пока он варит спагетти. И до сих пор слушать лишь шум волн и крики чаек и альбатросов. И не видеть ничего, кроме серых камней… и всё равно не иметь возможности колдовать, но хотя бы чувствовать в себе эту силу. Сколько их там? Помилование могло бы дать им надежду.

Ведь там, по другую сторону Статута, тоже было подобное, даже не считая того фарса в девяносто седьмом. А значит…

Эта мысль зудела, изводя его со вчерашнего вечера, и стоило ему перестать думать о чём-то конкретном, как его как она вновь начинала крутиться в его голове, как заезженная пластинка. Но он не мог, просто не мог поделиться сейчас этим с ней. Даже придумай он адекватный контекст, это смотрелось бы странно.

И все эти мелкие тайны, вынужденное молчание, а местами и откровенная ложь мучили его, вырастали стеной между ними, мешая сближению. Но ведь оно не могло остановиться само по себе — они уже вращались на орбитах друг друга, как бинарные звёзды под действием гравитации. Их сближение происходило медленно, почти незаметно для Ойгена, но в какой-то момент он осознал, что Ролин заняла в его жизни важное место, и как же ему порой хотелось просто по-настоящему искренне поговорить с ней. Конечно, он научился ювелирно обходить все скользкие темы и легко переделывал всякие истории из детства и юности на маггловский лад — но о многом он просто не мог говорить с ней. И среди этого «многого» было так много действительно важных вещей — и чем ближе они с Ролин становились, тем чаще Ойгену приходилось буквально прикусывать свой язык, чтобы не сказать то, чего объяснить он уже не сумеет.

Но иногда её вопросы были настолько тонки и уместны, что ставили его просто в тупик — потому что понимала и чувствовала его уже едва ли не так же хорошо, как он сам, и была к тому же до ужаса проницательна. Но в то же время тактична, и старалась не поднимать лишний раз темы, от которых он уходил.

— Только то, о чём ты сегодня так сумрачно думаешь, — ответила она, и Ойген дал почти правдивый ответ:

— О «Зеркалах». Я даже не предполагал, чем это всё обернётся.

— Мне нравятся «Зеркала», — улыбнулась Ролин. — И кое-кто там уже весьма популярен.

Ролин тоже завела аккаунт на «Зеркалах», показывая там своих птиц, и уже нашла небольшую, но весьма благодарную аудиторию, начиная, конечно, с того же Ойгена. Некоторые из её птичек почему-то нравились читателям больше других — и как Ойген ни пытался вычислить закономерность, у него ничего не выходило. Дело точно было не в окрасе — это были, на его взгляд, далеко не самые яркие и необычные птицы.

— Хотя бы ради тебя стоило их придумать, — улыбнулся Ойген, дорезая томаты. Вода со спагетти бурлила, и Ойген, измельчив пару долек чеснока, плеснул масла на сковороду, бросил туда его и принялся резать окорок.

— Возьми с собой побольше визиток в пятницу, — напомнила Ролин, и Ойген заулыбался. В пятницу, семнадцатого, они впервые шли вместе на самое настоящее светское мероприятие — вручение довольно известной медийной премии. И Ойген немного не то чтобы нервничал, скорее, ощущал некий мандраж и возбуждённое предвкушение. И… снова думал о том, в чём пойдёт и скудности своего гардероба. Собственно, выбор у него был не такой уж большой — ничего, кроме костюма, надеть он не мог. Он даже посоветовался с Ролин, и она подтвердила, что костюм будет очень уместен — а вот галстук не обязателен. И даже, пожалуй, лишний. Конечно, куда лучше бы подошёл клубный пиджак — но его не было…

Впрочем, стоя перед зеркалом и приводя себя в надлежащий вид, Ойген решил, что выглядит, всё же, неплохо. Сменами на этот вечер он поменялся заранее, но сейчас его не оставляло ощущение, что он будто сбежал с уроков, что само по себе ужасно Ойгена веселило.

— Ну, что скажешь, Бенсон? — спросил он, наконец, стараясь выкинуть из головы свою нищету. В конце концов, иметь только один костюм было не слишком прилично, но пёс его мнения не разделял и радостно гавкнул.

— Моё мнение тебя, как я понимаю, не интересует? — осведомился Рабастан, отвлекаясь от компьютера.

— Твоё мнение — главное, а потому заслушивается самым последним, — заверил его Ойген. — Итоговым, так сказать. Ну? Что скажешь?

— Когда мне понадобится модель для прожигающего жизнь в клубах балбеса, я заставлю тебя мне позировать, — пообещал ему Рабастан. — Ты в этой роли будешь просто неподражаем. Эталонный, так сказать, образец.

