Изгои (джен)

Когда на сковороде зашкворчал бекон, Мэри Тайлер достала сигареты и закурила. Ойген, разумеется, ни слова не сказал — поморщился только. Разумеется, он это перетерпит — что он, дряни никакой не нюхал? Да если вспомнить уроки зелий…

Стоп. Школу он вспоминать не будет. И зелья — тем более. В жизни Мура ничего этого не было, а Мальсибера больше нет.

Запах жарящегося бекона и сигаретный дым смешались, потом к ним добавился аромат свежего кофе, и Ойгена слегка замутило: за последние недели он выпил его, кажется, больше, нежели за всю предыдущую жизнь. Мальсибер давно уже не получал от кофе никакого удовольствия: его вкус стойко ассоциировался у него только с недосыпом. Кажется, ещё немного, и он этот напиток возненавидит. Но без него Ойген едва просыпался…

Он сидел и разглядывал пушистый сиреневый халат, какие-то детские тапки в форме, кажется, когтистых лап, и торчащие из них полные, скверной формы лодыжки, продолжающиеся икрами в тёмных волосках — и думал о том, что должен чувствовать к их обладательнице. Жалость? Брезгливость? Может, прежде — да, и у Мальсибера были бы для этого основания. Но что должен чувствовать Мур? Обитатель маленькой социальной квартирки в Хейгейте, которую он делил со своим больным братом — так он всем говорил о Рабастане?

Он не знал. Понятия не имел, что должен был бы сейчас чувствовать — кроме желания глотнуть свежего воздуха… и заснуть. Впрочем, он теперь всегда хотел спать и уже почти привык к этому состоянию.

Мэри Тайлер поставила перед Мальсибером тарелку с яичницей и беконом, и положила на её край пару тостов.

— А вы? — спросил он, сглотнув наполнившую рот слюну: вот сейчас он вспомнил и почувствовал, до чего голоден. Он ведь ел в последний раз вчера днём — сэндвич с пюре из консервированной фасоли и сыром, что взял из дома.

— Мне на работу к двенадцати, — сказала она и махнула рукой. — Я потом… вы ешьте, — она огляделась, посмотрела на заваленные свёртками и коробками табуреты и прислонилась спиной к кухонному столу.

А потом вытащила пачку сигарет и снова закурила.

Так вот почему она не ест с ним: ей просто сесть некуда, понял он. Нечасто сюда гости захаживают — что не удивительно.

Не желая её смущать, он улыбнулся — но, наверное, что-то было в этой улыбке такое, что заставило хозяйку дома смутиться и торопливо затушить сигарету. И даже извиниться:

— Простите. А вы не курите, да?

— Не курю, — сказал он, берясь за нож и вилку.

Они замолчали. Он ел, а она смотрела на него и, он видел это боковым зрением, нервно теребила кончик пояса халата. И хотя он теперь и не мог ощущать её чувства, он, пожалуй, понимал, что с нею происходит. Некрасивая, небогатая, одинокая — и страдающая от этого одиночества до такой степени, что оставила его в своей прихожей спать. А теперь вот кормит… Он примерно представлял, что она сейчас видит: пусть худого и бедно одетого, но красивого пока ещё мужчину, не отмеченного печатью дурных пристрастий к алкоголю или чему похуже. Наверное, он и вправду должен был бы ощущать к ней презрение или жалость — но он не чувствовал. Ничего.

Разве что спать ему хотелось почему-то едва ли не сильней, чем вечером, и в целом он ощущал себя усталым и разбитым. Может быть, потому что спал этой ночью то сидя, то на полу…

— Тяжёлая у вас работа, — сказала, наконец, она. — Ведь вы без машины?

— Без, — согласился он, ловя её взгляд и глядя в светлые, водянистые, слегка покрасневшие глаза. — Но это работа. Я привык.

— Ну да, — сказала она. — Работа — это важно… с ней сейчас непросто.

— Ничего, — он улыбнулся. — Она есть, и это главное. А вы кем работаете?

— Я в интернет-кафе, — она достала очередную сигарету. — Ну, знаете, логин, пароль… и всё это за чашкой чая с сэндвичем, — она улыбнулась.

— Вот как? — спросил он, даже перестав жевать. — Какая у вас интересная работа.

— Интересная, — не стала она спорить. — Вы в таких местах бываете?

— Бываю, — кивнул он, улыбаясь весело и совсем чуть-чуть игриво. — А вы позволили бы навестить вас там? Сегодня вечером?

— Заходите, — согласилась она. — У нас славно… если станете бывать, я вам скидку сделаю, — её улыбка стала шире.

— Скидка — это аргумент, — Мальсибер рассмеялся, вроде бы шутя — хотя вот именно сейчас он был абсолютно искренен. — Я с радостью приду. Скажите только адрес.

— Тут недалеко, — она, кажется, обрадовалась, и ему стало неловко. Совсем чуть-чуть. Это «рядом» его не слишком-то обрадовало: значит, если всё получится, ему в будущем придётся делать крюк. Но если скидка будет того стоить… С другой стороны, можно ведь договориться, чтобы последние адреса заказов располагались здесь — район был популярен, сюда много ездили. С третьей, сейчас для интернета у него вообще оставалось только воскресенье… большую часть которого он просто спал. Но, может быть, теперь, после визита к врачу, станет полегче… — Я вам дам нашу визитку, — сказала она и, зачем-то затушив докуренную едва до половины сигарету, вышла с кухни.

Пока её не было, Мальсибер доел свою яичницу, допил кофе, встал и, следуя выработавшейся до автоматизма привычке, отнёс посуду в раковину, включил воду и вымыл тарелку, чашку и приборы. Он отлично выучил, что, если этого не сделать сразу, вечером захочется добавить грязные тарелки к этой, обещая себе помыть всё с утра, утром времени, конечно же, не будет… а потом посуда кончится. А ещё ведь тараканы, которые немедленно сбегутся на объедки. Вывести их так и не получилось, и теперь посуду и еду Ойген хранил в холодильнике, куда они добраться, вроде, не могли.

Здесь их, правда, не было — как, впрочем, и объедков. Только бесконечные пакеты и коробки — они лежали даже на плите, оставив свободными только две конфорки из четырёх. Может, эта Мэри в самом деле прежде чем-то торговала? Потом разорилась — и теперь товар лежит здесь мёртвым грузом?

— Вот, пожал… ой, — ахнула она, увидев стоящего возле раковины Ойгена с мокрыми руками. — Что вы… ну зачем?

— Привычка, — он слегка смутился, совершенно искренне. Как глупо вышло. — Извините.

— Да нет, я не против, — ответила она с иронией, и Ойген ощутил острую досаду из-за невозможности почувствовать — потому что анализ того, что он видел, ничего ему не говорил. Он, конечно, понял, что она иронизирует и, в целом, кажется, не слишком удивилась, но ведь что-то же она почувствовала?

— Простите, что позволил себе вольность, — сказал он наконец. В конце концов, он мог понять хозяйку, которой не понравилось, что кто-то похозяйничал на её кухне. — Я в самом деле машинально. Привык: поел — помой. Простите.

— Вы один живёте? — спросила она.

— С братом, — пояснил Мальсибер. — Но он болен, и я о нём забочусь. Поэтому привык, — он улыбнулся немного виновато.

— Понимаю, — она кивнула и протянула ему карточку. — Вот, держите. Это через две улицы отсюда.

— Спасибо, — он сунул карточку во внутренний карман. — Но я поторопился насчёт завтра: я смогу только в воскресенье. Это будет ваша смена?

— Да, — ответила она, чуть-чуть подумав — очевидно, график у неё был не слишком-то простой, а ему просто повезло.