— Я? Да! — радостно подтвердил Ойген, тряхнув волосами. — Должен же я хотя бы на экране вести весёлую и беззаботную жизнь!

У Ролин он был ровно к шести, потратившись на такси — и, поднявшись, застал её уже одетой и почти что готовой к выходу. На сей раз она выглядела в простом чёрном платье почти что скромно — потому что пуританскому понятию скромности слишком уж мешали её лицо и фигура, вполне отчётливо обрисованная платьем.

— Ты решила попробовать раствориться в толпе? — улыбнулся он, обнимая, но целуя лишь её руку, чтобы не потеряться в совсем нескромных желаниях и не смазать тёмную помаду с её так манящих губ.

— Как думаешь, у меня получится? — спросила Ролин, несколько скептически глядя на себя в зеркало.

— Нет, конечно, — покачал он головой. — Ты не можешь быть незаметной. Ты в любой компании будешь похожа на твоих птичек в стае городских воробьёв. Единственный твой шанс — отыскать более красивую и яркую подругу. Но это будет чрезвычайно сложно — настолько, что я даже не уверен в выполнимости этой задачи. Впрочем, можно действовать от обратного… Но надолго эта тактика тебе не поможет, и когда они перестанут кричать от ужаса, ты всё равно окажешься в центре…

— Ты льстец, — улыбнулась она. — Бесстыдный льстец. И тоже очень красивый.

— Мне проще, — возразил он. — Меня можно по-дурацки одеть — и всё. А с тобой даже это не сработает.

— О, как ты ошибаешься, — засмеялась она. — Когда мы вернёмся, напомни мне — и я покажу тебе свои подростковые фото. Те, на которых я в… ох, нет, — Ролин помотала головой и прикрыла рукою рот. — Не стану пугать тебя заранее. И еще я с косичками.

— С косичками? — подхватил он с любопытством.

— С косичками, — покивала она. — С разноцветными бусинами. Был у меня такой… опыт. Не спрашивай.

Она перешла, наконец, к финальной детали — выбрала крупную подвеску венецианского стекла на полупрозрачной золотистой ленте — и Ойген испытывая странное удовольствие, помог завязать её, касаясь ей волос, а затем подал пальто. Ролин обернула вокруг шеи мягкий тёмный шарф, и они с Ойгеном вышли из квартиры.

До высотки почти в самом центре Лондона они доехали на такси — и болтали по дороге, целомудренно… или не очень держась за руки.

— Как ты думаешь, — спросила она в какой-то момент, — если мы приедем, посидим в машине и не будем из неё выходить, можно ли будет сказать, что мы были на вручении премии?

— Думаю, всё же нельзя, — решил он. — Вот если мы туда поднимемся — и уйдём тут же, тогда да. А так не выйдет даже технически: её же вручают там, наверху.

— Разумно, — вздохнула Ролин — и улыбнулась. — Тогда мы туда пойдём. И потом, я давно хочу тебя познакомить со всеми.

— Ох, — он тоже вздохнул. — Ты мне не поверишь, но я боюсь.

— Напрасно, — Ролин ласково погладила его по руке. — Большинство из этих людей отчаянно скучает на подобных мероприятиях, и они будут просто счастливы свежему лицу и разговорам, выбивающимся из привычного ряда. И потом, некоторые из них очень нежно относятся к своим питомцам — вот с них мы с тобой и начнём. Наша выпускающая редактор обожает своего сфинкса.

— Сфинксы — это такие странные голые кошки, — вспомнил Ойген. — Я держал такую однажды — и это было… странно. Но, пожалуй, приятно.

— Да-да, — кивнула Ролин. — Примерно так — но я бы заменила «странно» на «невероятно».

Они рассмеялись — и Ойген, выходя из машины, заметил:

— Это универсальная замена. Всегда говори «невероятно» вместо «странно» и «впечатляюще» вместо «какая гадость».

Он действительно волновался — однако, стоило им с Ролин войти, наконец, в огромный зал, от его тревоги не осталось и следа. Ойген словно окунулся в своё же прошлое и в ту среду, по которой не столько скучал, но в которой ощущал себя невероятно комфортно, с поправкой на отсутствие летающих подносов с закуской и эльфов, готовых исполнить любой каприз. Здесь было сразу всё: и небольшая эстрада, на которой музыканты играли приятный и лёгкий джаз, и большой круглый аквариум в центре зала, изображавший из себя задник бара, и расставленные по периметру стен столы с закусками, и разносящие шампанское официанты… и толпа, взбудораженная скучающая толпа улыбающихся людей, довольных тем, что нашлось, где и как провести очередной вечер.