— Тогда до воскресенья. Я днём приду, после обеда, — он улыбнулся, вытер, наконец, руки висящим на ручке духовки полотенцем, и напомнил: — И вам надо всё же расплатиться за посылку.

— Ох. Конечно! — она слегка покраснела и завозилась по карманам — и, конечно, не найдя там ничего, попросила подождать и вновь ушла — а Ойген, выбравшись из кухни в коридор, остановился у двери, возле которой стояла принесённая им коробка.

— Вот, — запыхавшаяся Мэри, наконец, вернулась, и протянула ему три десятки. Пока она расписывалась, он полез было в кошелёк за сдачей, но она, зардевшись, замахала на него рукой: — Нет-нет-нет, не надо! Это вам, — она кивнула, словно предлагала ему не смущаться.

— Спасибо, — он широко ей улыбнулся. Больше трёх с половиной фунтов — это, между прочим, целый ужин. Без мяса, правда, зато на двоих. Если знать, что покупать и где, конечно.

Он знал.

Они попрощались, и он вышел, наконец, и с наслаждением втянул в себя холодный, сырой и свежий воздух. Почему магглы практически не курят трубки? С нормальным табаком? А не с той дрянью, которой набивали сигареты, и она, сгорая, так омерзительно воняет? И ведь магглам нравится!

Зачем и для чего вообще курить, он знал — когда-то он задал этот вопрос Трэверсу, и неожиданно получил вполне внятный ответ. Он пробовал и сам — и, пожалуй, ощутил и оценил то, что Руквуд бы назвал «терапевтическим эффектом». Но решил, что тот не стоит омерзительного ощущения во рту и того, что после этого одежда, волосы и даже руки пахнут дымом. А главное — он не желал к такому привыкать. Хватит с него Лорда, чтобы ещё привязывать себя к сушёным листьям.

Ойген шёл по улице и впервые за последние несколько месяцев с настоящим наслаждением дышал. Воздух был наполнен запахами влажной земли, прелых листьев, мокрого асфальта и камней. Ещё откуда-то тянуло ароматом свежей выпечки — тут, видно, где-то была булочная — и Мальсиберу остро захотелось хлеба. Просто свежего и настоящего, с плотным мякишем и хрустящей корочкой, такой, о которую можно даже и порезаться. А не тот безвкусный мякиш, что Мальсибер покупал обычно в магазине. У него и деньги были — он же получил на чай.

На чай, Мордред! Ему дают на чай. Когда это случилось в первый раз, ему захотелось бросить эти деньги подателю в лицо. Теперь он научился улыбаться этому, благодарить — и даже искренне. Потому что это были деньги — и они были нужны им с Рабастаном. И какая разница, как получать их? Главное, чтобы это было законно — потому что как бы ни было паршиво ему здесь, возвращаться в Азкабан он не хотел. Хотя, возможно, даже и не в Азкабан — у магглов тоже тюрьмы есть. Конечно, там не так ужасно, просто потому что они вряд ли бы могли придумать что-то хуже Азкабана. Но проверять он не желал.

А значит, оставалось чтить закон.

Но даже не это было главным. Мальсибер точно не хотел больше убивать — а становиться вором ему было просто унизительно. Воровать у магглов? Пусть даже сам он тоже теперь маггл. А что дальше? Торговать собой? А что, подумал он вдруг с иронией. Похоже, это бы сработало.

Он тихо рассмеялся и, подойдя к дереву, провёл ладонью по его сырой коре. Ну вот — стоило подумать, как всё встало на свои места. Да, определённо, так он и поступит. Ну а что? Ему нужны деньги. Им нужны. Они должны выбраться из той квартиры, дома и района — потому что, если они проживут там ещё полгода, Ойген двинется умом от этих тараканов, роз на стенах и общего уныния, что действовало даже на него в том бесчувственном состоянии, в котором он пребывал с того момента, как стал Муром.