И Ойгену лишь потребовалось на время забыть о том, что он — Ойген Мур, живущий вместе с братом в маленькой съёмной квартире и откладывающий сейчас каждый пенни на то, чтобы расплатиться с долгом за потерянный ноутбук, и просто позволить себе быть… кем? Чем дальше — тем сильнее мешались в нём Мур и Мальсибер, постепенно начиная сливаться в одного человека, которым он, на самом деле, и был.

Через час Ойген уже знал имена половины гостей, причём далеко не только тех, кого он уже видел на экране телевизора. Теперь же между ними не было даже стекла, он же, в свою очередь, знал, где именно проходят границы, в которых знакомство остаётся запоминающимся и довольно приятным.

Через два часа Ойген был уже в курсе некоторых век биографий не только их, но и их домашних питомцев. И сам не заметил, как раздал все имевшиеся у него карточки «Зеркал», и теперь неизвестно откуда взявшейся у него ручкой записывал их адрес на чужих визитках.

— Честно говоря, всё это больше похоже на клуб, — говорил он в сотый раз приятной пышногрудой даме с густо подведёнными чёрным глазами. — Ну, знаете, куда изначально приглашаются любители мадагаскарских лягушек, а потом они обсуждают способы выращивания горошка, «Властелина колец» и невыносимого соседского мальчишку, опять с утра пораньше гудящего в свой гудок.

— Вот вы сейчас шутите, — вздыхала она, — а у наших соседей растут братья-погодки, шести и семи лет. И мне не помогают даже беруши! Они милые мальчики — но такие активные!

Ойген сочувствовал, восхищался, шутил, слушал, кивал — и танцевал, причём не только с Ролин. И ловил на себе и на них с ней восхищённые, оценивающие, соблазнительные, завистливые и иногда маслянистые взгляды женщин. Красивых женщин, надо признаться, и дорогих — в элегантных вечерних платьях, правда, паре леди, кажется, перевали за шестьдесят, но он и сиял улыбкой в ответ. И отвечал на легкий ни к чему не обязывающий флирт таким же флиртом. Но когда очередная партнёрша, которую он вёл под медленную мелодию, весьма беззастенчиво склонившись к самому его уху, томно спросила, когда и куда именно он собирается сегодня уезжать после вечеринки, он заглянул в её голубые глаза и, улыбнувшись с сожалением, покачал головой:

— Вы прекрасны, — прошептал он. — Моя милая леди, и как жаль, что я никогда не изменяю своим любимым…

— Ну, если вдруг передумаешь, — отозвалась, ничуть не расстроившись, та, — и Ойген почувствовал, как ему в карман кладут что-то. Вероятно, визитку. Уже третью…

И все же когда он понял, что вечер заканчивается и все разъезжаются, он был весьма удивлён. Время подходило к двум часам ночи, но Ойген не то что не чувствовал никакой усталости — напротив, он давно не ощущал себя таким отдохнувшим и радостным.

— Ты монстр, — сказала ему Ролин, когда они, наконец, шли к лифту.

— Ну вот, — расстроенно вздохнул Ойген. — Почему так?

— Потому что обычные люди за семь часов подобного времяпрепровождения похожи на старые губки для посуды, которые скопидомы никак не выбросят, хотя сквозь те уже виден фарфор. А ты выглядишь так, будто вечеринка ещё даже не началась. Ты чудовище.

— Я просто ужасно соскучился по светской ни к чему не обязывающей болтовне, — сказал он. Взгляд Ролин стал очень внимательным и наполненным странным пониманием, будто что-то какой-то кусочек мозаики встал на место, но она ничего не сказала. Они подошли к лифту, и Ойген нажав кнопку, продолжил: — И потом, мне нравится рассказывать про свои «Зеркала». Я не так уж много в жизни успел сделать — и тут вдруг вполне осязаемый результат.

Ролин улыбнулась и спросила:

— Ты всегда завидовал брату? — и Ойген не успел спрятать изумлённый взгляд:

— Почему? Ты так решила, — добавил он.

— Потому что результат его трудов всегда был вполне осязаем, — ответила Ролин. — Тебе тоже хотелось?

— Наверное, — он не знал, что сказать и задумался, а что было бы, если бы они с Рабастаном были братьями с самого детства. Завидовал бы он его таланту? Успеху? Картинам? Или нет? Вряд ли: Ойген никогда не был завистлив. С другой стороны, у него ведь и старшего одарённого брата тоже никогда не было…